Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

После похорон приняли решение собрать совет из всех присутствующих в Москве врачевателей, которые бы осмотрели царя и дали заключение о его здоровье. И всей думою было решено разобраться, почему так неожиданно опустела казна и какие налоги для её пополнения объявить. И куда же всё же делись деньги?

Боярин Кирилл Нарышкин предъявил грамоты и отписки, что большую часть денег и ценностей взял государь Алексей Михайлович, а куда дел, неведомо. Остальные деньги ушли на похороны и оплату годичного жалованья войскам. Под вечер дума разъехалась, так ничего и не решив. А утром первого февраля Богдан Хитрово довёл до сведения Артамона Матвеева, что он удалён от должности главы Аптекарского приказа по велению государя. Должность передавалась Никите Одоевскому. А Иван Нарышкин «боле не являетси царёвым постельничим», на его место государь Фёдор Алексеевич берёт глашатая Ивана Языкова.

Все поняли, что война двора началась, и перед всеми вставал вопрос, на чью сторону встать и как не ошибиться в выборе.

Днём от двора отбыл гонец в Астраханское воеводство к боярину князю Ивану Михайловичу Милославскому с почётным приглашением звать его в Москву. Партия царевен начинала брать верх. Понимая, что юный Фёдор Алексеевич намного мягче Тишайшего, шептались:

— Бабы станут теперь царством вертеть, старые да молодые, да Милославские!

Так негромко толковали не только при дворе, такие разговоры шли и среди простого люда.

Второго февраля врачеватели осмотрели царя, и Ягап Костериус, хирург и бакалавр медицины, доложил думе, что «ево государская болезнь не от внешнего случая и не от какой порчи, но от его царского величества природы, а именно от болезни цинга, та-де цинга была отца его государева в персоне. Да болезнь ног, что ещё от деда его пошла, и твёрдо в роду держитси. Да от ушиба спины, ибо вес под Богом ходим».

Болезни словно подтвердили права Фёдора на престол, с того все разговоры о них и замяли. Царствование началось.

В тереме Матвеева было неспокойно как никогда. Артамон Сергеевич метался по роскошным светлицам, среди ковров и зеркал. Богатства, накопленные годами, не радовали. Всё качалось под ногами. Людей, с которыми можно было бы посоветоваться, становилось всё меньше. Вчера к войскам отъехал Григорий Ромодановский-Стародубский, а нынче Петра Долгорукова отправили в Архангельск осмотреть, что стало с Соловками после пятилетнего сидения монахов. Не ко времени расхворался отец, а Николу Спафари Матвеев сам отослал в Китай. Остались лишь братья Алмазовы, которых он сейчас ждал.

Они пришли ещё до рассвета, отряхивая снег с плеч. Андрей в расшитой жемчугом ферязи, со стоячим воротом-козырем, в сильно подпитом виде.

   — Ты што, рехнулси, усё рушитси, а ты жрёшь бражное.

   — Я теперича никто. Вчерась вечером объявили, што Приказа тайных дел боле нет, государю тот приказ ненадобен.

   — Как?

   — А вот так!

   — Энто во время войны-то с турками, а кто ж тайные дела выведывать будет? А як быти с теми, хто в Польше, Греции, Стамбуле? Им аки энто объяснити? Господи, што ж деетси?!

Все трое, как всегда, удалились в вифлиотику и затворились в ней.

   — Влиять на нового государя я не могу. Тётки и сёстры не отходят от него. Особенно Татьяна Михайловна. А она поёт под Богдана Хитрово да Родиона Стрешнева. И в том твоя вина, Андрей. Царевна Татьяна по тебе сохла, а ты от неё бегал.

   — Кто ж ведал, што так усё сложитси. Да и не тянет мене к ней, хоть озолоти.

   — Щас не до жиру, быть бы живу. Попробуй попасца ей на глаза, может, чего и возродитси.

Андрей заскрипел зубами, но Артамон Сергеевич даже не заметил этого и, повернувшись к Семёну, сказал:

   — А ты подготовь пункты нового договора с Польшей, пошлём Тяпкину.

Со вздохом облегчения Семён закивал головой, он давно готовил такой договор.

Матвеев встал и прошёлся из угла в угол:

   — Надо што-то содеять, штобы лишить Хитрово влияния на государя.

Артамон Сергеевич старался сдержать гнев, но не мог совладать с собою, у него даже тряслись руки. Семён покачал головой:

   — Таки нелегко, сейчас боярина Богдана от кормушки не отпихнёшь. Аки покойный государь занемог, он весь свой род в Москву собрал.

Матвеев остановился:

   — Вот и подставить их в казнокрадстве.

   — Энтим их щас не спихнёшь. Аль невиданное дело, почитай каждый второй нечист на руку.

Матвеев аж засопел:

   — У, дрягва жвамотная.

Андрея тем временем начало развозить, он начал терять нить разговора. Боярин посмотрел на него. Махнул Семёну рукой:

   — Ладно, веди его домой, пусть выспитси и берёт себя в руки, а тама чего-нибудь придумаем.

Семён приподнял погрузневшего Андрея:

   — В тепле разморило.

Матвеев зло махнул рукой, отвернувшись к резному английскому секретеру, а Семён повёл брата к выходу.

С похорон Алексея Михайловича обычный ход жизни в кремлёвском дворце изменился. Государь не вставал, по обыкновению, ранним утром. Не ожидали царский духовник или крестовый поп и царёвы дьяки его выхода в Крестовую палату, где царь каждый день совершал утреннюю молитву, после которой духовник, осенив его крестом, прикладывал крест к его лбу и щекам и кропил святой водою, привозимою из разных монастырей в вощаных сосудах. В отсутствие болеющего царя духовник его и царские дьяки пели в Крестовой палате молебны о выздоровлении государя.

Не собиралась теперь и царская дума в Грановитой палате, и хотя съезжались во дворец на ежедневный поклон государю бояре и думные люди, но они не могли видеть его светлые очи и довольствовались лишь спросом о здравии. В опочивальне под шёлковым пологом лежал теперь царь Фёдор Алексеевич. Почти безвыходно около него сидела царевна Софья Алексеевна. Она, так и не приняв постриг, пришла из монастыря ухаживать за братом. С нежной внимательностью ухаживала, стараясь угодить и успокоить его ласками и участием. А в передней сидели тётка Татьяна, боярин Богдан Хитрово да вернувшийся ко двору князь Василий Голицын.

Однако болезнь потихоньку уходила из тела царя Фёдора Третьего, успокаивалась и душа, как-то помертвев, защищаясь от внешних невзгод и потерь. Он помнил, как на следующий день после похорон отца тётка Татьяна Михайловна и боярин Хитрово подсунули ему указ, навалившись на него, умоляя отрешить Матвеева от Аптекарского приказа. Ему было так плохо, и он подписал указ, только бы они отстали. А теперь ещё Софья торчит рядом, как бельмо на глазу. Скорей бы уж и впрямь поправиться. С уходом болезни он всё больше становился задумчив и богомолен. Вот уже более недели, как его провозгласили царём, а он так и не почувствовал перемены, превратившей его во владыку Руси. Ничего не переменилось, разве что он испытывал сегодня ещё большую слабость, ещё тягостнее стало ощущение неуверенности в своём непривычном величии, вновь нахлынули мысли об отце, столь сильно им любимом. Бессильно уронив голову на грудь, дрожа всем телом, он отодвинулся от подоспевшей сестры Софьи. Тело вновь горело в лихорадке.

   — Может, рассольчику али кваску испить, а, братец?

И откуда только взялось столько заботы. Фёдор злился, но уступал сестриному ухаживанию.

   — Да, клюквенного квасу. — А в голове крутилось совсем другое: «Надо побыстрее вставать во что бы то ни стало».

На старую Владимирскую дорогу встречать боярина князя Ивана Михайловича Милославского прибыл почти весь двор. Это поставило все точки над «i». Матвеев оказался прав, четыре боярина возглавят правительство и думу и помогут править царю, но самому Матвееву в этой четвёрке места не было. Стало совершенно ясно, что двор возглавит Милославский, а помогут ему Богдан Хитрово, Никита Одоевский и неожиданно выросший из небытия князь Василий Голицын. В том, что он в ближайшее время станет боярином, сомнений тоже не было.

Раззолоченная карета Милославского двигалась в окружении не только боевых холопов, но и стрельцов. За ней следовали более шестидесяти возов и телег с разнообразным добром, награбленным в Астрахани у казнённых разинцев. С юности привыкший только брать, ничего не отдавая взамен, Милославский был счастлив, что сын его двоюродной сестры взошёл на престол. Вот теперь он возьмёт всё, что судьба ему недодала.

Карета остановилась при въезде в Москву. Вельможи, обступив её, согнулись в поясном поклоне. Иван Михайлович вышел из кареты в дарённой ему царём Алексеем Михайловичем шубе и по очереди расцеловал Богдана Хитрово, Никиту Одоевского и племянника Александра.

   — Ну, вот мы и возвернулись в Златоглавую, теперича держись, Артамошка, попомнитца тебе моё астраханское воеводство.

Все четверо довольно заулыбались.

Был первый день, когда царь Фёдор встал после болезни и решил посовещаться с семьёй. Пришли почти все. Не позвали лишь вдовствующую царицу и царевича Петра.