10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин - Иван Просветов

Василия неудержимо манила страна, которая «настолько ревностно оберегает себя от посещения иностранцами, что даже англичане, считающие Афганистан под своим протекторатом, с величайшими трудами получают от эмира разрешение на въезд». «По-прежнему на афганской границе безмолвно стоят пустынные холмы желто-серого цвета, да изредка пробегают стада диких коз или проедут мелкой рысью объездчики пограничной стражи, – рассказывал он в статье, сочиненной для петербургского „Нового времени“. – А там, за границей, где горные хребты толпой уходят в туманную даль, замечается какая-то своеобразная жизнь…» [3].

Санкт-Петербург тоже интересовало все, связанное с Афганистаном – с той поры, как разграничение земель между российским Мервом и афганским Гератом в 1885 году едва не привело к войне с афганским эмиром (дошло до кровопролитных стычек с его отрядами) и поддерживавшей Кабул Великобританией. И хотя последующее разграничение на Памире прошло без эксцессов, Афганистан считался страной не вполне дружественной. У большой политики свои резоны. А младшему чиновнику особых поручений Персия и Афганистан казались сокровищницами впечатлений, сказкой наяву, миром мудрых древних культур и красочных легенд. Он не подозревал, что своей инициативой повернул колесо судьбы и уцепился за очередной крючок.

Документы для проезда по Персии ему оформили как представителю петербургской прессы. Научности авантюре придало участие американского географа Элсворта Хантингтона, прибывшего в Туркестан с экспедицией Carnegie Institution. Он нагнал группу Янчевецкого (Василия сопровождали два туркмена, афганец-эмигрант и русский охотник) в персидской провинции Серахс. На исходе ноября 1903 года маленький караван продолжил путь на юг.

«Пересекая восточный угол Великой персидской соляной пустыни Дешти-Лут, я был поражен обилием развалин селений и городов. Ехать приходилось по голой, выжженной солнцем безводной пустыне. Изредка попадались кочевья арабов и белуджей, их похожие на распластанные крылья летучих мышей черные шерстяные шатры… Однажды, во время ночлега в степи, подошедший к костру задумчивый седобородый пастух, опираясь на длинный посох, так объяснил причину множества развалин: «Ты не думай, ференги, что всегда у нас было так пусто и печально. Раньше страна наша была богатой и многолюдной. С гор в ущелья стекали чистые холодные ручьи, орошая посевы и сады счастливых мирных жителей, процветали различные ремесла… Но через эти земли прошли ненасытные завоеватели. По этим равнинам промчались воины Искендера Великого, потрясателя мира Чингиза, хромого Тимура, хана Бабура, Надир-шаха. От горя и ужаса напитанная кровью земля сморщилась и высохла…» [4].

Василий знал и об Александре Македонском – Искендере, дошедшем со своими фалангами до Инда, и о Чингиз-хане, создавшем империю от Японского моря до Каспия. В новогоднюю ночь он увидел странный сон. «Мне приснилось, что я сижу близ нарядного шатра и во сне догадываюсь, что большой, грузный монгол с узкими колючими глазами и двумя косичками над ушами, кого я вижу перед собой, – Чингиз-хан. Он сидит на пятке левой ноги, обнимая правой рукой колено. Чингиз-хан приглашает меня сесть поближе, рядом с ним, на войлочном подседельнике. Я пересаживаюсь поближе к нему, и он обнимает меня могучей рукой и спрашивает: „Ты хочешь описать мою жизнь? Ты должен показать меня благодетелем покоренных народов, приносящим счастье человечеству! Обещай, что ты это сделаешь!“. Я отвечаю, что буду писать о нем только правду. „Ты хитришь! Ты хочешь опорочить меня? Как ты осмеливаешься это сделать? Ведь я же сильнее тебя! Давай бороться!“. Не вставая, он начинает все сильнее и сильнее сжимать меня в своих могучих объятиях, и я догадываюсь, что он, по монгольскому обычаю, хочет переломить мне спинной хребет. Как спастись? И у меня вспыхивает мысль: „Но ведь все это во сне! Я должен немедленно проснуться и буду спасен!“. И я проснулся. Надо мною ярко сияли бесчисленные звезды. Пустыня спала. Наши кони, мирно похрустывая, грызли ячмень. Не было ни шатра, ни Чингиз-хана, ни пронизывающего взгляда его колючих глаз… И тогда впервые появилась у меня мечта – описать жизнь этого завоевателя, показать таким, каким он был в действительности…» [5].

«Надо отдать должное мистеру Янчевецкому, благодаря которому, по большому счету, удалось трехмесячное путешествие по стране, где передвижения не только трудны, но иногда и опасны, – отметил Элсворт Хантингтон в своем сухом, строго научном отчете. – Его присутствие было особенно приятно по причине неизменно хорошего настроения даже в тяжелых обстоятельствах и доброжелательности в согласовании своих планов с моими прихотями географа» [6]. «Румяный юноша с наивной улыбкой. Человек железной воли и аккуратный, как патентованный хронометр», – вспоминал о своем спутнике Василий Янчевецкий.

«Меня манили бирюзовые дали, таинственные горы, мечты о скитаниях по Азии…». «Утро в персидских горах». Рисунок В. Яна, 1925 год (из архива семьи Янчевецких).

Однажды караван заблудился в солончаках. Проводник уверял, что впереди есть три дорог и все – плохие. Хантингтон настаивал: двигаться надо по компасу строго на юг, прямо через пустыню. Янчевецкому нравилось предложение афганца Мердана повернуть к предгорьям, где наверняка есть жизнь и вода, и уже оттуда выйти к намеченному маршруту. Экспедиция разделилась. Несколько дней спустя путники встретились. Элсворт был доволен сделанными по пути геоморфологическими наблюдениями. Зато Василий, сделав крюк, оказался в кочевье племени машуджи – персидских амазонок и был благосклонно принят их правительницей. «Ты еще очень мало видел, немногое знаешь! – сказала гостю Биби-Гюндюз. – Долго еще тебе предстоит ходить и искать, прежде чем ты поймешь, что за счастьем никуда ходить не надо»…

В самом начале путешествия русский и американец рискнули перейти границу, но тут же были схвачены афганскими крестьянами и препровождены к начальнику местной стражи. «Как вы осмелились проехать без разрешения по афганской земле?», – потребовал ответа грозный ага. Для Янчевецкого это было первым серьезным испытанием на знание нравов Востока. Он вежливо объяснил, что их караван, идущий в Систан, сбился с дороги. И столь же вежливо заметил: «Разве афганцы не вольны поступить так, чтобы у мирных путников осталась память о них как о великодушных хозяевах? Или храбрый воин Абдул-Гамид не начальник крепости на своей родной земле?». Он выиграл. Чужаков пригласили к достархану и потом отпустили, проводив до границы. А ведь, как слышал Янчевецкий, за каждого пойманного русского шпиона англичане обещали платить тысячу рупий.