Власть оружия - Виктор Ночкин

— Вот ты мне скажи, Ржавый, куда они девчонок девают?

— Каких девчонок?

— Уличных, каких же еще! Когда сироток с улиц собирают в свои дома призрения, так пацаны в стражу потом попадают, а девчонки?

— Может, тоже в стражу? Поди под этим колпаком разбери, кто там рожу прячет.

— Не-е-е, Ржавый, не скажи! Разве я мужика от бабы не отличу? Отличу, хоть во что ее наряжай. Нет баб в страже призренческой. А девчонок наравне с пацанами забирают, вот какая штука.

— И куда ж они после попадают, Лысый? Девки-то?

— А некроз их знает. Слухи ходят разные, а толком никому не ведомо. Не ведомо! Потому и слухи ходят. Ну, давай, что ли еще?

— Нет, Лысый. Мне еще дело предстоит, не хочу охмелеть.

— Раньше ты не так пил, а?

— Так то ж раньше. Держи!

— Э, серебряка много, ты что?

— А это не за выпивку. Расскажи, что сейчас в городе происходит, кто чем озабочен, какие слухи, какие у кого дела?

Пока Лысый пересказывал местные новости, ему пришлось раз двадцать прерваться, чтобы налить новым посетителям — дела в «Стрельни залпом» и впрямь шли неплохо Клиенты лупили залпами и водку, и пиво. Наконец Мажуга распрощался с Лысым. Блоха, который пытался его задеть, уже дрых, опустив грязную башку на сложенные руки, двое его приятелей тоже свалились, последний проводил Игнаша осоловелым взглядом.

Потом Мажуга направился к центру Харькова. До Погибели город располагался южнее, чем теперь, нынешний подземный Харьков оказался под северной частью прежнего. Сейчас в центре разветвленной паутины подземелий расположился Цех Призрения, чем ближе к нему, тем чаще попадались на улицах темные фигуры в островерхих капюшонах. На Мажугу они особо не глядели, но по сторонам зыркали внимательно, а люди сторонились призренцев, отступали с дороги, старались обойти, хотя те не выказывали никакой враждебности. И что еще приметно — в этих кварталах нет маленьких бродяг, хотя на окраинах они попадались частенько. Беспризорников призренцы переловили хотя бы вокруг своего логова. Крепко изменился Харьков за прошедшие несколько сезонов…

Игнаш зашел в оружейную лавку, купил патроны к кольту. Лавка была знакомая, Мажуга в прежние времена сюда частенько заглядывал поболтать с хозяином о новинках, обсудить оружие, но сейчас того продавца не было, делами заправлял молодой, Мажуга его не знал и заговаривать не стал. Потратил серебряк. Второй он оставил в «Стрельни залпом» и, таким образом, если не удастся заработать премию, то выйдет, что он ничего не наварил в нынешней поездке.

Когда вышел из лавки, освещение перевели в ночной режим, ослабили вдвое. Это тоже было новшество — прежде сутки напролет свет оставался все тот же. Мажуга слыхал, что и за этой переменой стоят призренцы, они потребовали так устроить. Изменился город, изменился.

Он побродил еще по улицам, несколько раз сворачивал в темные переходы… Мажуга просто убивал время — спать не хотелось, на собственной ферме, кажется, отоспался на три сезона вперед, теперь бы только дождаться, как сработает план Птахи.

Игнаш втайне надеялся, что попадет в какую-нибудь передрягу… ну, хоть ограбить его попытаются, что ли. Ничего не произошло — даже в темное время подземных харьковских суток город оставался спокойным и безопасным. Мажуга подумал: в изменившемся Харькове его работа стала бы ненужной, так что вовремя он отсюда убрался. Наконец бродить надоело, и он отправился к Управе. Караульные у входа поприветствовали и предложили отдохнуть — так им велел Самоха. Ржавого провели в комнатенку неподалеку от входа, там был столик и широкая лавка. Мажуга сбросил тяжелую куртку, подбитую панцирными пластинам, свернул ее вместо подушки и растянулся на лавке. Твердые пластины неудобно топорщились под затылком, Мажуга ворочался, еще и тусклый свет лампочки мешал. Сон никак не приходил, а призраки прошлого носились под потолком, не отставали. И все завывали грустно: «Помнишь?.. Помнишь?.. Помнишь?..» Под их нытье Игнаш наконец задремал. Провалился в полузабытье, когда стирается граница между явью и сном, а призраки, хоть и не обращаются реальностью, но все же проступают отчетливей и четче… Прошлое, которое только и ждало, чтобы Мажуга опустил веки, хлынуло из темных углов, окутало, закачало на зыбких серых волнах и понесло, понесло…

