Непобежденные - Владислав Бахревский

И две строки приписки:

«К. А.! Немедленно уходите в отряд. Золотухин». Белова не знала, что ее близкая знакомая Клавдия Антоновна Азарова – Щука.

– К. А.! – хмыкнул Митька. – Сколько веревочке ни виться…

Надел пальто, взял автомат, положил в кобуру парабеллум:

– Пойдемте, ребята!

Ребята пошли. Сидели в машине рядом с Сиваковым.

Приехали к месту, где их поймал Фирсов.

– Показывайте! – распорядился Иванов.

– Там! – Рыбкин показал влево, Щербаков – вправо.

– Точнее!

– Мы здесь из леса вышли! – сказал Щербаков. – А ждать Посылкин нас будет где-то тут. Сказал: сам увидит нас.

Полицаев было двадцать человек. Рассыпались цепью. Пошли. Одной группой командовал Иванов, другой – Доронин.

Полицай Никифор Селифонтов шел с пулеметом. Сороку летящую углядел, тотчас дал длинную очередь. И в ответ – очередь. Но так… Автомат трыкнул и заглох.

Полицаи кинулись вперед. Посылкина прошило несколько пуль.

– Доронин! – приказал Иванов. – Сооруди носилки.

Носилки соорудили. Подняли партизана. Понесли.

– Бегом! – скомандовал Иванов. – Он живым нужен. В госпиталь! К немцам!

Арест К. А

Посылкина оперировали, но сознание не возвращалось.

– Как только очнется, сообщите! – договорился Иванов с человеком, отвечающим за безопасность, и предупредил: – Русских врачей к партизану не допускайте.

В полиции старшего следователя ожидал Петр Фирсов.

– Ты меня вызывал? – спросил полицай.

– Вызывал. Пошли к Исправникову.

Исправников вручил Фирсову премию за поимку партизана Рыбкина: пять тысяч марок. Вот только обещанной коровы не было. Вместо коровы предложили козу.

Фирсов даже обрадовался:

– Не надо сена искать!

И наконец Иванов остался один. Закрыл на ключ кабинет, достал из тайника бутылку самогонки. Поглядел на свет:

– Как слеза.

Хотелось отгородиться от пережитого за день, но самогонку спрятал. Впереди – вечер. И какой вечер! Целый год к нему шел.

Сорвал листок с численника. 9 декабря. Долгота дня – 7 часов 11 минут. Заход в 15.57.

За окном удивительный свет. Любимое волнующее время. Молодая зима. Скрипы снега под ногою. Грудь распирала сумасшедшая радость.

Год тому назад он был – никто. Для Людинова, для великого Советского Союза и для великой Германии тоже. Да ведь и для Бога! Митька был пригоден разве что рыть окопы. Человеческая пыль.

– А теперь ты у нас – вершитель судеб! – сказал себе Митька, без радости, без издевки.

Покончено с комсомольским подпольем. Шумавцов, Лясоцкий, сестры Хотеевы, Апатьев Анатолий. Пока что здравствует Апатьев Виктор. Вовремя слинял – но ведь и никому не нужен. Очкарик Евтеев… Доносы имеются, но обыск ничего не дал. Кто-то скажет: Евтеев – одноклассник Иванова. Так оно и есть. Иванов своих – вы правы, господа! – выгораживает. А братья Цурилины? Соседи Шумавцова. Наверняка он их завербовал. Но Цурилины – пацаны. Такие же, как Рыбкин, как Щербаков. Есть за что обоих поставить к стенке. А можно и спасти. Служили партизанам? Велика важность! Теперь послужат немцам. Русскому человеку нужно набираться жизненного опыта… Когда-нибудь Бог смилостивится, позволит русским быть хозяевами на своей земле… Впрочем, сие несбыточно.

Отворил кабинет. Проверил парабеллум. Впереди – увлекательное дело: арест Азаровой – К. А.! Белову И. И. можно будет взять завтра.

Заглянул Стулов.

– Василий! Зайди к Исправникову. Я думаю, он тоже будет с нами. Интересно, напустит ли в штаны величавая дама, когда увидит нас?

Хихикнулось. И стало мерзко.

Через час они были в квартире, где Иванов любил справлять праздники. И – маленькая, но удача. К Азаровой после работы зашла Мария Белова. Взяли обеих.

Шел обыск, когда вернулась с работы Олимпиада Зарецкая.

– Пока что не за вами! – сказал ей Иванов. – Дайте только срок!

– Олимпиада! Вот ключи, на столе. Миша в доме один. Отведи его к моей маме! – попросила Белова.

Исправников не возражал.

Азарову и Белову полицейская свора увела: такая вот добыча – одного дня!

Многая лета!

