Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс

Лапис инферналис, лунар каустик…

Такой ответ дал оракул Джакомо на мой вопрос. Ответ абсурдный и не имеющий к моей ситуации ни малейшего отношения. И тем не менее тучи начали рассеиваться. Что, если за оракулом и впрямь стоит высший, Божественный разум, нечто такое, чего я со своим скептицизмом не в состоянии постичь? Позвольте, друг мой, выразиться яснее. Джакомо вскользь упомянул, что использовал раствор серебряной соли как чернила для тайнописи — оставаясь в темноте невидимыми, они проявляются лишь под воздействием света. Слова его навели меня на размышления и заставили вспомнить о феномене, наблюдать который мне неоднократно приходилось собственными глазами. На подоконнике в аптеке у нас стоит банка с кристаллами того самого ляписа, употребляемого для медицинских целей. С детских лет я слышал от отца предупреждение быть осторожным с этим веществом, поскольку оно ядовито, оставляет на коже бурые пятна и может послужить для изготовления взрывчатых материалов. Возможно, ляпис чем-то сродни селитре. Так или иначе, но по этой причине ляпис не продают личностям сомнительного поведения. Банка стоит на полке у окна, и я нередко дивился тому, что кристаллы со светлой стороны темнее остальных. Однажды я даже заметил, что на них отпечатался рисунок уголка кружевной шторы, попавший между стеклом и банкой. Не знаю, что стало причиной такого необычного эффекта, свет или тепло, хотя мнение мое склоняется в пользу света. Как было уже сказано, явление это я наблюдал не раз, но не придавал особенного значения; теперь же, после речения оракула, все мои мысли только о нем.

На протяжении всех моих экспериментов с темной комнатой главной помехой при работе с портретом оставалась невозможность добиться полной, абсолютной неподвижности натуры. Люди, друг мой, не способны сидеть спокойно, будь они прокляты! Зеркало на стене в моей комнате передает изображение на бумагу, но стоит мне взяться за карандаш, как очертания слегка смещаются. Вы хорошо знаете, в какое отчаяние это меня приводило. Вот если бы покрыть бумагу каким-то веществом, повторяющим эффект зеркала. Однако и у зеркала есть недостаток, заключающийся в том, что оно не сохраняет образ. Следовательно, материал, наносимый на бумагу, должен, в силу природных особенностей, сохранять факсимиле отображаемого объекта. Тогда художник мог бы не спешить и трудиться вдумчиво и постепенно, с точностью, недоступной самому искусному рисовальщику. Живопись превратилась бы в подлинно изящное искусство, а в соответствии портрета оригиналу никто не посмел бы усомниться! Такой художник удостоился бы великой и заслуженной славы.

И вот, мой дорогой Корнелис, то, о чем я так долго и тщетно мечтал, внезапно открылось мне с полной ясностью: нужное вещество все это время находилось буквально под носом, в стоящей на пыльной полке у окна банке. В той самой аптеке, которую я проклинал и из которой стремился бежать.

Если меж нами и есть что общее, друг мой, так это то, что мы оба люди практического склада. Вот почему вам нетрудно представить, что, вернувшись домой, я не стал попусту терять время, а сразу же взялся за дело. Кристаллы ляписа образуются при растворении серебра в селитре или нагретой азотной кислоте. Для покрытия полотна необходимо снова приготовить раствор или эмульсию, что я и сделал. Полученное вещество оказалось слишком жидким, и необходимого сцепления с текстурой основы не получалось. Возникшее препятствие мне удалось устранить простым смешиванием раствора с альбумином или, проще говоря, яичным белком. Результатом продолжавшихся несколько часов опытов стал слабый образ, видимый лишь при тусклом освещении. Я упустил из виду, что если холст или доска чувствительны к свету, то и полученное изображение тоже останется чувствительным к свету. Процесс нужно было каким-то образом остановить. И еще одно любопытное открытие поджидало меня: то, что было светлым в действительности, на моем изображении сделалось темным, темное же стало светлым. Нечто похожее происходит и с нами: если в яркий день взглянуть на солнце или просто блестящий предмет и закрыть глаза, то наш глаз сохраняет его темное изображение. Интересная деталь эта никоим образом не влияет на четкость контура.

