«Подвиг» 1968 № 05 - Журнал

— Ты же видишь, я занят делом.

— Помешала? Извини, пожалуйста. Но мне нужен свежий глаз. Тут что-то непонятное.

— Что?

— Иди сюда и посмотри.

С удовольствием покинув место своей казни, я пошел в лабораторию.

— Ну что?

— Посмотри в микроскоп.

Я посмотрел. Без всяких вопросов было ясно: передо мной капельки крови покойного Селима. И на ее алом фоне весело сновали и резвились давно знакомые вибрионы.

— Ты ничего не замечаешь? — тихо спросила над самым моим ухом Мария.

— Нет. А что?

— Может, мне кажется… Глаза устали. Но, по-моему, они разные. Тебе не кажется?

Я снова склонился над окуляром. Обычные вибрионы» все одинаковые.

— Некоторые как будто движутся медленнее, лениво, — сбивчиво зашептала Мария, жарко дыша мне в самое ухо. — И они чуть-чуть потолще… словно раздуты. Видишь?

Пожалуй, в самом деле вот этот вибрион движется медленнее, чем другие. Они обгоняют, подталкивают его… Но внешне он ничем не отличается от них.

А вот еще один, тоже заметно медлительнее прочих. И похоже, в самом деле прозрачное тельце его слегка раздуто в боках…

— Ну что ты молчишь? Видишь ты что-нибудь или мне показалось?

Я отрываюсь от микроскопа. Некоторое время мы с Марией молча смотрим друг на друга, словно пытаясь так, без слов, обменяться мыслями. Потом я спрашиваю:

— Ты думаешь, это два разных вида?

Мария пожимает плечами, и я отвечаю сам себе:

— Вряд ли. Они совершенно идентичны…

— Только медленнее двигаются, — перебивает меня Мария. Мы снова задумываемся, глядя друг другу в глаза.

— У тебя сохранились…

— Да, — отвечает она, поняв меня с полуслова, и бросается к термостату.

Я молча слежу, как она вынимает из него пробирки, в которых живут и размножаются на питательных тканях потомки тех вибрионов, что добыл еще доктор Шукри из крови больных, погибших в канун нашего приезда.

Мы переглядываемся с Марией и опять понимаем друг друга без слов. Похоже, это одни и те же вибрионы, а вовсе не два разных вида. Но часть из них движется медленно, неуверенно, словно поражена какой-то болезнью, и лишь постепенно заражает и остальных. Может быть, именно эти «больные» вибрионы и разят людей? А что их делает «больными»? Вирус? Тот же самый, которого мы находим опять-таки всюду — и у больных, и у здоровых людей и животных? Неужели он становится опасным, лишь поразив сначала вибрион?

— Ты сможешь как-то отделить «больные» вибрионы от нормальных? — спрашиваю я.

— Конечно.

— И взять вирусологические пробы тех и других?

— Надеюсь.

Да, но ведь придется ждать несколько дней, пока будут какие-то результаты!

БЕДА НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

Никто из нас не подозревал, какой оборот примут дальнейшие события и как они вдруг стремительно обрушатся одно за другим, словно лавина…

Надо было снова ждать, а лучшим лекарством при этом, как я уже много раз убеждался, была работа. И с утра я отправился в горы над рекой — ставить ловушки на сурков. Для новых исследований нам понадобятся живые зверьки.

Когда солнце начало припекать невмоготу, я решил передохнуть и стал искать среди скал хоть небольшой клочок спасительной тени. Забрался в одну расщелину — нет, тут испечешься быстрее, чем на раскаленной сковородке. Полез дальше… И вдруг заметил черневшее в скале отверстие.

Несомненно, это был вход в пещеру, в которой никто из нас еще не побывал. Надо бы осмотреть ее. Там наверняка прячутся днем летучие мыши, их тоже стоило добыть хоть парочку живьем. А где мыши, там и москиты, клещи. Очень важно узнать, какие вибрионы носят они в себе — обычные или «больные». От этого зависит вся дальнейшая работа.

Добраться до пещеры было трудновато. Ход в нее располагался метра на полтора выше того места, где я стоял. Отвесная скала над рекой, перекатывающей вниз камни. Прийти сюда завтра с Женей или Николаем Павловичем и спуститься сверху на веревке? Во всяком случае, осмотреть пещеру нужно непременно, и чем скорее, тем лучше. Это ведь остался, пожалуй, один из немногих уголков, пока не исследованных нами.

Кто знает, может, именно здесь нас и ожидают какие-нибудь открытия.

