Новый Мир ( № 4 2010) - Новый Мир Новый Мир

Так или иначе, все персонажи книги — «последние». Из очень разных времен последние — как из бывших дворянских верхов, так и из недавних послевоенных самых низов, «из опущенной жизни». Так устроен у автора глаз, таков его интерес — сохранить в рассказе то, что скоро исчезнет. Сохранить в виде факта, который надо «приметить». Но почему-то не хочется эту прозу числить по специальному разряду документальной литературы. Приметить факт уже в своем роде нужно художнику — еще раз вспомним Достоевского. Факт может быть фантастичен без очевидного вымысла — проза Кочергина подтверждает это разнообразно — как рассказом о собственном детстве, так и рассказами автора о других. Только что помянутый рассказ «Последние» — может быть, здесь пример особенный. Нет сомнения в том, что автором он рассказан в точности, — что он видел и что услышал. Но предельно сухо рассказанная героиней история кажется фантастической  — может быть, именно благодаря тому, как сухо она рассказана. Автору надо было только ее расслышать — «приметить факт».

От рубрикации и классификации этой прозы хочется воздержаться. В конце концов, ведь это «рассказы рисовального человека» и вольного писателя, а не профессионального литератора; автор очень близок биографически к своим персонажам. В своих двух книгах он на наших глазах словно отделяется от рассказанного им мира и поднимается над ним как автор. И может быть, прав Алексей Балакин, заключивший свою статью о первой книге Кочергина по-верленовски: может быть, это «даже не „литература”. Литература — это всё остальное…» [7]

Cергей БОЧАРОВ

[1] П а л и е в с к и й  П. В. Литература и теория. М., 1979, стр. 129, 145.

[2] Д о с т о е в с к и й  Ф. М. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти тт., т. 23, стр. 144.

[3] Остроумное замечание С. И. Николаева, обратившего мое внимание в разговоре о книге Кочергина на этот парадоксальный поворот сюжета в ее финале, за что пользуюсь случаем передать ему благодарность.

[4] К о ч е р г и н  Э д у а р д. Ангелова кукла. Рассказы рисовального человека. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2007.

[5] Т о п о р о в  В. Н. Петербургский текст. М., 2009, стр. 754 — 755.

[6] Цит. по кн.: В е р е с а е в  В. Гоголь в жизни. М. — Л., 1933, стр. 399.

[7] «Критическая масса», 2006, № 4.

Дом, наружность и лес

ДОМ, НАРУЖНОСТЬ И ЛЕС

М а р и а м  П е т р о с я н. Дом, в котором… М., «Livebook/Гаятри», 2009, 960 стр. 

— Слово «нетерпимость» мне не нравится, мистер Марма­дьюк, так как оно подразумевает «терпимость», а это оскорбительно и для вас, и для меня, и для любого другого существа во вселенной.

Он заметил, что трясется от гнева, и удивился, почему одно какое-то слово могло его так взбесить. Его не вывела из себя даже мысль о том, что знания хрустальной планеты вот-вот достанутся колесникам, и вдруг он пришел в ярость от одного слова. Возможно, подумал он, потому, что там, где множество самых разных рас должно жить в мире и согласии друг с другом, и «нетерпимость» и «терпимость» одинаково стали грязными ругательствами.

К. Саймак, «Заповедник гоблинов»

Этот дебютный роман молодой писательницы не только вошел в шорт-лист «Большой книги», но и получил приз читательских симпатий. Думаю, что отзывов и рецензий (их уже много) будет еще больше, — книга вышла в ноябре 2009 года, на конкурсе роман был представлен в рукописи, а на сайте «Большой книги» отрывками (тысяча страниц все-таки слишком много). Так что читателю, которому попала в руки «бумажная» книга, можно только позавидовать, впереди у него несколько дней жизни в странном и необычном мире.

На окраине города стоит загадочный Дом, отделенный от внешнего мира (Наружности, как говорят его обитатели) довольно обширным двором и оградой, впрочем вполне проницаемой. Жители Дома Наружность не любят. Даже окна в коридоре, выходящем на улицу, то и дело замазывают краской.

У Дома необычные жители. Это дети (их теперь тактично принято называть «особенными»), попавшие сюда совсем маленькими, шести-семилетками, и живущие здесь вплоть до выхода в большой мир уже юношами и девушками. Это их воспитатели — Лось, воспитатель от бога, который, как сапер, ошибся один раз; совестливый и внешне сдержанный Ральф Первый; инфернальная Крестная; глупые Душечка и Овца. Есть здесь медицинское отделение («Могильник»), где работают врачи («пауки») и санитары («ящики»). Директор Акула. Есть учителя, есть спальни-общежития, классы, коридоры.

