Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи - Пол Макоули

— Миллион извинений, что пропустил ваше маленькое торжество. Я пошел не туда, мне сказали, вы обычно слушаете праздничные службы в другом месте, когда бываете во Флоренции. Как же я метался в поисках этой церквушки, в своем роде очаровательной, я уверен, хотя и безвестной. На самом деле я не сожалею, я здесь просто представляю своего учителя. Он давно уже уплатил взнос, раньше, чем ощутил подлинное призвание и покончил со всякой мазней. — Салаи повернулся к Рафаэлю. Полностью сфокусировать взгляд ему не удалось. — Так вот, художник. Что, собака бежит впереди хозяина? Примите мои комплименты по поводу выбора наряда для себя, синьор Рафаэль, и этих ваших прихвостней. Похоже, в данных обстоятельствах утро самое подходящее время. У вас, рисовальщиков, впереди целый день, даже у вас, синьор Рафаэль. Мы скоро затмим вас полностью, получив в свое распоряжение настоящий свет.

Кто-то из ассистентов попытался вмешаться:

— Если вы пришли с сообщением от своего хозяина, так говорите. Мастер Рафаэль слишком занят, чтобы тратить время на таких, как вы.

— Какие-нибудь любовные шашни, без сомнения. Сердечные дела, как выражаются в печатных листках. Что ж, я не из тех, кто становится на пути у любви.

Рафаэль засмеялся:

— Так вас никто и не посылал сюда?

Салаи ухмыльнулся, словно необычайно обрадованный тем, что его блеф раскрыт.

— Что ж, если на то пошло, нет.

Второй ассистент заметил:

— Насколько я помню, Лоренцо Медичи[10] был убит в церкви.

— Спокойствие, — сказал Джулио Романо.

Салаи коснулся эфеса французской рапиры, свисающей с расшитой серебром перевязи.

— Синьор, я могу отойти на шаг, если вам от этого станет легче. Я даже подожду, пока вы возьмете в руки какое-нибудь оружие.

Повисло напряженное молчание, поскольку все знали, что Салаи прекрасный фехтовальщик. Ассистент покраснел и отвернулся.

— Ступайте, — сказал Романо. — Уходите, Салаи. Не здесь. Не сейчас.

Рафаэль произнес, очаровательно улыбнувшись:

— Мы слушаем вас, синьор Салаи. Говорите же.

Салаи поклонился:

— Надеюсь, мне нет нужды говорить, синьор… нет, мастер Рафаэль. Дело вот в чем. Вскоре первый со дня основания Республики Медичи ступит на землю Флоренции. Будет жаль, если его божественное присутствие останется незамеченным на фоне скандала.

— Я не боюсь, Салаи. Уж только не той ерунды, которую в силах затеять вы.

Салаи заморгал и прикрыл рот рукой, делая вид, будто делится тайной:

— А как же честь одной госпожи…

— Это старая сплетня, — перебил его Рафаэль.

Второй ассистент двинулся вперед, положив руку на кинжал за поясом.

Салаи грациозно отступил, внезапно протрезвев, на его лице отразились неприкрытое ехидство и какое-то вдохновение.

— От этой колючки с оливы не будет никакой пользы, приятель. Наверное, ты им вычищаешь грязь из-под ногтей, они в самом деле не соответствуют твоему наряду.

Романо положил руку на плечо товарища. Остальные спутники Рафаэля, подбодренные этим жестом, начали посмеиваться и топать ногами. Некоторые члены Братства, и мастер Андреа среди них, закричали, что это стыд, стыд и позор Флоренции, если кто-то из ее граждан оскорбляет гостя. Салаи посмотрел на них, затем поклонился, насмешливо-низко, прежде чем развернуться и пойти к двери.

Некоторые старшие учителя принялись извиняться перед Рафаэлем, Россо в сторонке вдохновенно что-то говорил Джулио Романо. Паскуале попытался протолкнуться вперед, но спутники Рафаэля сомкнули ряды и единым отрядом вышли через высокие церковные двери в угрюмый, дождливый день. Когда Паскуале попытался пойти за ними, мастер Андреа обернулся и сочувственно произнес:

— Он будет здесь, пока Папа не уедет, Паскуале. Я уверен, тебе представится возможность поговорить с ним, но не теперь.

Паскуале поймал его за рукав:

— А что имел в виду Салаи, когда говорил о чести какой-то госпожи?

— Ты же знаешь, какого рода скандалы обожает затевать петушок Великого Механика, — сказал мастер Андреа уклончиво. — В женщинах корень всяческого зла, говорят некоторые. Или сказали бы, если бы им позволили…

Он надел на седую голову четырехугольную шапочку, одернул широкие рукава рубахи и поспешил вслед за уходящими. Пара голубей взлетела, потревоженная его шагами: крылья ангела.

Паскуале наблюдал за голубями и мок под грязным моросящим дождем, пока из церкви не вышел Россо. Паскуале увидел бледное взволнованное лицо своего учителя и сказал:

— Разве вы не идете с ними, учитель? Обед в честь Рафаэля…

— Пусть старички объедаются, — махнул рукой Россо. — Думаю, нам обоим не помешает выпить.

3

Любимое заведение Паскуале и Россо представляло собой низкий винный погребок, в котором собиралось не всегда безопасное общество учеников-живописцев, журналистов и швейцарских купцов. Хозяин, жирный круглоголовый швейцарец прусского происхождения, имел обыкновение снимать пробу с напитков, которые подавал, и держал собаку размером с небольшую лошадь, которая, если не валялась перед очагом, слонялась между посетителями, выпрашивая подачку. Швейцарец внимательно рассматривал каждого, кто входил в кабак, и, если гость оказывался новичком, вид которого ему не нравился, или завсегдатаем, которого он не любил, хозяин начинал изрыгать страшные проклятия и оскорбления и не успокаивался, пока несчастный не решал убраться. Зато хороших клиентов швейцарец веселил грубыми шутками и розыгрышами, обычно вызывавшими ответную реакцию, и умел создать в заведении особенную атмосферу. Как ни странно, драки случались редко. Если хозяин не мог справиться сам, он натравливал свою собаку, не нуждаясь в другом оружии.

О стычке Салаи с Рафаэлем уже болтали в погребке. Паскуале пересказал события двум разным компаниям и получил от довольных слушателей выпивку. Он наделся увидеть здесь Пьеро ди Козимо, но старика не было. Постепенно тот все больше отдалялся от шумного общества, все глубже погружаясь в себя. Он часами разглядывал капли дождя на окне или созерцал пятна краски на грязном полу у себя в комнате.

Паскуале относил ему еду несколько дней назад, но Пьеро отказался впустить его и через щель приоткрытой двери заявил Паскуале, что занят важной работой. Пьеро говорил, словно во сне, видя нечто, доступное только ему.

Паскуале сказал:

— В один прекрасный день та дрянь, которую вы едите, хикури, убьет вас. Вы не можете жить во снах вечно.

— Этот мир не единственный, Паскуале. Ты видел это пару раз, но пока еще не осознал. А должен, если собираешься стать хоть каким-нибудь художником.