Секрет виллы «Серена» - Доменика де Роза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какой ужас.
– Ужас, да. Ее семья так и не простила меня.
– Но, Рафаэль, – возражает Эмили, озвучивая то, о чем она думала уже долгое время, – разве ее семья не могла за ней присмотреть, пока ты был в отъезде? Я считаю, это настолько же их вина, как и кого-то еще.
Рафаэль горько смеется:
– Ее семья не навещала нас. Я им не нравился, поэтому они не приходили в нашу квартиру. Она могла пойти к ним, но не они к ней.
– Ну, я думаю, что это их вина, – решительно говорит Эмили.
Рафаэль смеется и накрывает ее руку своей.
– Ты милая девочка, Эмили, ты знаешь?
Эмили смущенно смеется. Она опускает взгляд на их руки, лежащие на красной скатерти. Его – такую большую, с черными волосами и ее – белую и слабую на вид, с обкусанными ногтями.
Подходит официант со вторым блюдом, и Рафаэль внезапно спрашивает:
– Ты скучаешь по мужу? Скучаешь по мистеру Робертсону?
– Его звали не мистер Робертсон. Его звали Пол Хэнсон. То есть все еще зовут, конечно.
Рафаэль улыбается:
– Hanson is as Hanson does[125].
– Именно, – Эмили допивает вино, и Рафаэль тут же наполняет ее бокал. «Не напивайся», – говорит она себе. – Да, – произносит она после паузы. – Я скучаю иногда по тому, что дома кто-то должен быть, с кем можно поговорить о детях. Но… Я не знаю. Я постоянно думаю о тех днях, когда мы были счастливы, когда мы только поженились, когда дети были маленькими. Но я не скучаю по нему. К тому времени как мы разошлись, от нашего брака почти ничего не осталось. В смысле, мы жили вместе, когда он не работал, но мы почти не разговаривали. Только о бытовых вещах, о доме и детях. Мы были как два механика, которые обслуживают чудовищную машину, а не как два влюбленных человека. – Она в первый раз кому-то в этом признается.
– А дети? Они скучают по нему?
– Я думаю, девочки скучают. Чарли еще слишком маленький. Теоретически Пол обожал его, потому что он мальчик, но на деле это не особо проявлялось. Но Сиена скучает по нему, я думаю. Пэрис тоже. Она говорит, ему нужен кто-то, кто за ним присмотрит, и она, наверное, права.
– Наверное, да. Она очень умная девочка.
– Это точно.
Рафаэль хочет сказать что-то еще, когда в зале позади них поднимается какой-то гомон. Он оборачивается, и Эмили видит пожилого мужчину, одетого в изысканный светло-серый костюм, идущего между столиков. Это напоминает королевскую процессию: посетители тянутся к нему, чтобы поприветствовать, чтобы коснуться его. Мужчина поднимает руку в благословении, кому-то кидает слово, кого-то обнимает. Официанты кружат рядом, как прислужники в ожидании команды. Он идет медленно, опираясь на трость с золотой ручкой.
Рафаэль с улыбкой смотрит на Эмили.
– Сейчас ты познакомишься с Зио Вирджилио.
Пожилой мужчина направляется к нему. Он совсем не удивлен присутствию Рафаэля. Рафаэль поднимается.
– Зио! – Он обнимает старика, целуя в обе щеки. – Позволь мне представить Эмили Робертсон. – Эмили тоже встает, и Вирджилио протягивает руку. На ощупь она похожа на лист, хрупкий от старости.
– Не присоединишься? – спрашивает Рафаэль. Второй раз Эмили видит, как официант извлекает откуда-то стул, словно по волшебству. Вирджилио садится, протягивая трость другому кружащему рядом официанту.
– Шампанское, – говорит он. – Принесите шампанское.
– Si, синьор Вирджилио. – Официанты испаряются. Вирджилио поворачивается к Эмили. У него необычное лицо, похожее на портрет кисти Эль Греко: худое и эстетичное, с темными опасными глазами. Глазами Рафаэля.
– Так вы та дама с виллы «Серена»? – он говорит по-английски с сильным акцентом, но бегло.
– Да.
– Я много о вас слышал.
– Хорошего, я надеюсь, – нервно отвечает Эмили.
– Конечно, – Вирджилио чуть наклоняет голову. – Я слышал, что вы очень красивая, что у вас две чудесные дочери и один прекрасный маленький сын. Я слышал, что мой двоюродный племянник досаждает вам раскопками на вашей земле и заполняет ваш дом скелетами.
Официант приносит шампанское и театрально показывает его Вирджилио. Тот нетерпеливо машет рукой, чтобы его поскорее разлили.
Рафаэль смеется. Он выглядит очень расслабленным в присутствии своего пугающего двоюродного дяди.
– Да, это правда, я был жутким мучением для миссис Робертсон.
– Нет, – бормочет Эмили. – Ты был очень добр.
– Добр? – Вирджилио вопросительно смотрит на Рафаэля. – Вы говорите, был добр?
– Очень добр.
– Должно быть, он изменился, – отвечает Вирджилио просто. Он поднимает бокал. – Salute![126]
– Salute! – повторяют они хором. Такое чувство, словно они оказались в фильме; свечи на столе отбрасывают драматические тени на лицо Вирджилио и играют бликами на фужерах для шампанского. «Не хватает только музыки из “Крестного отца”», – думает Эмили.
– Какие новости про скелеты?
– Ну, ты знаешь, что мы похоронили их с почестями, – иронично улыбается Рафаэль.
– Да, – сухо отвечает Вирджилио. – Я не пришел на похороны, но Джованни и Ренато там были. Они говорят, что это было то еще зрелище. Анджело сделал честь всем нам.
– Так я слышал, – серьезно отвечает Рафаэль.
– Вы знали Карло Белотти? – спрашивает Эмили. Вирджилио широко улыбается, но несколько минут не отвечает. Затем говорит более мягким, чем за все время беседы, голосом:
– Да. Я знал его. Мы все знали его. Он был смельчаком, хотя поставил наши жизни под угрозу.
Эмили думает, что хоть все и называли Белотти храбрецом, каждый – Романо, Вирджилио, даже дон Анджело – добавил какое-то «но».
– Вы рисковали жизнью, укрывая партизан? – спрашивает она.
Вирджилио кивает, лицо его темное в полумраке.
– Да. Рамм, фашистский генерал, был ужасным человеком. Говорят, что в Лукке за восстание партизан он приказал бросить младенца в печь на городской площади. Приказал сжечь заживо, и чтобы семья смотрела.
– Господи! – в ужасе произносит Эмили.
– Да, – говорит Вирджилио с насмешливой улыбкой. – Думали, нам было легко быть зажатыми между фашистами, партизанами и американцами? Когда партизаны освободили Монте-Батталью для американцев, Рамм приказал уничтожить всю деревню. Даже я знаю, что это такое – когда тебя ведут на городскую площадь вместе с братом, чтобы там расстрелять. «Молитесь», – сказали они нам. Я помню, что просил Пресвятую Богородицу позаботиться о моей матери. Потом я гордился тем, что мои последние мысли были о матери.
– Но вас пощадили?
– Как видите. – Вирджилио делает жест, указывая на себя и, каким-то образом, на весь ресторан, на всю сияющую комнату с головами оленей и фотографиями заснеженных гор. И это тоже, словно говорит он, пережило
