Евреи и Евразия - Яков Бромберг

Именно этим, пусть бессознательным, инстинктивным сохранением, даже в самом грубом искажении и падении ее, извечной иудейской религиозной традиции и связанных с нею хилиастических упований, мы можем объяснить себе тот безусловный максимализм, ту истерическую, изуверскую нетерпимость к инакомыслящим из своей среды, с которыми современная периферийная интеллигенция отстаивает политические и социальные принципы либо вульгаризованной, обездушенной западной демократии, либо воинствующего, безбожного и поистине бесчеловечного коммунизма, причем приверженцы первой (демократии) очень смутно и неуверенно осознают границы, в которых она еще может и должна быть защищаема против второго (коммунизма).

Смелая попытка связать современные политические и социальные устремления еврейской периферии с основными эсхатологическими преданиями иудейской религиозной догматики является большой и несомненной заслугой Н.А. Бердяева, в своей книге «Смысл истории» с давно небывалой остротой проникновения и профетическим пафосом восчувствовавшего преемственность этих двух основной важности духовных явлений исторического еврейства на глубине, недоступной для приемов рационалистически— позитивистского исследования. В факте все более ясно обнаруживающегося крушения основных социально-эсхатологических верований и устоев современной демократии и социализма Н.А. Бердяев видит, между прочим, поражение в универсально-историческом плане вековых устремлений и упований еврейства.

Мы надеемся показать в дальнейшем, что этот оригинальный и проницательный мыслитель впадает в ошибку, выдавая свой рельефный и глубоко верный духовный портрет еврейско-периферийного радикала и утописта за синтез духовных черт конкретного содержания религиозно-исторического еврейства. Ошибка эта, впрочем, вполне естественна и даже неизбежна для наблюдателя со стороны, перед которым еврейская периферия в единственном числе выступает как представитель и выразитель народных чаяний и дум, совершенно заслоняя собою истинный нравственнорелигиозный лик основного еврейско-народного примитива, истинное проклятие и несчастье которого именно в том и состоит, что он доныне не выделил из своей среды настоящего, органически с ним связанного водительствующего и представительствующего слоя.

Искание глубинного, метаисторического смысла основных явлений, представляемых современным еврейством, в связи с провиденциальным назначением иудейства — искание, столь характерное, например, для нескольких близких нам по времени течений русской религиозно-метафизической мысли, — не должно исключать разбора интересующих нас здесь явлений с их эмпирической, подчиненной закону причинности стороны.

В этой связи мы, в доступном ближайшему наблюдению плане исторической данности, усматриваем непосредственные причины повышения тонуса социально-эсхатологических переживаний современного еврейства в определенном круге явлений, следствовавших или совпавших с катастрофическими событиями последних лет. Мы разумеем здесь торжество демократических и самоопределеических начал в среднеевропейских государствах, основанных на развалинах центральных империй в результате крушения последних в мировой войне; далее, признание со стороны держав исторических притязаний евреев на Св. Землю в смысле грядущего политического и государственного овладения ею; наконец, в смысле несравненно более существенном, соответствующем несравненно более грандиозным размерам явления и важности его исторического значения — русскую революцию с ее рядом гигантских государственно-политических катастроф и борений и в ее на долгие годы восторжествовавшем утопически-коммунистическом аспекте.

Остановимся на этих явлениях и постараемся отдать себе отчет об их действии на умы еврейской интеллигенции и произвести посильную оценку связанных с ними упований и устремлений, возникших в ее среде.