– Папа! – В глазах грусть, но Нина не плакала. – Он в коридоре шепнул мне, что идет арестовывать К. А., и был такой счастливый, будто его ждала любимая. Папа, он знал, что делает мне больно. Он – сатана?

– Несчастный человек! – сказал отец Викторин.

– Несчастный! – вскрикнула Нина. – Это он-то несчастный?

– В детстве его, его маму, братьев и сестер выгнали из своего дома. Отца посадили в тюрьму. Потом, когда семья оправилась от страшного, отца расстреляли… А тут – война. Партизаны пришли, ограбили дом, увели кормилицу семьи – корову. Убили брата. Немцы убили дядю.

– У двух третей России – та же судьба! – Полина Антоновна обняла дочь. – Не надо о нем говорить. Вы о Клавдии подумайте. Он все жилочки из нее повытянет.

– Молитесь! Молитесь!

– Мамочка! Мамочка! – вскрикнула Нина.

– Клавдия никогда не была большевичкой, но она – русский человек! – Полина Антоновна глянула на дочь сурово, но приласкала с нежностью. – Клавдия не предаст. Отец! Есть ли хоть какая возможность спасти ее? Что ей могут поставить в вину? Она никого не убивала, она избавляла людей от гибели, от рабства.

– Абсолютное большинство спасенных никогда не узнают имени ее, – сказал батюшка. – Для христианина это хорошо.

– Это несправедливо! – Нина расплакалась.

– Был бы у меня полк, я бы вас утешил. – В горе отец Викторин спину держал несгибаемо прямо. – Пойду готовить проповедь о посте.

– Как ты можешь думать о чем-либо? – Тут и матушка заплакала.

– Меньше времени о себе задумываться. Тем более – страшиться.

Ушел в свою комнату, принялся подбирать тексты Евангелия, где сказано о посте.

Речения переписывал в тетрадь. «Послание к Римлянам, 14, 21–23. Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, отчего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает. Ты имеешь веру? имей ее сам в себе, пред Богом. Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает. А сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере; а все, что не по вере, грех». «Второе послание к Коринфянам, 11, 26–27. Много раз в… труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе».

Не пометив источника, сделал еще выписки: «Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтобы была равномерность».

Отец Викторин застонал, уронил перо. Посты не уберегли Россию ни от революции, ни от Гитлера… От Наполеона не уберегли, от Батыя не уберегли.

Зажег свечу, смотрел на пламя.

Язычок огня светлел; свет был теплый, не слепил, успокаивал.

Судьба России – у Бога.

Из рабства Золотой Орды родилось государство, объявшее Север и Восток до океанов. Лишившись в смуту царя, самостоятельности, пройдя искушение всяческими падениями, оно обрело не только прежние границы, но было вознаграждено воссоединением Малой России, Белой России… А теперь – война, миром невиданная. Москвы враг не получил, на Волге бит жесточайше… Но в Людинове-то совершилось чудовищное: погибли юноши и девушки. Убиты справедливые, чистые сердцем.

В храме в тот день службы не было. Отец Викторин служил дома.

Уже перед сном матушка спросила:

– Батюшка! За уставными многолетиями ты пел нынче: «Богохранимой стране Российской, властем и воинству ея… и первоверховному Вождю»! Это ведь Сталину – многая лета?!

– Сталину, – сказал батюшка. – Когда Людиново вернулось на неделю в лоно Советского Союза, приходил в наш храм один офицер. Он мне доверился: в Елоховском соборе в сорок первом году, на Казанскую, служил владыка Николай Ярушевич. Владыка на том праздничном богослужении говорил проповедь. И было сказано: «Мы победим врага под знаменем Богородицы. С нами Бог! С нами Богородица! Мы верим – победа придет!» И протодиакон – родной брат начальника СМЕРШа Абакумова – провозгласил: «Богохранимой стране, властем и воинству и первоверховному Вождю», а хор и молящиеся утвердили: «Многая лета!» Я, матушка, убежден: то, что поют в церквах России, и мне петь не грешно… По крайней мере – дома.

– Батюшка! А может Сталин вернуть России патриарха?

Отец Викторин удивился:

– Экие у тебя вопросы! Впрочем, наши хотения Бог слышит. Для возрождения Церкви – патриарх необходим. Для победы – Церковь Сталину нужна. Так что, матушка, будет по-твоему.

– А ты у меня – смелый пастырь! – сказала Полина Антоновна.

– Вот когда «Многая лета» спою в храме, тогда буду смелый. Нынче смелость наша должна быть умной. Живем и молимся, окруженные со всех сторон врагами.

Ложь и правда

Десять дней Митька Иванов со сворой полицаев пытал Клавдию Антоновну Азарову и Марию Ильиничну Белову. У Беловой в доме все десять дней ждала партизан засада.