Рассказы и завязи - Александр Грязев

А Бориска, брызгаясь водой, уходил все дальше и дальше в реку.

С большим трудом Авдотья встала с постели и схватилась за ствол черемухи. Рядом с деревом — палисад. Держась за колья, старуха добралась до его края. Больше опоры не было.

Тогда Авдотья опустилась на землю и поползла.

— Бориско… Боренька… Дитятко, родной мой, иди ко мне, внучек. Ой, Господи, — кричала, плача, Авдотья.

Малыш ее не слышал. Он шлепал по воде ручёнками, поднимал веер брызг, в которых радугой отражалось солнце, и это его забавляло. Бориска смеялся, что-то радостно кричал, совсем не подозревая об опасности. И все дальше уходил от берега. Еще шаг, еще… И вдруг громкий протяжный крик резанул над рекой воздух. Это из груди Авдотьи вырвался отчаянный вопль. Она рывком вскочила на ноги и бросилась в реку. Авдотья бежала по мелководью, спотыкалась и падала, но каждый раз она снова поднималась и устремлялась к Бориске.

А тот, услышав крик, обернулся, да так и застыл, испуганно глядя на бежавшую к нему бабушку с искаженным болью лицом, покрытым мокрыми прядями.

Авдотья схватила Бориску. С ребенком на руках старуха кинулась обратно, но до берега не дошла. Она упала, успев только выбросить на мокрый песок правнука.

На крики и плач Бориски сбежались люди. Бездыханное тело старой Авдотьи лежало в воде. На песке возле седой головы старухи плакал спасенный Бориска. Его все еще крепко держали пальцы прабабки Авдотьи.

На станции

Темно-лиловая грозовая туча с лохматыми нижним краем, сделав свое дело, уползала в сторону, глухо ворча и скалясь отблесками молний. В лесу сразу стало тихо. Только с листьев ивовых кустов у обочины проселочной дороги, как с мокрых маленьких ладоней, падали крупинные капли, звонко шлепаясь в мутные лужицы.

Тетка Наталья, маленькая сухонькая женщина, в больших не по росту резиновых сапогах, с дерматиновой сумкой через плечо, из угла которой торчало горлышко бутылки, заткнутое пробкой из газеты, вышла из под большой старой ели, где пережидала грозу и снова зашагала по размякшему от дождя песчаному проселку в сторону станции, до которой оставалось идти уже немного.

Скоро за поворотом, там, где начинаются искусственные лесные посадки, рядами идущие к самым рельсам, покажется зеленая будка переезда с полосатыми «журавлями» шлагбаумов. А там по шпалам до самой станции рукой подать.

Попутных машин по случаю выходного дня не было и тетка Наталья все шестнадцать верст от самых Новоселок отмахала пешком. Она давно уже не ходила по этой с детства знакомой дороге в город, да и сегодня не решилась бы на такое путешествие, если бы не письмо от сына Сережи, который вот уже почти год служит в далеком сибирском городе. Сын писал в коротеньком письме, что служба у него «идет нормально», что служить осталось «всего четыреста сорок дней, или шестьдесят четыре раза сходить в баню». В конце письма Сережка просил о нем не беспокоиться и после приветов родным и знакомым приписал, что отпуск ему пока не предвидится и что об этом он сообщит отдельно.

Но главное, что заставило Наталью не знать с этой минуты покоя и повело в дальнюю дорогу, было в этом письме с треугольной печатью другое. Сережка писал, что на днях он, оказывается, будет проезжать через их станцию в воинском эшелоне. По его подсчетам выходило, что это случится в воскресенье вечером. Зачем они едут и куда сын, конечно, не сообщал и не просил ее выйти к поезду, но Наталья и представить себе не могла, что Сережка будет ехать мимо, совсем рядом с родным домом, а она его не увидит. На их большой, по представлению Натальи, станции Буяновке останавливались все поезда. Наталья знала это, и едва дочитав письмо, стала собираться в дорогу.

Она быстро затворила и поставила на печь опару, а утром испекла для Сережки его любимых сдобных подорожников с румяной хрустящей корочкой. Потом она сварила мяса, и налила в бутылку топленого молока. Все это тетка Наталья положила в старую, вытертую на сгибах дерматиновую сумку, которую закинула через плечо и ранним воскресным утром отправилась в путь, наказав приглядеть за домом, огородом, курицами и козой соседке Катерине Веселовой. Она и в колхозную контору сходит.