Однако тот, кто решит, что перед нами очередная душераздирающая и поучительная история, что-то вроде нового Гальего, ошибется. Эта история вовсе не про дом инвалидов. И вообще не про инвалидов. Хотя среди обитателей Дома «нормальных», честно говоря, кажется, вообще нет. Даже среди персонала. Начнем с того, что мы даже не можем с уверенностью сказать, в какой стране находится Дом, — у персонажей не имена (за одним исключением, о котором скажу позднее), а клички: Рыжий, Рыжая, Спица, Шакал Табаки, Сфинкс, Черный, Крыса… Мы не знаем не только «где», но и «когда»: герои ходят с плеерами и обмениваются виниловыми дисками, сотовых телефонов то ли еще, то ли вообще нет в этом мире, телевизоры есть, но смотрят герои кулинарные шоу и путешествия. Есть культовые книги, которые герои время от времени цитируют или таскают с собой, среди них такие, как «День Триффидов» Уиндема, «Кельтские сумерки» Йейтса, «Моби Дик» Мелвилла, «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, — знаковые, помогающие наложить на роман некую координатную сетку. Есть упоминания Дэвида Боуи. Можно привязать время событий в «Доме…» к 90-м, но это будет очень условная привязка.

Дом — странное место со своей более чем столетней историей. Место со своими тайниками, граффити на стенах, страшными легендами и еще более странными и страшными традициями. Схватка насмерть двух потенциальных вожаков — только одна из них. Время в Доме может идти как угодно — замедляясь, ускоряясь, а то и вовсе зацикливаясь по желанию Властелина Времени (он скрывается среди воспитанников, не узнанный взрослыми, но известный остальным насельникам, а мы, читатели, начинаем догадываться, что с ним не все ладно, только ко второй половине тысячестраничной книги). Еще в Доме есть свой Смерть (тоже один из воспитанников), свой Ангел, свой Крысолов, есть «неразумные», которых опекают «разумные». Впрочем, и разумные эти весьма странные — то и дело могут забиться в эпилептическом припадке или приступе немотивированной ярости, могут превратиться в дракона, устроить Ночь Сказок и рассказывать друг другу страшные истории (которые, возможно, являются правдой), ненавидят часы, таскают с собой цветочные горшки и бритвы, возможно — гонят кактусовый самогон, составляют сногсшибательные психоделические коктейли…

Живут обитатели Дома стаями-спальнями — Птицы, Крысы, Фазаны, Псы, Бандерлоги (есть еще обитатели Четвертой комнаты, о которых пойдет речь дальше). У каждой стаи — свои ритуалы, а у спальни — свое оформление. Обитатели — «Люди Дома» — пользуются свободой, несвойственной подобным заведениям; раскатывают в своих инвалидных колясках ночами по коридорам, устраивая гонки или столкновения, курят в спальнях, посещают Кофейник — что-то вроде кают-компании, на которую, впрочем, далеко не всегда распространяется закон перемирия. Девушки живут обособленно, но когда неформальный лидер Дома — Слепой — изменяет Закон, спокойно общаются с юношами, причем далеко не платонически, а некоторые и вовсе перебираются жить в мужские спальни. Вообще, создается ощущение, что это — не столько дом инвалидов, сколько очень хорошая и очень закрытая частная школа со свободными нравами, для тех, кто — по тем или иным причинам — не в ладу с этим миром. Отсюда и жестокие правила поведения, суровые неуставные отношения, дедовщина (впрочем, умеренная) и прочие прелести, вообще закрытым частным школам свойственные. Недаром обитатели Дома пишут цветистые записки и обстоятельные дневники, выражаются витиевато и изысканно, а вовсе не так, как, казалось бы, должны в этих обстоятельствах, — роман, собственно, и состоит из их дневников, монологов, записок, воспоминаний и проч.

Однако если мы на миг отвлечемся от магии текста, можно и задуматься: а с чего это власти предпочли замять убийство конкурирующего вожака? Отчего так быстро свернули расследование странного исчезновения (и предполагаемого убийства) Крестной? Смерти Краба? Отчего Дом не закрыли сразу же после кровавой ночи старшего выпуска, первых жертв, когда погибло более тридцати человек? (Лось, воспитатель и кумир Четвертой, пал жертвой именно этих беспорядков.) Потому что Дом — такая «вещь в себе», которая закрыта для закона и правосудия Наружности? Оттого, что все это — не совсем всерьез, не совсем по-настоящему?