Я уже научился карабкаться по здешним горам. Скала неровная, с выступами. Вот сюда можно поставить ногу, за тот выступ уцепиться… А дальше? Дальше есть небольшой карнизик, по нему можно пройти, вполне уместятся обе ноги. Зато в пещере сейчас прохлада, там отдохну…

Я полез. Все шло благополучно; я успешно добрался до карнизика, решил немного постоять на нем и передохнуть. Дальше, похоже, будет проще.

И тут вдруг огромный камень, лежавший на краю скалы прочно и недвижимо, наверное, уже долгие века, качнулся, сдвинулся с места и начал медленно валиться на меня…

Я отшатнулся, потерял опору под ногами.

И все потемнело в глазах от страшного удара, будто я провалился сквозь землю…

Очнулся я от резкой боли где-то в ноге. Полная тьма. Пробую открыть глаза — и ничего не вижу: что-то плотно сжимает мне голову.

И вдруг отчетливо слышу почему-то голос доктора Шукри. Откуда он взялся? И почему он говорит кому-то:

— Тампон…

— Где я?

Откуда-то взялась Мария и радостно восклицает:

— Он очнулся, доктор! Слышите?

— Почему я не вижу ее?

Я шарю вокруг правой рукой, пытаясь выбраться из непонятной тьмы, — левая почему-то не двигается — и, к полнейшему удивлению, нащупываю не камни, а накрахмаленную простыню, край стола. Как я попал на этот стол?

— Якши, доктор, якши? — безбожно коверкая язык, допытывается у кого-то Мария.

И невидимый понимает ее, отвечает уклончиво знакомым голосом доктора Шукри:

— Иншалла…

Конечно, это он. Его любимая отговорка.

— Где я? — снова пытаюсь приподняться.

— Лежи, лежи! — Ласковые руки Марии осторожно, но настойчиво придерживают меня за плечи. — Ты в больнице.

— В какой больнице? Зачем?

— Ты сорвался со скалы, понимаешь? Тебя немножко засыпало камнями… Но это не опасно, раз ты очнулся. Мы привезли тебя сюда, сейчас доктор Шукри-ата закончит перевязку, и все будет в порядке.

Неужели это старик столкнул на меня камень? А я уж думал, он оставил нас в покое.

— А почему ничего не видно? Я что, ослеп?

— Ну что ты! — пугается Мария. — Просто у тебя лицо… немножко поранено, не пугайся. Пришлось на время забинтовать голову. А вот и Женя идет, он готовил тебе палату.

— Зачем мне палату? Везите меня обратно в лагерь.

— Нельзя, дорогой, нельзя, — вмешивается доктор Шукри, видно понявший мое желание. — В походных условиях весьма трудно соблюдать антисептику, не вам это объяснять. А здесь вы будете как дома, мы приложим все силы.

— Доктор Шукри, я знаю, как у вас тесно, — пытаюсь я спорить, вертя головой и стараясь догадаться, где он стоит.

— Нельзя, дорогой, нельзя, — отвечает он совсем с другой стороны, чем я ожидал.

Товарищи мои уезжают в лагерь продолжать работу, а я остаюсь в больнице. Скучно и невесело лежать забинтованным, не видя буквально света белого. Да и к тому же мысли довольно мрачноватые одолевают: только что-то начало проясняться, работы непочатый край, и вот в такое горячее время я глупо вышел из строя.

Каждую свободную минутку заходит доктор Шукри, и мы ведем с ним длинные медицинские беседы, пока его не вызовут к очередному пациенту. За мной все ухаживают, словно за самым дорогим гостем. Повар Бедиль лично приходит каждое утро и не отступается, пока не закажу что-нибудь повкуснее на обед.

Дважды заходил доктор Али справиться о моем здоровье. Держался он опять приветливо, как и прежде, и я даже не решился расспрашивать его об этом падеже скота, который связывали с нами и с болезнью Селима. Видимо, все окончилось благополучно, зачем затрагивать неприятные темы…

Но вот доктор Шукри наконец-то снимает опостылевшую повязку, и я, жмурясь и помаргивая, словно прозревший слепец, разглядываю в зеркале свое покореженное лицо.

Я ждал, что меня навестит Мария и обо всем расскажет, но только через день приехали Женя с Николаем Павловичем и даже вдвоем не могли рассказать ничего нового.

— Опытов заложено много, но результатов придется еще подождать денька два, вы же сами должны понимать, Сергей Николаевич, — увещевал меня Николай Павлович.

— Понимаю, — вздохнул я. — А как ваши исследования?

— Какие?

— Да с копытами.

Николай Павлович помрачнел и махнул рукой:

— Да, оказывается, это уже известно. Доктор Али сказал мне, что давно изучает эту болезнь скота и уже отправил статью куда-то… в какой-то английский журнал.

— Ну, это ничего не значит, — попытался я его утешить. — Ваши исследования тоже могут оказаться интересными. Разве дело в приоритете?