Stalingrad, станция метро - Виктория Платова

— А я тебя нет.

— Это понятно. С чего бы тебе было меня замечать?

— Ты видный парень. Ты красивый.

— Да ну… Красивая — ты. Сейчас даже красивее, чем тогда. Намного, намного красивее. Ты теперь взрослая, совсем.

Самое время удивиться. Выпасть в осадок. Разинуть варежку. Охереть до состояния атома, как выражается Праматерь.

Но Елизавета почему-то совсем не удивляется. Удивительно другое: где и когда мог видеть ее дельфин?

— И где же ты меня видел? Когда?

— Года три назад. Может, чуть больше. Зимой, в парке аттракционов.

— Зимой парки аттракционов не работают, — по инерции произносит Елизавета.

— Я знаю. Я и сам удивился — ведь этот-то работал! Хотя народу там было немного, честно сказать. Но даже если бы его было много — я бы все равно увидел тебя. Я наблюдал за вами. Но подойти не решился…

— За нами, вот как…

— Ты была не одна. Со стариком. Очень забавным. Он похож на какого-то актера. Кажется, французского…

— На Бельмондо. Это мой отец.

— Здорово! Я бы пошел на киношку с Бельмондо.

— Я бы тоже пошла.

— А давай узнаем… Может быть, где-нибудь идет киношка с Бельмондо? Сходили бы вместе…

— Потрясная идея. А что мы делали — там, в парке аттракционов?

— Что обычно все и делают. Развлекались. Сначала — на аттракционах, а потом стреляли в тире. А потом взяли шляпы напрокат. Там была будочка со шляпами и вы взяли их напрокат. Кажется, шляпы выглядели как самые настоящие ковбойские.

— Это я взяла ковбойскую, — по инерции произносит Елизавета. — А Карлуша… Моего отца зовут Карлуша… Карлуша взял тирольскую, потому что он немец.

— Настоящий немец?

— Конечно.

— И вы живете в Германии?

— Нет. Мы живем здесь.

— И я живу здесь. Разве не здорово?

— Лучше и быть не может.

— Я часто о тебе вспоминал. Все это время… Знаешь, как я жалел, что не подошел тогда? Но было бы глупо подходить… Наверное, твоему отцу это бы не слишком понравилось…

— Что бы ему не понравилось?

— Что его дочь приглянулась какому-то сомнительному типу…

— А ты сомнительный тип?

— Нет… Но он вполне мог так подумать.

— А я тебе приглянулась?

— Очень.

— Ты случайно не токарь-карусельщик?

— Нет, а что?

— Мои подруги говорят, что на меня может запасть только токарь-карусельщик. Что токарь-карусельщик — мой потолок.

— Твои подруги — дуры. А я не токарь-карусельщик. Но если для тебя принципиально, чтобы я был токарем-карусельщиком… Я могу сменить работу…

— Совершенно непринципиально.

— Вообще-то я художник-оформитель. Оформляю витрины в магазинах. Половина Каменноостровского — моих рук дело. Могу устроить экскурсию… По местам, так сказать, боевой славы…

— Потрясная идея. Значит, ты когда-то увидел меня в парке аттракционов… Зимой — в парке аттракционов.

— Это была нехолодная зима.

— Но в тот день шел снег?

— Да. По-моему, это был единственный снег в ту зиму…

Так и есть. Достоверен только снег. Все остальное — никогда и нигде не случалось. Парка аттракционов не существует — это все Карлушина придумка. Жалкие потуги скрыть истину: в тот вечер они встречались с женщиной, давшей себе когда-то труд произвести на свет Елизавету Гейнзе. Карлуша любил эту женщину, но оказался не нужен ей. И Елизавета оказалась ей не нужна.

Что женщина и продемонстрировала.

Да и бог с ней, с женщиной. Лучше бы ее не было никогда. Лучше бы ее не было, а парк аттракционов — был. Тогда бы все встало на свои места. Тогда Елизавета могла быть счастлива — рядом с этим парнем, Иваном.

Инопланетным дельфином.

Тогда она могла преспокойно отправиться с ним в киношку на Бельмондо. На экскурсию по Каменноостровскому, где каждая вторая витрина сочинена его руками. Она могла отправиться с ним куда угодно, куда бы он сказал, куда бы подумал, но… этого никогда и нигде не случалось.

Следовательно, нет и беловолосого гиганта с рыжим рюкзаком. И бедной, некрепкой на голову Елизавете Гейнзе все только кажется. Ведь оранжевого автобуса и остановки, венчающей целую россыпь цельнометаллических улиц тоже, по большому счету, не существует…

Бедная-бедная, сумасшедшая Элизабэтиха. Тронувшийся умом рикиси Онокуни. Несчастный и безумный блюмхен.

— Эй, что-то случилось? — дельфин озадачен. — Ты вроде как расстроена чем-то?

— Ничем я не расстроена.

— Ты, наверное, не веришь мне?

— Почему? Верю. Но можно я пойду?