Я работал всю минувшую неделю, постоянно используя разные методы, и результаты заметно улучшились. Холст я заменил на деревянную или медную основу, поскольку их поверхность намного ровнее, что позволяет добиться большей четкости полученного образа. Прежде чем покрывать основу раствором ляписа, я погружаю его в раствор морской соли и выставляю на просушку. Время, необходимое для получения изображения, еще остается слишком долгим, но мне все же удалось сократить его до часа, и я не теряю надежды улучшить и этот результат. Чтобы сделать образ видимым, я обрабатываю его определенными парами, о чем более подробно расскажу при встрече. Простите за непоследовательность и сбивчивость, но я чувствую себя подобно юному жонглеру на ярмарке — столь нова и занимательна открывшаяся область химии. Для стабилизации изображения пытаюсь применять самые разные вещества. Наилучший эффект дает соль винного камня, которую я держу в гессенском тигле, но впереди еще опыты с аммонием и ртутью. Гелиограф, как я это называю, отличается исключительной точностью, а для закрепления изображения прекрасно подходит повторная обработка морской или обычной столовой солью, которая, как можно предположить, растворяет непроявившийся ляпис. Затем изображение промывается и сушится. Подозреваю, что повредить его очень легко. Однако если медная пластина с самого начала покрыта серебром, она отражает не хуже зеркала. И хотя образ получается обратным, как я уже описал, держа ее под углом, можно получить эффект, когда светлое темнеет, а темное светлеет.

Ни слова больше, друг мой. Боюсь, как бы письмо не попало в чужие руки, хотя я и так открыл уже слишком многое. Не знаю, есть ли на свете человек счастливее меня. Прочел присланные вами книги. Оказывается, мы с Джакомо не единственные, кто постиг сей секрет ляписа. О нем писал голландский ученый Ангело Сала, его знал Гейнрих Шульце, а еще раньше — Гебер и даже Плиний Старший, писавший о нем в «Естественной истории». И все же только мне, похоже, пришло в голову соединить сей феномен с темной комнатой. Мое изобретение, друг Корнелис, перевернет искусство живописи, потому как отныне художник избавляется от страха перед собственной неуклюжестью. Пока же — как оракул Джакомо и моя «камера-обскура» — открытие должно сохранять в тайне. Какое-то время им буду пользоваться я один, потом мы сами изберем адептов, коих посвятим в великую мистерию. И разве не магическое зеркало открыли мы?

Интересно, нет ли тайного общества, уже хранящего знание, случайно мною открытое? Разве сам Иисус не оставил образ лица своего на платке святой Вероники и плащанице, которой его покрыли? И не является ли ляпис тем самым философским камнем, великим Арканумом алхимиков, жаждущих обрести богатства как мирские, так и духовные? В таком случае, друг мой, вы будете моим сообщником и сообладателем этого доходного искусства, потому как великое должно принадлежать достойным, но не слабовольным и бесхарактерным, а кто был со мной так щедр и чистосердечен, как вы? И хотя у истоков открытия стоял Джакомо, посвятить его в свое открытие я не решаюсь. Что вы об этом думаете? Можно ли ему доверять?

Я же в ближайшие дни собираюсь провести опыт с человеком. Мой выбор предопределен — Эстер. Чего бы это ни стоило, я должен получить ее портрет, а впоследствии получить и ее саму в жены. Для достижения цели мне придется прибегнуть к помощи Джакомо, поскольку он пользуется ее благосклонностью. Я не вполне доверяю ему, хотя и корю себя за недостойные мысли — при всей своей хитрости и нелюбви к голландскому языку, который итальянец считает пригодным лишь для лошадей, именно он — вольно или невольно — направил мысли мои в этом направлении. Тем не менее я держусь с ним настороже.

Не буду вас задерживать. Голова кружится от паров химикалий, и мысли мои путаются. Но все же я убежден — великий миг близок.

Остаюсь вашим,

Йоханнес.

Рут поежилась — по спине пробежал холодок.

— Не хочешь сделать перерыв?

— Великий миг близок, — повторил Майлс и осторожно положил письмо на ковер.

Рут тряхнула головой и потянулась за термосом. Налив полчашки, она сделала глоток и повернулась к Майлсу:

— Получается, что наша картина…

— Получается, — серьезным тоном повторил Майлс.

Он подождал, пока Рут прочтет еще несколько страниц, и протянул руку. Она молча передала их ему.

Корнелис, наконец-то мне представляется возможность заполучить портрет Эстер, пусть и через невинную хитрость. Счастливый союз темной комнаты и ляписа, смею надеяться, приведет к другому, еще более счастливому союзу. Уловка ль это или нет — я уже не знаю и судить не берусь. Я лишь знаю, что судьба определила этот необыкновенный путь, и мне остается лишь следовать им. Я раб сего инфернального камня, так пусть же господин поступит со мной, как пожелает.