Жила Наталья в доме теперь совсем одна. С мужем разошлись, когда Сережке не было отроду и года…

… Большие электрические часы с прыгающей по кругу черной стрелой показывали десять часов утра, когда тетка Наталья с трудом отворила тяжелую дверь здания станции и сразу же очутилась в беспокойной, шумной атмосфере зала ожидания. Полная женщина в сбитом не плечи цветастом платке, с растрепанными волосами и красным лицом, крепко сжимая в руках какие-то бумажки и деньги, у самых дверей чуть было не сбила тетку Наталью с ног и, не оглядываясь, помчалась дальше. «Ошалела что ли, — подумала про себя Наталья, оглядывая помещение вокзала. И куда их всех несет».

Людей на вокзале, как всегда в эту летнюю пору было много. Все куда-то торопились, громко разговаривали, шумели. Только милиционер, молодой высокий парень, как скала в бушующем море, с равнодушным и спокойным лицом снисходительно смотрел на всю эту людскую суету. К нему изредка обращались с вопросами. Тогда он заметно оживлялся, лицо его менялось, становилось участливым и добрым, а, ответив, он распрямлялся и выражение его лица опять становилось равнодушным и, сцепив руки за спиной, размеренными неторопливыми шагами шествовал по залу ожидания между чемоданов и узлов, скользя бесстрастным взглядом по деревянным диванам, на которых сидела, разговаривала, пила и ела вся эта братия «граждан отъезжающих и провожающих».

Тетка Наталья, шаркая по полу резиновиками, несмело подошла к справочному бюро и тихонько постучала в полукруг оконца. Створка, щелкнув, откинулась и она увидела перед собой сидящую за столом молоденькую девчушку в форменном кителе с; серебряными крылышками на отвороте. Ее высокая прическа, как сноп спелой ржи, была перевязана синей атласной лентой.

— Милая, — прильнула Наталья к самому стеклу, — дело-то у меня вот какое. Сын у меня в армии служит. На побывке не был, а вот письмо на днях получила. Пишет, что проедет мимо нашей станции. Так мне бы вот и узнать когда ждать-то.

И тетка Наталья с надеждой протянула в оконце письмо. Девушка быстро пробежала его глазами, чему-то усмехнулась и протянула листок обратно.

— Ничем вам помочь не могу. Мы таких справок не даем. Ваш сын следует воинским эшелоном, а когда он пройдет, мы не знаем, да если бы и знали, так говорить об этом не положено.

— Ну-ну, ладно, — согласно кивнула Наталья, пряча письмо в потайной карман синей куртки и опять спросила: — А, может, он сегодня, эшалон-то, прошел уже? Так мне, может, и ждать нечего?

— А вы спросите об этом лучше у дежурного по вокзалу, — посоветовала девушка и захлопнула дверцу.

Дежурным оказалась пожилая женщина в ярко-красной фуражке на голове и такими же яркими накрашенными губами.

— Пока не проходил при мне, не знаю. Ждите, может и дождтесь. Только долго ждать придется, — ответила она Наталье, когда та обратилась к ней все с тем же вопросом.

— Это ничего, лишь бы только приехал, — успокоенно сказала Наталья и направилась к стоящему у окна дивану с вырезанными на спинке буквами «МПС».

Весь остаток дня и всю ночь провела тетка Наталья в ожидании и беспокойстве. Она выбегала на перрон к каждому поезду, подолгу смотрела в ту сторону, откуда должен придти сережкин эшелон, но там только светофоры мигали ей разноцветными холодными зрачками своих стеклянных глаз.

Длинно потянулся в ожидании и следующий день. Наталью знали уже все работники вокзала, которые давно советовали ей идти обратно домой: никому неизвестно когда проследует эшелон, да и будет ли он на самом деле. Но Наталья ждала. О доме и о хозяйстве она не беспокоилась: Катерина управится. Им не впервой помогать друг дружке. Поэтому советы Наталья выслушивала, но продолжала выходить к каждому поезду, и всякий раз это был не ее поезд. Иные же проходили, не задерживаясь, мимо. И только далеко за поддень, когда утомившаяся Наталья ненадолго прикорнула в уголке дивана, ее тронула за плечо дежурная по вокзалу.

— Идет… — только и сказала она тетке Наталье, сочувственно поглядев на нее.

Наталья тихонько ойкнула, лицо ее оживилось и она торопливо поправила на голове платок. Также торопливо она схватила сумку и побежала на перрон. Здесь пришлось ждать недолго.

Скоро со стороны переезда, откуда пришла на станцию Наталья и куда уходили, будто по широкому лесному коридору рельсы, показался поезд. Он остановился все ближе и ближе, на глазах увеличиваясь и оглашая окрестность веселым шумом. Перед самой станцией поезд низко, протяжно гуднул и вот уже, обдав Наталью и всех, кто стоял на перроне, порывом ветра, почти не сбавляя скорости, понесся вдоль станции. Наталья растерянно смотрела на мелькавшие перед ней вагоны, платформы и ее неожиданно обожгла мысль, что поезд и не думает останавливаться.