— Ты не веришь… Я же вижу… Подожди, я тебе покажу кое-что…

Просто наказание какое-то, божья кара!.. Беловолосый Иван реален так, как не был реален еще никто в Елизаветиной жизни. Он реальнее Пирога и Шалимара (теперь и не вспомнить, как они выглядят на самом деле); реальнее Праматери и честного андроида А. А. Уразгильдиевой, реальнее официантов в кафе; реальнее счетов за квартиру и телефон, реальнее двуцветного Ильинского шарфа и Карлушиного аккордеона «WELTMEISTER»; реальнее припаркованных у кафе «Газели» и похожего на крокодила джипа «Infinity». Елизавета в состоянии разглядеть любую, самую мельчайшую деталь его одежды, его лица. На черной ветровке, спрятанной под курткой, написано: «Leon Bourgeois, 84», верхняя пуговица на куртке оторвана с мясом, на правом рукаве — след от широкого мазка белой краской.

У него обветренные губы.

Простенькая серебряная сережка в ухе — в виде кольца.

В режиме самого что ни на есть реального времени он развязывает рюкзак, роется в нем и вынимает потрепанный блокнот.

Не Молескин — другой.

— Вот, смотри! Я рисовал тебя по памяти… — торжественно произносит он. — Я рисовал тебя, видишь!..

Блокнот со слегка пожелтевшими, расслоившимися и кое-где смятыми и надорванными страницами перекочевывает в дрожащие пальцы Елизаветы — его тяжесть хоть и не велика, но тоже вполне реальна. Она видит себя, никаких сомнений быть не может. На целых двух набросках. На трех. На трех и еще на одном, он лежит отдельно, в самом конце блокнота. И он — самый удачный, самый лучший. И даже на нем Елизавета вовсе не красавица, как декларировал инопланетный дельфин.

Она не красавица, но что-то такое в ней есть. Что-то, что-то… что-то, что позволяет перепуганным мальчикам и девочкам доверять ей свои маленькие руки, свои ладони. Но тогда, три года назад… или чуть больше… ничего такого не было и в помине. А он увидел ее такой, какой не видел еще никто. Не хотел видеть. Это потом появились Праматерь Всего Сущего, Илья и все остальные.

Но он был первым, инопланетный дельфин.

И если этого никогда и нигде не случалось, то как объяснить наброски? Она сошла с ума — вот и все объяснение.

— Теперь ты видишь? Теперь ты веришь мне?

— Да.

Елизавета — сумасшедшая. Но она скорее чувствует себя несчастной, чем сумасшедшей. В висящем на противоположной стене зеркале отражается его светло-голубая джинсовая куртка и торчащий над воротом капюшон. Если бы там была пустота и Иван скромно признался, что он вампир, — ей стало бы легче. Ведь она перечитала массу литературы о вампирах, пересмотрела массу фильмов, и нашла Гэри Олдмэна в роли Дракулы привлекательным не хуже Венсана Переса. И даже пускалась в праздные рассуждения относительно того, смогла бы она полюбить вампира или нет.

Теперь Елизавета знает точно: ни за что на свете она не полюбила бы вампира. А также китайца, араба, ВИЧ-инфицированного и прочих, прочих, прочих.

Единственный, кого она могла бы полюбить по-настоящему, стоит сейчас перед ней. И совершенно неизвестно, существует он на самом деле или нет.

Елизавете нужен взгляд со стороны. Как можно более циничный, приземленный, рациональный. Взгляд Пирога, взгляд Шалимара. Жаль, что Шалимар не пришла, пропустив тем самым календарную встречу. Жаль и в то же время хорошо, что она не пришла. Просто расчудесно! Ведь если инопланетный дельфин все же существует и Шалимар увидит его — она не удержится от дешевого флирта с таким ослепительным красавцем. И он конечно, поведется, напрочь позабудет о Елизавете и переключится на сексуальную цыпочку Шалимара. Как это она говорила когда-то? — Если бы у Лайзы кто-то возник… минут эдак на десять… То на одиннадцатой он бы переметнулся ко мне.

Даже на пятой. Даже на третьей. Такая она — Шалимар. И хорошо, что она не пришла.

ОНА ПРИШЛА.

Спустя полтора часа после назначенного времени. Вот сука!

Сука-сука-сука!..

Стоит всего в метре от Елизаветы. В новой, ослепительной стрижке. С выкрашенными в медный цвет волосами. С фигурой, которую просто подмывает запихнуть в деревянный нужник, — такая она безупречная. С шеей, которую можно завязывать на бант, — такая она длинная. С макияжем, который хочется немедленно размазать половой тряпкой, — такой он идеальный. От Шалимара пахнет охренительными духами, вернее — воняет, вернее — разит. О-о, чтоб ты сдохла, Шалимар! Чтоб ты сдохла! И не сейчас, а пять минут назад, так и не зайдя в кафе!.. Синхронно попала под колеса «Газели» и джипа «Infinity», и они раздавили тебе черепушку колесами и порвали колготки бампером!.. И на похороны меня не жди, Шалимар, чтоб ты сдохла!..