Разбудил его шум в коридоре — топот, голоса, звяканье оружия. Мажуга сел с кольтом в руке, прошлое враз схлынуло, рассыпалось, оттянулось в темные углы. Прислушавшись к голосам, Игнаш успокоился — это не нападение, не боевая тревога, затворы не лязгают, а голоса просто возбужденные, но опаска или страх в них не звучат. Что-то произошло, конечно, но опасности нет. Мажуга накинул куртку, щелкнул пряжкой ремня и выглянул в коридор. Трое пушкарей в черных безрукавках, перебивая друг друга, втолковывали что-то Самохе. Тот, опухший со сна, глядел заплывшими глазками то на одного, то на другого, кивал и зевал попеременно. Увидел Мажугу и помахал рукой:

— Игнаш, ты здесь? Идем, поглядим, чего у Востряка за улов. А-а-ах-х…

Когда начальство зевнуло, широко разинув рот, младшие пушкари уважительно притихли. Потом расступились, чтобы прошел Мажуга. Управленец ухватил его за рукав и потянул к лестнице:

— Идем, идем, я сам толком ничего не знаю. Разбудили, с постели, видишь, подняли…

Потом на ходу бросил через плечо:

— А вы помалкивайте! Ежели по Харькову слух пойдет, узнаю, кто языком машет и либо наверх отправлю в карательную колонну, либо вниз — слизневики на плантации окучивать, ясно?

И уже не слушая торопливых оправданий молодых, что, дескать, молчок, и никаких слухов не пойдет, потому что они сами все равно ничего знают, Самоха засеменил к спуску. У входа в секретный коридор мордастого парня не было — караул несли двое парней в безрукавках, загорелые, сразу видно, что с поверхности. И безрукавки желтого цвета, не черные. У одного дробовик в руках, другой с пистолетом в кобуре. Тот, что с пистолетом, курил и задумчиво наблюдал, как дым, подхваченный ветерком из вентиляции, расходится над головой.

— Ты чего это куришь? — недовольным тоном буркнул Самоха. — Не знаешь, чтоль, правила?

Курить в пушкарской Управе запрещалось, да и вообще в Харькове курение считалось плохой привычкой — воздух отравляется, а его в подземном городе и так мало. Тем более — пушкари, которые частенько имеют дело с порохом. Бойцы карательных колонн, проводящие большую часть времени на поверхности, бравировали тем, что нарушают правило, но Самоха — большое начальство, и боец торопливо погасил самокрутку.

— Эт жеж по привычке… Я не стану боле дымить.

— Птаха где? На складе? — поинтересовался Игнаш.

— Не, уже ушел, они с Пашутой пымали каких-то оборванцев, Птаха их к себе потащил, поспрошать чтоб. Нас тут пока поставили сторожить.

— А, уже на допрос увел! — обрадовался управленец. — Это хорошо! Тогда идем к Птахе, Ржавый, в его хозяйство. У него этажом ниже кабинет оборудован.

— Погоди, я сперва на схрон погляжу, что там как.

— А, ладно, только недолго, — Самохе не терпелось взглянуть на пойманных преступников.

— Я быстро.

Дверь была заперта. Отпирая замок, Самоха пояснил:

— Вообще-то Птахе не полагается ключи от этого помещения иметь, щас отберу у него, как придем. Ну, гляди.

Внутри было темновато — ночное освещение и здесь оказалось половинным против дневного. Мажуга нырнул в знакомый проход между ящиками, обогнул штабель и едва не наступил на мертвеца. Нагнулся, перевернул. Мальчишка, совсем юный — в грязных портках и чересчур широкой для такого сопляка рубахе с закатанными рукавами. В кулаке длинный нож с истончившимся от постоянного затачивания клинком. Мажуга попробовал — острый, как бритва. Одна пуля пробила бедро, другая вошла в левую часть груди.

Пара ящиков оказалась сдвинута с места — похоже, Птаха с мордастым дали сопляку и его дружкам начать «работу», а потом навалились, когда воры занялись делом и не глядели по сторонам. Да и куда глядеть в запертой комнате? Что ж, грамотно сработано…

— Ну, насмотрелся? — спросил с порога Самоха. — Идем, нечего тут торчать зазря. Слышь, Игнаш, я чо скажу — если Птаха всех переловил, так выходит, зря я тебя сдернул с места-то.

— Ну, зря, так зря. Мне чужого не надо, ты только с Асташкой утряси, насчет трубы его, мне больше и надо.

— А, лады, — Самоха снова зевнул. — Я ждал, ты станешь обижаться, что зря звали.

— Не стану. Слушай, дыра-то в стене по-прежнему осталась открыта, не влез бы кто еще.

— Ох, верно, — управленец тут же озаботился. — Это я не подумал. Все никак не пробужусь толком. Это ты правильно говоришь. Щас кого-то пришлю, чтобы покараулили, кто имеет право здесь быть. Ну, идем, что ли, в птахино логово?

На лестнице Самоха ткнул толстым пальцем в грудь охранника — того, что курил — и приказал: