Десантники Великой Отечественной. К 80-летию ВДВ - Михаил Толкач

Фронт десантники 204-й пересекли на лыжах без выстрелов и углубились в леса по-над Полометью. Отрядили разведку на Соловьево. Пятеро ушли с младшим лейтенантом. Потом слышим: двое вернулись! Нас – в боевые порядки: «Вперед!» Отважно пошли по следам разведчиков. Налетели на деревню в слепом азарте новичков. Кого убили, кого ранили, кто сам удрал к речке, где укрепился гарнизон.

Отыскали в Соловьево и троих, которые не вернулись из разведки. Младший лейтенант лежал в сугробе с вывернутыми ногами. Выколоты штыком глаза. Уши обрезаны. В ноздри вбиты гильзы патронов. С остальных двоих даже шелковое белье стянуто. Нам выдавали шелковое нательное, чтобы вши не плодились.

Такое вот знакомство с немцем. С первых шагов в котле словно пламенем обожгло до костей. Враг открылся во всей звериной сути. Ненавистью полнились наши сердца: «Хочешь жить – убей немца!»

Ночью подошли к реке. Рядом со мной – Толя Рудаков, напарник по шестому цеху, сын старой большевички из Самары. Завязался бой. Ракеты – огненными дугами. Яркие пунктиры в небе от светящихся пуль. Жерди, плетни, заграждения из колючей проволоки – все перемахнули в злости. Стреляли без пощады. Появились первые раненые. Их увозили в тыл на собачьих упряжках. Веревками привязывали на волокуше: «Пошел!» Сибирские лайки лихо таскали лодочки в медсанбат за линию фронта.

Я вместе с Рудаковым побежал по льду. С каким-то визжащим кваканьем рвались мины. Угодил в полынью. Выкарабкался в темноте. Отполз на лыжах. Рядом никого… И тут враз темнота, обдало жаром. Очухался – слабость во всем теле. Вонь пороховая. Лежу на льду, на мокроте. Ребята уже пересекли реку, устремились в лес. Я понял, что они будут бить врага без меня. Всколыхнулась во мне ярость, даже слезы выступили: рвался добровольно на фронт – и на тебе! Враг так зверски жесток, а комсомолец Карташов оказался сбитым с ног. Не бывать этому! Я поднялся, нацепил лыжи. Голова кружится. Слабость до тошноты. Но, видно, помогли мне закалка и спортивная тренированность – лесенкой сумел одолеть крутой берег. На лыжне встретился командир в маскхалате.

– Гриневец? – спрашивает меня. – Давай по лыжне вперед!

Километра через три-четыре нагнал своих. Ребята разрезали валенок – кровища! Дурнота в голове… Пальцы поморожены. Оттирают. На снегу тут же переводчица Нина из штаба бригады – в бедро ранена. Перебинтовали.

– Двигайте на болото. Оттуда самолетом отправят…

Подвигали, держась за палки. В час по чайной ложке – такой наш марш.

– Отошли наши, – говорит Нина. – Не смогли сломить фашиста… Мало форсировало реку…

– Мы вот перебежали реку, а что с нас толку? – Мне и больно, и горько, и стыдно: так мало воевал!..

В лагере было много раненых и обмороженных. Там же увидел Костю Леднева. Он был в 4-м батальоне. Спрашиваю:

– Прорвалась часть в котел?

Костя махнул рукой. Он был старше меня. Оброс бородой. Глаза, как у больного. Кашляет. Губы обметало. Щеки в струпьях обморожения. Прижался ко мне, поцеловал и побежал на лыжах за своим отделением…»

«Немцы не часто, но все же нападали на лесной лазарет. Были потери. И я решил: если умереть, то коммунистом, – пишет из Москвы кандидат медицинских наук Н.В. Попов. – Наверное, подтолкнуло меня поведение Николая Павловича Сиделкина. Спокойный и рассудительный, не теряющий головы в критических ситуациях. Говорил просто, житейски, а убеждало. Он никого не подменял, и в то же время я, например, замечал его направляющую партийную руку. Он дал мне рекомендацию в партию. Там же, в лагере на болотах Невий Мох, был принят я единогласно кандидатом в члены ВКП(б). Вообще Сиделкин Н.П. был человеком добрым и твердым в своих убеждениях. И я не удивился, когда узнал: наш Николай Павлович переведен в особый отдел (СМЕРШ). Долгое время он проработал потом в военной контрразведке.

Помню, на болоте лежат раненые. В снегу. В ямках настелены ветки. Николай Павлович сидит у костерка. Глаза его устремлены куда-то вдаль. Тихим голосом, словно про себя, говорит:

– И болота эти. И вон те леса. Их освобождать. Нам освобождать от фашиста. И топи эти проклятые… Это ведь все Родина, наш край отчий…

Десантники молчали. И в их молчании было согласие. И думалось тогда: откуда у человека такое беспредельное терпение? Раненые не роптали. Стойко переносили мучения, когда перетаскивали их на плащ-палатках по кочкам. И не теряли самообладания. И, конечно, никто не думал о сдаче в плен. Кто их этому всему научил? Ведь большинству было до двадцати лет от роду.

