Названые братья. Дон - Мария Зайцева

И шагнуть к кровати, высокой, широкой…

Настолько широкой, что в ней легко потерять спящую девушку.

Конечно, не в его, Дона, случае… Он сразу найдет. Сразу. Магнитом притянет его туда, куда нужно.

Подойти, наклониться, втянуть подрагивающими ноздрями нежный-нежный, мягкий-мягкий дурманящий аромат ее кожи, ее волос, ее тела, чистого, невинного… У нее лилейно белая кожа, такая, что страшно трогать. И Дон только представить себе мог, как бы смотрелась его грубая рука, рука воина, с темной загорелой, буквально дубленой на солнце кожей, с мозолями от рукоятки меча, с зажившими и новыми царапинами и ссадинами, на белом полотне ее нежной ладони. Неправильно! Разбойно! Недостойно! Но так, что слюну приходилось сглатывать от одной только такой горячей картинки.

Во сне он забывал, что нельзя, что недостойно… Во сне он трогал. Подходил к кровати и проводил ладонью по покрывалу, подрагивающими пальцами перебираясь на золото рассыпавшихся по подушке волос… И дальше — к щеке, тихо-тихо… Чтоб не разбудить раньше времени.

А затем, мягко, к губам.

И, если она проснется в этот момент, то запечатать раскрывшиеся в испуганном вскрике губы ладонью. И наклониться еще ниже, с наслаждением втягивая чуть изменившийся аромат, ставший более насыщенным, более ярким. Более влекущим. И утонуть, наконец-то до самого дна ее глаз испуганно расширенных достичь, погрузиться с головой, радостно и с готовностью.

А затем…

Дон просыпался, мучительно сглатывая набежавшую слюну, осознавал происходящее… И с рычанием вбивал в постель жесткий темный кулак, сходя с ума от возбуждения и жуткой несправедливости. Потому что нельзя! Нельзя даже думать про нее так, грязно и грубо! Нельзя! Она…

Она — словно видение, никакая грязь не должна… И уж тем более, такая, что в голове постоянно крутилась!

После избиения кровати Дон обычно подскакивал и сбегал из дома на улицы небольшого города, окружающего замок господина, топая по известному маршруту в одно известное всем мужчинам города место. Там, где тебя примут любого, со всеми твоими грязными мыслями и недостойными преданного господину вассала фантазиями о том, что бы ты хотел сделать с невинной дочерью этого господина…

Утром отец, непонятно каким образом узнав, куда ночью носило его непутевого сына, жестко отчитывал его, а пару раз даже порол специально для этого дела висящим у двери кнутом.

Дон сжимал зубы и терпел, ничего отвечая в ответ на требования прекратить похождения по гулящим девкам.

Просто потому, что, пообещав, пришлось бы это обещание выпонять, а как тогда быть со снами? А если в какой-то момент перепутает сон с реальностью?

Возможность эта сносила голову напрочь, дурманила своей доступной сладостью.

И Дону приходилось только сильнее сжимать зубы и терпеть.

Отец, выдохнув, проводил беседы о том, что мужчине нужно думать не только о себе, но и о своей будущей жене, о детях… И что от срамных девок можно подцепить всякую грязь…

Дон кивал, понимая это. Но выхода пока не видел. Верней, он был, выход, был, конечно… Но, если б об этом выходе узнал отец, то кнутом бы дело не обошлось, однозначно.

Она появлялась иногда во внутреннем дворе, причем, почему-то именно в то время, когда он там занимался. И смотрела… Не одна, конечно же, с парочкой своих подружек-служанок. Они стояли, смотрели на тренирующихся воинов, смеялись и перешептывались…

А парни, выделываясь перед хорошенькими служанками и молоденькой, едва вошедшей в свой женский расцвет госпожой, вытворяли всякие глупости, показательно кидая друг друга в тренировочных поединках, красуясь мускулами и улыбками.

И Дон тоже. Всегда первый. Всегда лучший.

И она смотрела. Иногда ему казалось, что только на него, хотя это было, конечно же, не так…

Зачем ей, чистой и безумно красивой, такой, что посмотреть страшно в ее сторону, разглядывать его, обычного парня, воина, пусть и одного из лучших, но все же находящегося с ней на невероятном расстоянии?

Она — дочь барона Сординского, крайне выгодная партия, говорят, чуть ли не с четырнадцати лет уже женихи пороги обивают.

И он — сын своего отца, очень уважаемого человека, отличный воин, будущий мастер оружия, барон уже приглядывался к нему на этот счет, отец говорил… И это — невероятный рост для обычного солдата, такой же, как и у его отца, прошедшего войну вместе с бароном и получившего свое место отнюдь не за мягкий характер и умение угождать.

И все равно, они из настолько разных миров! И ни в одном из них Дон даже края платья ее не смеет коснуться, а уж мечтать о том, чтобы до руки дотронуться… Или еще до чего, как ему в бесстыдных, никак не контролируемых снах, виделось!..

— Плохо уворачиваешься! — острие клинка отцовского меча, вообще, между прочим, не затупленное, а очень даже острое, коснулось лодыжки, отворяя кровь. — В бою остался бы без ноги!

Дон опять перекатился, вскочил, оскалившись и мельком глянув на порез на ноге. Кровь текла, но не особенно активно. Отец умел сдерживать удар и бить туда, куда требовалось.

Боль заставила быть осторожнее, двигаться шустрее и смотреть по сторонам тщательнее.

Дон неожиданно метнулся в одну сторону, в другую, а затем напрямую — к противнику! И умудрился легкой верткой рыбкой поднырнуть под рукой отца и упереть острие клинка прямо в яремную впадину! И все это — практически из положения полулежа!

Отец замер, с легким изумлением и одновременно затаенным одобрением глядя на Дона.

— Молодец, — сдержанно похвалил он, — шустрый… Прямо как я, в молодости. Вот только на будущее: лучше не сюда. Здесь есть вариант сделать вот так…

И он мягко, едва уловимо отклонился назад, а затем и вовсе ушел от удара!

Дон по инерции качнулся вперед, а, так как стоял он практически на четвереньках, то и упал, едва успев убрать клинок, чтоб не напороться на него по глупости!

В шею ему тут же уперлось острие отцовского меча, а над головой прозвучал довольный голос:

— Вот так вас, щенят, и ловят… Но молодец, молодец… Хвалю. Ты сдал экзамен. Вон, госпоже тоже понравилось…

Отец отошел в сторону, кланяясь, и Дон тут же подскочил и последовал его примеру, почтительно сгибая шею в приветствии неизвестно когда пришедшей во внутренний дворик Мэссании Сординской.

В этот раз она была одна,