Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945 - Дмитрий Хмельницкий

Мне часто случалось говорить с Пинскером, когда он находился в 14-й роте. Это был милый человек и большой шутник; рассказывая, любил употреблять канцелярские выражения – «вышеупомянутый», «вышеизложенный», «нижеисходящий». Позднее, когда он вырвался из 14-й роты и жил в сносных условиях, он рассказывал, как ходил в «вышеупомянутую центроуборную» с «вышеизложенным дневальным-конвоиром» и как тот кричал ему «нижеисходящее» – «вылетай пулей» с «вышеизложенными мать-перемать».

Вспоминая все это сейчас, я смеюсь сквозь слезы: 55-летнего интеллигентного, образованного человека помещают в такие условия, где люди неизбежно становятся психически ненормальными; его каждочасно «кроют» матерной бранью, бьют кулаком по лицу, а иногда по голове черпаком, который служит для раздачи обеда и представляет собой грязную, никогда не моющуюся палку с привязанной к ней ржавой консервной банкой...

Помню, Пинскер рассказывал мне: «Стою я, Николай Игнатьевич, в вышеупомянутой очереди, позади вышеупомянутого «адама» (т.е. буквально голого. – Авт.) Гаврилова, а у самого ноги от работы так устали, что еле держусь. «Товарищ Гаврилов, говорю, возьми мне обед». – «Нет, – говорит, – товарищ инженер, я боюсь: вчера своему приятелю хотел взять обед, а меня раздатчик так по голове черпаком стукнул, что и сейчас голова болит. Извините, – говорит, – не могу». Если бы я был пятьсотпятидесятым, я бы вовсе не стал получать обеда, не хватило бы сил. Но впереди меня было только человек полтораста, и я решил дожидаться. Этот вышеупомянутый Гаврилов под обед имел только консервную банку; вот раздатчик стал наливать ему обед, а в обеде в тот день были, как на беду, маленькие кусочки брюквы; один или два кусочка брюквы и попали мимо консервной банки. Вышеупомянутый шакал Гаврилов бросился поднимать с полу, а раздатчик так тарарахнул его черпаком по голове, что и я, сам не знаю почему, невольно пригнулся к полу. А раздатчик подумал, наверное, что и я, как вышеупомянутый шакал, полез за брюквой, он и меня тарарахнул по голове так, что я брюхом расстелился на полу».

Промучив Пинскера четыре месяца на физических работах в 14-й роте, ИСО решило, что теперь он уже не будет по слабости отказываться от работы по специальности и работать будет «на ять». ИСО не ошиблось: когда эксплуатационно-производственный отдел предложил ему принять должность заведующего соловецкой электрической станцией, он согласился с радостью. Так укрощает ИСО тех заключенных высококвалифицированного труда, которые по тем или иным побуждениям не хотят поступать на ответственные слоновские должности.

В мае 1930 г. я встретил Пинскера уже в Кеми.

– Ну как вы, вышеупомянутый Семен Осипович, чувствуете себя? – спросил я его.

– Теперь много лучше, чем бывало в 14-й роте: живу в комнате, где только три человека, и получаю 9 рублей 29 копеек в месяц, то есть усиленный паек. Здоровье, правда, очень неважное, а работы много: я теперь заведую всеми электропредприятиями Кеми и Попова острова.

Теперь уже Пинскер за это место держится, как черт за грешную душу, ибо иначе будет ему в СЛОНе «загиб Иванович», как говорят чекисты.

Пинскер еще хорошо отделался, другие «пассивно сопротивляющиеся» (их, правда, в СЛОНе единицы) попадают на штрафные командировки и там выполняют слоновские уроки на 300 граммах хлеба. На острове Соловки я знал одного инженера, Крухлинга, – его ИСО взяло в такой оборот, что вряд ли он сейчас жив. Чекистам показалось, что Крухлинг может работать лучше, чем он работал; за это его сняли с работы на механическом заводе и послали на штрафную командировку «Овсянка».

Другой мой герой – Иван Федорович Селецкий. Он прибыл в СЛОН в 1926 г. Срок наказания у него был десятилетний, а его преступление состояло в том, что он при царской власти был начальником одной из пересыльных тюрем в Сибири.

Селецкого ИСО прижало еще хуже, чем Френкеля: он был на лесозаготовительных работах и уже глядел в глаза «загибу Ивановичу». Тогда Селецкий, как и Френкель, написал начальнику лагерей Эйхмонсу заявление и в нем сообщил, что он «сам за них зубами грызться рад». Эйхмонс, с согласия спецотдела ОГПУ, назначил Селецкого уполномоченным по лесозаготовкам на острове Соловки. Селецкий не «волчьей клятвой» утверждал, что он за них с другими грызться рад, – нет! Он работал честно и больше чем «на ять». Иван Федорович не жалел «ни костей лошадей, ни костей людей». Он до того доработался, что боялся показаться лесорубам в лесу. ИСО учло это обстоятельство и попросило начальника лагерей выдать Ивану Федоровичу револьвер. Эйхмонс эту просьбу удовлетворил. В правой руке револьвер, а в левой «дрын», – вот в каком виде показывался в лесу лесорубам И.Ф. Селецкий.

