Том 6. Лорд Эмсворт и другие - Пэлем Вудхауз

— Да, сэр. Мидяне. Орды мидян, сэр. Круши их, гони из святой земли!

— Ага, ага. Я как раз хотел предложить. Есть у вас ружье?

— Нету, сэр.

— Я вам дам. Не расставайтесь с ним, а в случае чего… Нет, убивать никого не надо. Увидите ночью… я не называю имен… — что вам мешает выстрелить ему в зад?

— Ничего не мешает, сэр, — добродушно согласился Джордж Сирил.

— Сам напросился, в конце концов.

— То-то и оно, сэр. Из двух стволов сразу.

Беседа шла так успешно, сеньор и вассал были так едины, что внезапная мысль посетила его, и он ее выразил, как может выразить человек, которого невеста посадила на диету. Страдать легче вдвоем.

— Да, — сказал он, — и еще одно. С этой минуты — никаких напитков.

— Сэр!

— Вы не расслышали? Никаких кабаков, никаких пьянок. Держите себя в руках.

Джордж Сирил Бурбон дернулся, как устрица, проглотившая дверную ручку.

— Напитки — это не пиво?

— Почему же?

— Значит, пива не пить?

— Да.

— Пива?

— Ни капли.

Джордж Сирил Бурбон открыл рот, словно сейчас изрыгнет пламя обличений; но закрыл его.

— Хорошо, сэр, — кротко ответил он. Сэр Грегори остро на него посмотрел.

— Да, — сказал он, — я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете о том, что сумеете от меня ускользнуть. Нет, не сумеете. Я строго-настрого прикажу владельцам местных кабачков не обслуживать вас. Одного я не понимаю, — продолжал он, — почему вас всех тянет выпить. Вот я — в рот не беру. Хорошо, идите.

Печально и с укором поглядев на хозяина, обездоленный Бурбон вышел, а за ним — и свиной запах (не весь). Через несколько минут позвонила леди Констанс.

— Матчингем, восемь тридцать?

— Да.

— Сэр Грегори?

— Да.

— Вы дома?

— Да.

— Нога болит?

— Да.

— Я вам сказала, чтобы прокололи?

— Да.

— Иголкой. Не булавкой. Видимо, они медные, хотя вообще и не скажешь. Но я звоню не поэтому. Понимаете, Глория… Понимаете, этот режим… Понимаете, упражнения…

Сэр Грегори ответил, что понимает.

— Это вредно в ваши годы.

Сэр Грегори собирался спросить, на что она намекает, но не успел. Как многих женщин, говорящих по телефону, леди Констанс не мог перебить никто.

— Думать больно, как вы все это терпите. В ваши годы нужно много есть, а то заболеете. Один наш родственник, из хемпширских Уилберфорсов, делал утром гимнастику, трогал эти пальцы, и — пожалуйста, приступ. Не знаю, как я забыла, — во вчерашней газете есть реклама нового средства. Вы не слышали? Врачи рекомендуют, такие пилюльки, сбавляют вес. Называются «Грация». Да, Руперт Уилберфорс, троюродный брат или четвероюродный, жена из девонширских Фэрбенксов. Немолодой человек, ваших лет примерно. Начал толстеть, понимаете, а какой-то друг уговорил его трогать эти пальцы. Пятьдесят раз. На третье утро — завтрак, а его нет и нет. Пошли к нему, он лежит на ковре и страшно стонет. Сердце зацепилось за печень. Значит, «Грация». Есть в маленьких склянках, есть — в больших. Попробуйте, очень вас прошу. Я видела эти склянки у Булстрода, в Маркет Бландинге. Такое совпадение, тоже вчера. Как это часто бывает! Вы не заметили? То есть что-нибудь увидишь — и сразу опять увидишь. О, Кларенс! Это я Кларенсу, сэр Грегори. Он как раз вошел, что-то блеет. Что тебе нужно, Кларенс? Что-что? Телефон, сэр Грегори, я прощаюсь. До свиданья. Значит, «Грация». Не забудете? Лучше купите большую. Это экономней.

Оторвав трубку от измученного уха, сэр Грегори повесил ее. Когда тишина, словно компресс, подлечила увечья, он стал думать о том, как ужасны женщины, особенно — у телефона. По-видимому, он действует на них, как наркотик. Возьмем, к примеру, Конни Кибл. Приятная, разумная женщина, вполне прилично разговаривает, но пусти ее к телефону — гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр, и все зря.

Однако он тут же подумал: так ли бессмысленна была ее речь? Почти все мужчины в таких ситуациях разрешают себе отвлечься, но подсознание что-то впитало. Из его глубин всплыло слово «Грация», а там — и занимательные вести об этом снадобье.

Сэр Грегори не додумался до того, чтобы обойти диету; но сейчас такой выход все больше нравился ему. Подумать только: сидишь, принимаешь эту «Грацию» и ешь, что хочешь!

Однако, прежде чем ее принять, ее надо иметь, а чувствительному сэру Грегори не хотелось идти в аптеку. Он боялся удивленного взгляда и подавленного (а то и не подавленного) смешка.

Что же делать?

— Ха! — воскликнул сэр Грегори во внезапном озарении; и вызвал Бинстеда.

О дворецком мы уже слышали — именно он воспламенил посетителей «Герба», предложив пять против одного, когда речь зашла о свиньях. Мы слышали о нем, и тем интересней будет его увидеть.

Однако, взглянув на него, мы разочаруемся. Бинстед был из тех незрелых, но дерзких людей, которые, в сущности, и не дворецкие, а увенчанные славой лакеи. Размеренную величавость Биджа он заменял прытью и наглостью. Если мы скажем, что он нередко перекидывался в карты с Джорджем Сирилом, мало того — позволял таким отбросам называть себя «Бинс», вам станет ясно все.

— Сэр? — сказал этот дерзкий выскочка.

Хозяин его покашлял. Даже сейчас ему было нелегко.

— Э, Бинстед… — начал он. — Вы слышали про «Грацию»?

— Нет, сэр.

— Такое лекарство. Врачи рекомендуют. Моя троюродная сестра… из хемпширских Уилберфорсов… просила ей купить. Позвоните Булстроду, закажите полдюжины банок.

— Слушаюсь, сэр.

— Больших, — прибавил сэр Грегори.

Достопочтенный Галахад Трипвуд был озабочен, вставая из-за чайного стола, и не повеселел, когда шел по коридору к комнате Биджа. Борьба воль кончилась вничью. Если говорить с сестрой, как строгий дядюшка, всегда может случиться, что она заговорит, как строгая тетушка. Так и случилось, а потому Галли решил потолковать с самым умным из дворецких Шропшира.

Однако он нашел только Пенни. Написав письмо, она пошла к своему лучшему другу. Младшая дочь Доналдсона Собачья Радость сразу по приезде нашла родственную душу в Себастьяне Бидже.

Поджидая его, она пыталась подружиться со снегирем, который жил в клетке, на столе. Пока что это ей не удалось.

— А, Галли! — сказала она. — Что говорят снегирям?

— «Здравствуй, снегирь», должно быть.

— Нет, чтобы он засвиристел.

— Чего не знаю, того не знаю. Но мне не до снегирей, хоть бы они и свиристели. Где Бидж?

— Уехал на станцию. Шофер его подвез.

— А, тьфу! Что ему там нужно?

— Почему вы сердитесь? Имеет он право развлечься!

— Нет, он на посту.

— А что такое?

— Свинья.

— При чем тут свинья?

— Да, вы же не слышали. Ушли писать это ваше письмо… Дейлу? Хейлу? Гейлу?

— Вейлу!

— Вот именно.

— Из ломширских[80] Вейлов. Для вас он Джерри. Так что же?

— Явился Кларенс, разбитый, как шхуна «Геспер».[81] Он только что беседовал с этим извергом.

— Каким еще извергом?

— С сэром Грегори.

— А, который ходит босой! Кто он, кстати?

— Неужели вы не знаете?

— Я иностранка.

— Лучше я начну с начала.

— Пожалуйста.

Рассказывал Галли хорошо и подробно. Когда он дошел до Королевы и начал повесть о том, как, словно партизаны, будут они защищать не только упования лорда Эмсворта, но и денежные интересы Биджа, Пенни возмутилась.

— Ничего себе фрукт, этот Парслоу.

— Фрукт и овощ. Всегда таким был. Напомните, чтобы я вам рассказал про мою собаку Кнута. Но это еще не самое, худшее. Вы знаете Монику?

— Простите?

— Гуляя по садам и угодьям, не встречали ли вы девицу в штанах, похожую на боксера? Моника Симмонс. Кларенс доверил ей высокую честь, уход за Императрицей. До недавней поры этим занимался гномовидный, но умелый тип по фамилии Потт. Однако он выиграл в спортивную лотерею и ушел в отставку, а моя сестра Конни заставила Кларенса взять эту Монику. Когда появилась свинья Королева, мы решили, что нельзя вручать судьбу Императрицы какой-то дилетантке. Кларенс боится говорить с Конни, пошел я.

— И что же?

— Ничего. Уперлась, замкнула слух — одно слово, глухой аспид.[82]

— Почему?

— А потому, что Конни держит эту Монику, чтобы кое-кому угодить.

— Не Парслоу?

— Именно Парслоу. Моника — его кузина.

— Ой!

— Иначе не скажешь, «ой!». Казалось бы, хватит того, что Парслоу плетет интриги. Но уж его кузина в нашей цитадели… Резидент врага кормит Императрицу! Дальше некуда, понимаете?

— Еще как!

— Кошмар какой-то.

— Страшный сон. Что же вы собираетесь делать?

— За этим я и пришел к Биджу. Посовещаемся. А вот и он! Услышав тяжкую поступь любимых ног, снегирь засвиристел.

Однако Бидж, войдя, не стал вторить ему басом. Его округлое лицо скривилось от душевной боли. Поистине, именно такой же всадник, слабый,[83] павший духом, смертельно бледный и т. п., во тьме ночной отдернул полог ложа царя Приама. Пенни очень испугалась. Жила она замкнуто и еще не видела дворецких во взвинченном состоянии.