Булгаков и княгиня - Владимир Алексеевич Колганов

– Мадам! Не знаю, что вам и сказать. Но если требования разумные, скажем так, в приемлемых размерах, то я готов… – сказано это было без особого энтузиазма, но вы должны меня понять.

В ответ послышался смех. Она уже откровенно издевалась. Эти её жёлтые прокуренные зубы, эта лошадиная пасть… Я уже пожалел, что согласился выполнить задание. Но что мне оставалось?

– Голубчик! Вы меня превратно поняли, – пояснила дама. – Я вовсе не о том. Мне нужен человек решительный, способный в определённых обстоятельствах защитить меня… Лучше, если бывший офицер.

– Так вы о телохранителе, – тут я и сам уже готов был рассмеяться.

– Можно и так сказать, – дама глядела на меня и уже не улыбалась. – Так я могу рассчитывать?

– Даже и не знаю. Мадам, если отрезать руку или зашить распоротый живот…

– Скорее, наоборот, – загадочно возразила дама, и тут же последовал вопрос: – Стрелять, надеюсь, ещё не разучились?

– Смотря, зачем и, естественно, куда, – я уже чувствовал, что меня хотят завлечь в ловушку, и потому отбивался, как только мог, одновременно пытаясь понять, куда всё это приведёт в самом крайнем случае. Только бы не опять в подземную тюрьму, там, на Лубянке!

Тут дверь отворился, и в комнату вбежала взволнованная женщина. Кричит сразу, от порога:

– Фаня, я нашла!

– Не сейчас, Анюта. У нас гость, вот по-соседски забежал. Так из какой, говорите, вы квартиры?

– Да тут со двора, на четвёртом этаже…

– Я слышала, – кивает Анна. – У нашего Мони новый сосед, вроде бы писатель…

– А мне говорит, что из военврачей, – проскрежетала Фаня, буравя меня взглядом.

Молчу, не зная, что сказать. Если бы не эта Анна…

– Что тут особенного? Чехов тоже из врачей. Не удивлюсь, если у них это войдёт в привычку, – Анна криво усмехается. – Врачи забросят пациентов и займутся сочинительством, а безработные юристы начнут свергать правительства, обещая рай земной.

– Да уж, – хмуро замечает Фаня. – Нынешние способны всю страну пустить в распыл.

– Но как же так? – я возражаю. – Власть надо уважать, иначе будет анархия, а там…

– Вот ведь, ещё один убогий! – сквозь зубы цедит Фаня и смотрит как-то очень выразительно на свою подругу. – А что, может, и его…

– Только не здесь и не сейчас. Потом, – с обворожительной улыбкой глядя мне в глаза, отвечает Анна.

О чём это они? Неужто про меня? А на языке вертится вопрос: да что ж им надо-то?

– Вам этого не понять.

Где-то я такое уже слышал…

– Так объясните! Неужели власть создана только для того, чтобы её свергать?

– Мы за народную власть. Когда каждый сам себе хозяин. Когда трудится только на себя. Когда сам решает, где ему жить и что делать…

– А государство?

– А государство не должно мешать.

Да я бы тоже не против, чтоб не вмешивались. Но ведь бывают ситуации, когда надо людям помогать. Вот и со мной может всякое случиться.

– Должен быть естественный отбор, – поясняет Анна. – Выжить должен только самый сильный.

– Что, только один?!

– Ну, не до такой же степени…

– А всё же, что будет с остальными?

– Это как получится… – Фаня криво усмехнулась, и снова слишком уж выразительно глядит на Анну.

Я уже понял, что мне пора, а потому поспешил откланяться, сославшись на то, что меня ждёт пациент, старый сифилитик с неоперабельной саркомой горла. Дамы, по счастью, меня не попытались удержать…

Шустер моей вылазкой оказался крайне недоволен. Выслушав доклад, он покопался в шевелюре и сказал:

– Эх! Надо было мне пойти. Уж я бы разобрался, что они там затевают.

Я возразил:

– Да какой из тебя казачий офицер! По глазам видно, что лазутчик.

– Ты-то не сразу разглядел.

– А что ты хочешь? Я по образованию врач. Теперь вроде бы писатель. В охранке никогда не служил. Но опыта вот понемногу набираюсь. Только зачем он мне?

– Как это зачем? Дело закончим, тогда станешь сочинять детективные романы.

– Ну уж нет! Этого мне только не хватало, – от Мониных слов мне стало не по себе. Да этих детективщиков в любые времена сверх всякой меры. Не мне с такими умельцами тягаться. Чтобы сменить тему, я спросил: – А на кой ляд вам сдалась эта самая Анна? И Фаня? Сначала меня на Лубянке мордовали, а теперь собираетесь взяться за милых дам?

Моня насупил брови:

– Во-первых, никто тебя не мордовал. И, будь добр, не изображай бывалого зэка или защитника прав униженных и угнетённых. У тебя это скверно получается. Во-вторых, знал бы ты, сколько эти дамы натворили в прошлом дел! Обе, и Анна Пигит, и Фанни Каплан, числились в боевой организации эсэров. А познакомились на каторге. Такие, брат, дела… – и подвёл итог: – Вот и приходится следить, как бы чего не натворили.

Моня посмотрел на меня с явной укоризной, а мне только и осталось, что руками развести. Это же надо, как он изменился с тех пор, как стянул мои часы у магазина на Садовой! Вот ведь что делает с человеком серьёзная профессия. Да мне бы так…

По-прежнему смущало только это смещение во времени. Причём без всякого согласования со мной. Я уже отчаялся понять, какой теперь год, какая власть. Все эти Фанни, Анны, прочие эсэры, отставные казачьи есаулы и ещё бог знает кто – все они будто бы реальны. Но я-то кто? Я уже устал бесконечно повторять, что политика – это не моё, не писательское дело. Не для того рождён, чтобы кого-то свергать, чтобы на митингах охаивать власть, неважно, плохая она или хорошая. Есть люди, которые лучше меня в этом разбираются. Тут кто-то скажет: назовите имена. Да откуда же мне знать? Вот Моня, он при деле, у него и спрашивайте. С уверенностью могу сказать одно – Моня и другие, подобные ему, какая бы ни была власть, найдут себе занятие по нраву и никогда не останутся без прибыли.

Я вспомнил, как стоял у Белого дома под дождём. Вспомнил энтузиазм строителей баррикад. И вспомнил взгляд бородатого Ильи – злой, словно бы насквозь пронизывающий взгляд вершителя народных судеб. Вот так примерно Фанни смотрела на меня там, в комнате. Мне даже показалось, что между ними что-то общее – нет, внешность не сравнишь, но вот нутро… Я бы не удивился, если бы Илья оказался внуком Фанни. Прав был Фёдор Михайлович – бесы, бесы среди нас! Только на время сменят своё зверское обличье, прикинутся добренькими, притворятся паиньками, а потом… Случись что, так словно бы с цепи сорвутся!

Но что делать мне? Какова во всём этом моя роль? То