Уничтожение централизованных империй средней Европы, проникнутых духом абсолютизма и милитаризма, имело для среднеевропейского и тем косвенно для восточного еврейства не одно только то значение, что с гибелью существовавшего здесь уклада пали последние и уже довольно призрачные остатки ограничительных законодательств о евреях. Гораздо важнее оказалось тут то обстоятельство, что потрясена была в корне идея объединяющей и умиротворяющей народы монархии Божией Милостью, — идея, столь чуждая и противная, прежде всего, лжерелигиозной природе периферийного еврея[2]. Предупреждая изложение и останавливаясь здесь на соображениях, более уместных среди размышлений о революции русской, скажем тут же, что именно некое лжерелигиозное начало выражается, по нашему глубокому убеждению, в огульно отрицательном отношении к монархии не только в ее историческом проявлении, но и в ее умопостигаемой сущности со стороны периферийного еврея. Элементарное, грубое и ничем не просветленное понятие о всепоедающей ревности Иеговы, воспринятое им в числе немногих других вещей из всего великого наследия Ветхого Завета как некое смутное, но неистребимое ощущение, бережно проносится на протяжении всего пути периферийного еврея через толщу окружающей его иноверной стихии, — пути, на котором он уже давно растерял все истинные, высочайшие религиозные ценности, унаследованные от своего основного религиозно-культурного и национального массива. И потому некрасивое чувство национальной исключительности, в большей или меньшей степени свойственное, к сожалению, всем слоям еврейского народа, — в его водительствующей периферии, насквозь проникнутой скептицизмом и безбожием и вдобавок существенно интернационалистической, отнюдь не ослаблено. Даже наоборот, в периферийной среде эта национальная исключительность проявляется не только как противоположение себя окружающей инонародной стихии, но и как идолопоклонническое утверждение материального бытия еврейского народа, как некоей абсолютной и никакой критике не подлежащей самоценности, совершенно независимой от возможного провиденциального значения и миссии еврейства, мысль о которой чужда и не нужна периферийному интеллигенту. И поэтому именно здесь, в чудом уцелевшей, бесплодной и безблагодатной, почти языческой идее о всепоедающей ревности и нетерпимости Иеговы, скрыты корни нетерпимого и неприемлющего отношения периферийного еврея к идее монархии, возглавляемой властью, притязающей на божественное происхождение и утверждающей свое бытие на основаниях, выходящих за планы земных отношений, земных ценностей и полезностей.

Падение монархического начала в средней Европе, с ее если не многочисленным, то, во всяком случае, исчисляющимися в миллионах еврейским населением, привело к торжеству на развалинах центральных империй начал республиканско-демократических, существенно соединенных с доктриной о государстве как о реальности порядка социально-правового, генетически, онтологически и морально не выходящем из сферы чисто утилитарной и практической и не могущем иметь притязания на значение и ценность в смысле религиозно-мистическом и метаисторическом. Оно освободило умы еврейской периферии от нравственного противоречия, тяготевшего над нею, как некий кошмар, от самого зарождения этой периферии в конце «просветительского» XVIII-го столетия (надо, впрочем, оговориться, что понятие периферии, заимствованное нами из области отношений восточно-европейских и евразийских, едва ли приложимо в настоящее время к отношениям в Средней и Западной Европе, где о существовании противополагаемого периферии основного этнического и бытового массива уже в настоящее время не приходится говорить). Отсюда безусловно положительная оценка нового порядка вещей в Германии, Австрии, Чехословакии и даже в Венгрии и Румынии, где скрыто или открыто сохранился монархический принцип, со стороны общественного мнения еврейских верхов Срединной Европы и даже попавших в нее периферийных евреев из прилегающих областей Евразии.

Замечательно здесь то, что как раз в данном случае приобретения евреев в области публично-правовой оказались более чем скромными, иногда ничтожными (Румыния) или даже отрицательными (Венгрия). Тем не менее ни крушение коммунистического режима в Венгрии, участие в котором тамошней еврейской интеллигенции достигало размеров, еще гораздо более компрометирующих, чем в России, ни по следующие бичи и скорпионы белого террора, в значительной степени обрушившегося на еврейское население уже просто как таковое, ни искалеченное существование тысяч еврейских интеллигентов, вынужденных приспособиться к совершенно новым условиям существования и переучиваться новым языкам, не затмили светлого ореола среднеевропейской революции в глазах еврейской интеллигенции. Посторонний наблюдатель не услышит из уст среднеевропейского студента или универсанта-еврея тех жалоб на кругу и неожиданную ломку существования, какие приходилось нам слышать из уст простых, малограмотных евреев откуда-нибудь из Буковины, Галиции или Трансильвании[3]. Здесь опять-таки сказалась эта удивительная способность периферийного интеллигента, присущая, кажется, исключительно ему одному, как своеобразному культурно-этическому типу: это — поистине изумительный, выходящий за пределы рациональных объяснений феномен самопожертвования ради зла, зла реального и несомненного, но воспринимаемого как добро его болезненным сознанием, находящимся в плену у бездушного, утилитарно-рационалистического начала этого детища искаженной соблазнами лжерелигиозной эсхатологии. К этой поразительной черте периферийной характерологии уместно будет еще вернуться позже, в связи с еврейско-интеллигентскими оценками событий и смысла русской революции.