Заслуги Селецкого перед СЛОНом даром не пропали: коллегия ОГПУ освободила его от наказания досрочно, а УСЛОН назначил его помощником начальника эксплуатационно-производственного отдела Вишерского лагеря. Там он находится и в настоящее время. Думаю, что Селецкий дослужился и до начальника этого отдела, а может быть, и до начальника всего лагеря: Селецкий ведь умеет исполнять всякого рода слоновские программы не только на 100%, а даже на 125.

X. Соловки в чекистском изображении

Экскурсии. Кинофильм «Соловки». Максим Горький в Соловках. Смертность

Северные лагеря особого назначения – не только лагеря смерти. Одновременно они и места идиллической жизни. Первыми они являются в действительности, а вторыми в рекламном их изображении чекистами и их сподвижниками. Это изображение и преображение лагерей происходило при посещении их экскурсиями, при съемках для кинофильма «Соловки» и при посещении Соловецкого острова Максимом Горьким.

Экскурсии. За мое более чем трехгодичное пребывание в Северных лагерях на остров Соловки два раза приезжали экскурсанты-карелы, чтобы посмотреть, как живут заключенные. Оба раза их поместили в пустое помещение театра, и они все время находились под надзором командиров рот и чекистов-надзирателей. Последние сводили их в музей, показали слоновский пустой розничный магазин – и больше ничего. Как живут заключенные – экскурсии не узнали. Если бы даже СЛОН показал им жизнь заключенного в Соловецком кремле, живущего в лучших условиях, чем заключенный на материке, то разве они составили бы себе полное представление о жизни заключенных на лесозаготовительных командировках, где живет большая часть слоновских заключенных?

Кинофильм «Соловки». «Шила в мешке не утаишь», – говорит пословица. Точно так же и чекисты не могут, как ни стараются, утаить правду о своих лагерях особого назначения. СЛОНом в России матери уже пугают детей: «Молчи, – говорят они, – а то «слон» придет и возьмет тебя в мешок...» Как большевики ни втирают очки общественному мнению за границей, все-таки земля слухом полнится и слухи о рабском труде и о нечеловеческих условиях жизни заключенных на Севере России распространяются по всему миру. ОГПУ решило бороться с этой репутацией СЛОНа.

Летом 1928 г. УСЛОН получил от Лубянки совершенно секретное отношение, в котором писалось примерно так: «Мировая буржуазия и прихвостни из второго, желтого интернационала ведут ожесточенную антисоветскую агитацию... В целях борьбы с ней вам надлежит принять меры к освещению истинного положения в СССР путем воссоздания действительной жизни слоновского заключенного в кинофильме «Соловки».

«Рад стараться!» – вероятно, подумал про себя Федор Эйхмонс, бывший в то время начальником лагерей, и поручил контрагитацию чекисту Архангельскому. Тот в течение трех недель подряд добросовестно трудился над ней. «Кинофильм должен быть на ять», – говорили чекисты из ИСО Архангельскому. Но старый чекист Архангельский в этих предупреждениях не нуждался; за одиннадцать лет чекистской практики он «чекистское дело» изучил в совершенстве. Он воспроизвел в фильме «действительную жизнь» слоновского заключенного так, что тот оказался каким-то курортником, приехавшим отдыхать и лечиться на минеральные воды. Расскажу об этом превращении СЛОНа в курорт.

В кремле Соловецкого монастыря есть небольшая площадка, засаженная деревьями. На эту площадку привели, конечно в строю, заключенных женщин. Так как одеяние их совершенно не подходило для чекистского фильма, их предварительно нарядили в платья расстрелянных в Москве каэрок. Такой одежды в 1928 г. было привезено два вагона. Предназначена она была для продажи чекистам-надзирателям, сотрудникам ИСО и прочим лицам из УСЛОНа. Ротным командирам было приказано привести, тоже, конечно, в строю, заключенных-мужчин, имевших собственную хорошую одежду. Начальник команды духового оркестра, чекист, вывел оркестр на площадку и приказал наигрывать вальсы. Измученные заключенные не знали, что им делать, и стояли унылой, безразличной толпой. Фильм с такой неподвижной и понурой толпой, конечно, «неправильно» отразил бы жизнь слоновского заключенного, и Архангельский дал приказ: заставлять заключенных весело прогуливаться по площадке под музыку. Помогавшие Архангельскому ротные командиры врезались в толпу заключенных и стали расталкивать их, чтобы они не стояли скучившись. Стоя в стороне и наблюдая, я видел, как некоторые ротные командиры (Чернявский, Воинов и др.) давали заключенным пинка ногой под спину, если те не делали веселой оживленной физиономии и ходили вяло. Когда, наконец, мужчины и женщины распределились так, что «гулянье» их стало походить на настоящее, заработал аппарат... Я не художник слова, в печати выступаю первый раз в жизни и потому не могу описать это самое подлое дело из всего, что я видел в СЛОНе.