В тех условиях лыжники считались ходячими. Только считались. С медицинских позиций все они были безнадежно лежачими. Но парашютисты шли, отбивались от немцев. Десятки километров… Переходили ручьи и речки по жердям с лыжами на плечах, под мышками. Срывались. Намокали. Замерзали – одежда колом. Шли. Бились. И побеждали».

Подтверждением слов батальонного врача Н.В. Попова звучат сегодня отклики бывших десантников:

«Все мы были необстрелянные, но рвались в бой, как одержимые, – пишет из Кирова Виктор Иванович Медведев. – Нам часто напоминали: «Бригада комсомольская!» Напоминания даже обижали нас: сами знаем!

Командир взвода Виктор Журавлев приучал новичков: «Без партизанщины у меня!» И требовал во всем держать порядок: оружие, одежда, обувь, внешность. И ему ни разу не пришлось краснеть за ребят.

Взорвалась мина. Осколки прошили грудь и левую ногу. Задыхаюсь, а сам думаю: «Мало вреда нанес фашисту!»

«Вот какие комсомольцы воевали в десантной бригаде, – отмечает в своем письме из Ижевска Аркадий Михайлович Яриков. – Меня сильно ранило. Ребята уложили на волокушу и таскали с собой несколько дней, пока шли бои. Делились и теплом, и хлебом, и защищали от фашиста. Главным таскальщиком был сержант Мальцев, тоже из Ижевска, комсомолец. Его смертельно ранило. Кровища хлещет, а он бьет и бьет из автомата – огоньки мигают в ночи. Скольких убил, сказать не могу, но гитлеровцы отстали. И меня не бросили товарищи, не кинулись спасаться, когда враг нажал…»

«До сих пор не вмещается в уме, каких сил стоило нам воевать в Демянском котле, – удивляется Аркадий Афанасьевич Домрачев из города Нововятска. – Вышли мы на озерко. Не ели суток пять. На лицах одни голодные глаза. В тот момент с неба падали мешки с яркими лентами: продукты привезли летчики. И надо же такому случиться – не к нам, а ближе к немецкому заслону.

– Комсомольцы, не зевай! – Комсорг батальона бросился первым через озерко. Пули немцев свистят, а он мчится. Побежали и комсомольцы и некомсомольцы – били немца гранатами, из автоматов, прикладами. А каждый имел уже ранение или обморожение, и от голода кишки повысохли, животы присосало к спине.

Выбили немца из укрытия. Захватили мешки. Да еще тушу убитой лошади отрыли. Мне достались копыто да кусок шкуры. Порезал мякоть финкой – варю. От запаха слюной исходим. Подкрепились и снова на лыжи – поход на зимник, немца караулить. Тут меня осколком жигануло. Не могу двигаться. Александр Петрович Малков, из Халтуринского района нашей области, плечо подставил – шагай!.. Не бросил. До лагеря дотащил, а у самого рука на подвязке!

Под деревьями шалаши из хвороста и елок. Мороз ночью до 20 градусов, а днем плывет все от тепла. Ходить не в силах, а лежа отмерзает вторая нога. Немец мешает принимать самолеты. Посадку перенесли на озеро Черненькое – пять километров ходу! Где на четвереньках, где ползком, где опираясь на более способного товарища, дошкандыбали. До сих пор говорю спасибо Малкову, не он – не жить бы. В ночь на 5 апреля 1942 года нас с Дмитрием Чернышевым вывезли на самолете в Новые Удрицы… Наградили меня орденом Красной Звезды, готов отдать его моему спасителю, комсомольцу Малкову».

Еще одно письмо-свидетельство из города Сланцы Ленинградской области. От учителя Александра Петровича Васильева. На фотографии накануне призыва паренек с распахнутыми глазами, доверчивый, удивленный, так и кажется, что поддался обычному возгласу: «Птичка вылетит!» Осенью 1941 года он, студент 4-го курса пединститута, явился в Сталинский райком ВЛКСМ города Молотова (ныне Пермь): «Даешь фронт!» Хотел стать летчиком, но его отправили в воздушную пехоту. Зачислили в батальон капитана Вдовина, сурового командира.

«Комиссар Куклин был более снисходительным, прямее сказать, человечнее, – пишет Александр Петрович. – Взводом командовал Саша Молчанов, добрейший парень. Он уже побывал на войне. К его словам и советам прислушивались.

И вот тыл. Первые смерти. Первые боевые выстрелы и броски гранат по живому врагу. Этого все ждали, к этому готовились. А вот вдруг нечего есть!.. Голод изводил нас хуже фашиста. Бороться со своей немочью – занятие труднейшее. Брали одну деревню. Побили немца как следует. Я был в головном дозоре. Вышибли противника из домов и окопов. Шальная пуля угодила в белую лошадь – хорош приварок!.. По нас шарахал немец минами. Вблизи частокола рвануло – темнота в глазах. Очнулся и не соображаю: что и к чему. Потом поплелся по заранее указанному азимуту. В голове жернова со скрипом, а тело будто свинцом налито.