Одноглазый дом - Женя Юркина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второй день Ярмарки назывался праздником урожая. Пьер-э-Металь стоял на плодородных землях, поэтому, желая ему процветания, местные жители всегда говорили о богатой жатве. Отсюда же происходили и традиционные цвета Ярмарки: «зелень листвы да синь воды» символизировали благодатные поля, орошаемые каналом и дождями. Сегодня на городской площади открывалась фермерская ярмарка, а после должны были готовить овощной суп в огромном котле. Офелия бы с радостью окунулась в атмосферу праздника, но с ней никто не согласился идти, а одну не пустили, что с ее умением влипать в неприятности было неудивительно.
Дарт хлопотал у печки, видимо, решив приготовить свою версию традиционного супа. Офелия не рисковала появляться на кухне, ей с лихвой хватило двух дней в таверне.
Флори с раннего утра маялась тревожным ожиданием: выглядывала в окна, спрашивала у Офелии, не приходил ли кто… и каждый раз расстраивалась, не получая желанного ответа. Рин обещал поделиться важными сведениями, но, судя по всему, не торопился раскрывать интригу. Такой человек не мог нарушить обещание – из чего Флори заключила, будто с ним что-то случилось. Когда она высказала опасения, Дарт лишь усмехнулся: «На дворе Ярмарка. Домограф отдыхает. Оставь его в покое хотя бы на день», – и шмыгнул носом, потому что резал слезоточивый лук.
Попытки Офелии успокоить ее привели к тому, что Флори добровольно заключила себя в стенах комнаты и, кажется, собиралась просидеть там целую вечность. Она вела себя странно – слишком нервно и дергано, будто вчера на празднике ее подменили.
Офелия не стала докучать сестре и в одиночку занялась загадкой запертой комнаты. После обеда Дарт ушел через тоннели, оставив дом в ее распоряжении. Пользуясь моментом, она выскользнула во дворик. Бо тут же притащил пожеванный башмак, но ей было не до игр. Офелия обогнула выпирающую часть дома, скрывающую три окна – светлые прямоугольники по бокам и темный круг по центру. В обычных окнах слева и справа проглядывались кружевные занавески и бледные очертания комнат, набитых мебелью. Очевидно, их использовали как склад старых вещей и вряд ли часто заходили туда, что подтверждал толстый слой пыли, заметный даже с улицы. Офелия задумалась, как использовались эти комнаты раньше. Каждая из них могла служить гостевой спальней, рабочим кабинетом или мастерской, а теперь их напичкали старой мебелью, сделав похожими на большие коробки с деревянными игрушками.
Офелия нахмурилась и решительно смахнула с глаз челку. Круглый витраж центрального окна требовал от нее особой серьезности и внимания. Темное стекло казалось непрозрачным, и она прильнула к нему, пытаясь разглядеть хоть что-то. Гладкая поверхность приятно холодила кожу, но оставалась непроницаемо-черной. Возможно, помещение служило хранилищем винных бутылок, картинной галереей, защищенной от солнечных лучей, было предназначено для театра теней… или для того, чтобы скрывать там узника.
Офелия отстранилась от стекла. Лицо горело от стыда за то, что она усомнилась в Дарте и позволила себе подумать, будто он насильно держит кого-то взаперти. В то же время она четко слышала, как Дарт с кем-то разговаривал в комнате, а потом так же ясно видела, как он вышел и запер дверь на ключ. Значит, кто-то по-прежнему находился внутри или там был спрятан другой вход в тоннели безлюдей. Но Дарт ни разу не упоминал о нем.
Чем дальше уходили размышления, тем запутаннее становилась загадка. Офелия еще раз заглянула в окно, постучала костяшками пальцев, потом прижалась к стеклу, зажмурив один глаз, и увидела лишь тьму – блестящую и непроницаемую, как поверхность обсидиана. Тогда она сложила ладони, заслоняясь от света, и до рези в глазах вытаращилась в черную бездну окна.
Внезапно лицо опалило жаром. Вскрикнув от боли, Офелия отскочила назад. Чувство было сродни тому, будто она резко открыла заслонку печного короба. Еще больше ее напугало осознание, что жжение и боль не утихают, а только сильнее разгораются на коже. Костяшки пальцев и ребра ладоней покраснели, словно от ожогов. Лоб пылал, как при лихорадке, и Офелия, даже не смотрясь в зеркало, знала, что и на лице остались алые отметины.
Она бросилась в дом, чтобы охладить ожоги. На кухне открыла кран и подставила руки под ледяную струю, потом умылась, приложила холодные ладони ко лбу и снова опустила руки в воду. Легче не становилось, наоборот, с каждой секундой жжение усиливалось. Офелия позвала сестру, и протяжное «о-о-о-о-о-о» ее имени эхом прокатилось по дому. Не прошло и минуты, как Флори прибежала на помощь и пораженно застыла, увидев Офелию в ожогах. Не задавая лишних вопросов, Флори начала действовать: схватила со стола половник, приложила холодный металл ко лбу Офелии, усадила ее на стул и отправилась проверять шкафчики, где хранились лекарства. Вернувшись с пустыми руками, она заключила, что нужен врачеватель. На вопрос, чем она обожглась, Офелия ответила правду, рассказав обо всем: о подслушанном ночью разговоре, Дарте, закрывшем собеседника на ключ, и непроницаемом стекле, что скрывает от любопытных глаз странную комнату. Лицо Флори стало мрачным и растерянным. Дослушав, она почему-то уточнила:
– Голос был мужской? Или женский?
Видимо, у нее были свои домыслы о личности узника, но подтвердить их Офелия не смогла и только пожала пылающими плечами. Жгучая боль продолжала расползаться по всему телу. Флори нервно заметалась по кухне, пытаясь сообразить, чем еще помочь, и вдруг знакомый голос по-отечески строго спросил:
– Что тут творится?
Взгляд Дарта скользнул к Офелии и застыл на ожогах. Она даже представить боялась, как выглядела в тот момент, вызвав у него неподдельный ужас.
Все, что происходило после, напоминало мучительный сон, где движения были замедленными, а ощущения – притупленными. Когда ее подхватили на руки, Офелия не почувствовала ни прикосновения, ни тяжести собственного тела, а лишь с опозданием осознала, что
