На семи холмах. Очерки культуры древнего Рима - Юрий Павлович Суздальский

Обо мне будут говорить, что я прославился там, где струит свои воды Ауфид[45], где царил над сельскими племенами бедный водою Давн[46]. Потому что, выйдя из безвестности, я первый перевел песни Эолии на италийский лад.

О Мельпомена! Возгордись моей достойной заслугой и благосклонно увенчай мою голову дельфийскими лаврами!»

Тема памятника традиционна в античной лирике, как тема гонимого бурей корабля или брошенного щита. Стихотворение Горация, отличающееся исключительной красотой и звучностью, стало одним из самых знаменитых в мировой литературе.

После Горация многие поэты использовали эту тему, чтобы выразить отношение к своему творчеству. Знаменитая ода Горация привлекла внимание и русских поэтов.

В России первым перевел 30-ю оду Горация М. В. Ломоносов. Он создал довольно точный перевод, но подчеркнул то, что его особенно волновало: Гораций, сын раба, стал первым поэтом в Риме. Ломоносов, сын простого рыбака, отметил сходство в биографиях: ему тоже «беззнатный род» не помешал стать первым поэтом России.

Я знак бессмертия себе воздвигнул

Превыше пирамид и крепче меди,

Что бурный Аквилон сотреть не может,

Ни множество веков, ни едка древность.

Не вовсе я умру; но смерть оставит

Велику часть мою, как жизнь скончаю.

Я буду возрастать повсюду славой,

Пока великий Рим владеет светом,

Где быстрыми шумит струями Авфид,

Где Давнус царствовал в простом народе;

Отечество мое молчать не будет,

Что мне беззнатный род препятством не был,

Чтоб внесть в Италию стихи Эольски,

И первому звенеть Алцейской лирой[47].

Взгордися праведной заслугой, Муза,

И увенчай главу Дельфийским лавром!

Г. Р. Державин пишет вольное подражание знаменитой оде Горация. Он говорит о своих взглядах на поэзию. Если Гораций считал, что поэт — учитель людей в их частной жизни, то Державин считает, что поэт — помощник и советчик царей, поэт — это пророк, который говорит правду, «на лица сильных не взирая». Поэтому в своем «Памятнике» Державин ставит себе в особую заслугу, что он умел «истину царям с улыбкой говорить»:

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный;

Металлов тверже он и выше пирамид:

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! Весь я не умру, но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь Славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея[48] льет Урал;

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы[49] возгласить,

В сердечной простоте беседовать о боге

И истину царям с улыбкой говорить.

О Муза! Возгордись заслугой справедливой,

И презрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой неторопливой

Чело твое зарей бессмертия венчай!

А. С. Пушкин тоже пишет вольное подражание, взяв эпиграфом первые слова оды Горация. Но у Пушкина высказываются совсем иные взгляды на роль поэта: он должен быть не только учителем, не только пророком — он должен бороться за счастье народа, прославляя его свободу.

«Вслед Радищеву восславил я свободу», — пишет Пушкин в первоначальном варианте стихотворения. В окончательном варианте он должен был в угоду цензуре убрать имя революционера Радищева, но и здесь он намекает на сочувствие к декабристам: «И милость к падшим призывал».

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа;

Вознесся выше он главою непокорной

      Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит —

И славен буду я, доколь в подлунном мире

      Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык:

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий

      Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

      И милость к падшим призывал.

Веленью божию, о Муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца;

Хвалу и клевету приемли равнодушно

      И не оспоривай глупца.

Тридцатую оду Горация переводили многие русские поэты: Фет, Порфиров, Фокков, Никольский, Семенов-Тян-Шанский, Шатерников, Голосовкер и другие.

Тема «Памятника» продолжает жить в поэзии XX века.

Валерий Брюсов, который восторженно приветствовал Октябрьскую революцию, создал наиболее точный перевод знаменитой оды Горация:

Памятник я воздвиг меди нетленнее;

Царственных пирамид выше строения,

Что ни едкость дождя, ни Аквилон пустой

Не разрушат вовек и ни бесчисленных

Ряд идущих годов, или бег времени.

Нет, не весь я умру: большая часть меня

Либитины уйдет, и я посмертною

Славой снова взрасту, сколь в Капитолии

Жрец верховный идет с девой безмолвною.

Буду назван, где мчит Авфид неистовый

И где бедный водой Давн над пастушеским

Племенем был царем: из ничего могущ

Первый я преклонил песни эольские

К италийским ладам. Гордость заслуженно,

Мельпомена, прими и мне дельфийскими

Благостно увенчай голову лаврами.

Владислав Ходасевич, который не понял революцию, написал «Памятник», полный глубокого пессимизма:

Во мне конец, во мне начало.

Мной совершенное так мало!

Но все ж я прочное звено:

Мне это счастие дано.

В России новой, но великой

Поставят идол мой двуликий

На перекрестке двух дорог,

Где время, ветер и песок…

Владимир Маяковский в своем вступлении к поэме «Во весь голос» трактует эту тему по-своему — необычайно жизнеутверждающе, оптимистично:

Мне наплевать

      на бронзы многопудье,

мне наплевать

      на мраморную слизь.

Сочтемся славою,—

      ведь мы свои же люди, —

пускай нам

      общим памятником будет

построенный

      в боях

            социализм!

Овидий