Проводник в бездну - Василий Большак

Налыгач видел, как седой взмахнул рукой, и колонна двинулась, повернув в Дубовую рощу. Пополз в рощу и Налыгач, как скользкий холодный уж. Дёргали его острые сухие ветви, кололи ноги и руки сучки, но старик не обращал на это внимания.

Вот подводы остановились, молодцевато соскочили с них люди в гражданском, побросали вожжи на спины лошадей.

Дружно взялись за лопаты, принялись разгружать подводы. В яму полетели гимнастёрки, штаны, сапоги.

Приймак чуть не затанцевал, чуть не заскулил от радости, чуть не запрыгал по-собачьи.

«Добро закапывают, добро закапывают! Да ещё и какое добро! Значит, ты, старое голенище, не зря оцарапал морду, не зря ватник разодрал… Закапывайте, закапывайте, товаришочки!..»

«Неужели, неужели всё это перейдёт ко мне, в мою хату? Неизвестно, сколько война протянется, а ведь это же какое добро! Я, глядишь, и лавку свою открою…»

Даже дурно стало от счастливого видения.

Приймак на минутку зажмурился, вытянул длинные онемевшие ноги в порванных штанах. А когда открыл глаза, увидел: подводы потарахтели дальше, за ними двинулись несколько человек.

И вдруг с ужасом заметил в темноте — трое окруженцев идут прямо на него. «Неужели увидели?» — похолодел Приймак. Замер, закрыл глаза и припал к земле, как ящерица, которая лежала напротив и таращилась на него.

Но трое прошли мимо. Тишина наполнила тревожный лес.

Старый зыркнул на ящерицу: «Чего глаза вылупила, зараза? Страшен я тебе? Не видела таких?»

Он схватил сучок и швырнул его. Ящерица исчезла, оставив лишь зелёный кусочек хвоста. Поликара поднял его, помял пальцами, ухмыльнулся. «Вот так и со всеми будет, кто меня вздумает пугать. Хвосты одни останутся. А головы — хе-хе!..»

Мысль эта тешила Поликарпа всю обратную дорогу, когда он, не разбирая, где стёжка, где дорожка, напрямик бежал, спотыкаясь, в Таранивку.

Перебрел речку, но потрусил домой не улицей, а огородами. Ещё и боязливо озирался: а не выследил ли его кто-нибудь, когда он брод показывал, когда тайник того… Однако нигде ни души. Кто в такое время слоняется по селу? Только он, Поликарп, слоняется, потому что на плечах у него не горшок, а голова!

Но один человек всё-таки видел, как крался огородами, словно вор, Приймак, — это была Марина Мовчан. Она как раз выносила поросёнку пойло. Ужаснулась, увидев ободранного, запыхавшегося, взбудораженного Приймака. Вернулась в хату, скороговоркой рассказала своим:

— Я думала, кто-то пугало из огорода несёт, присмотрелась — а это наш дорогой сосед. Не иначе как на него волки напали. Или дрался с кем?.. Чудеса!

— Это он в лесу исцарапался, мама, — отозвался Гриша.

— А ты откуда знаешь?

— Мы с Митькой за речкой его встретили. Куда-то, пригнувшись, быстро бежал, как собака. Чуть меня с ног не сбил.

Старуха пожевала губами, посмотрела в окно.

— Правду говоришь, дитя моё, как борзая носится Приймак. И это неспроста, что-то уже вынюхивает… Тут жди недоброго… — И, помолчав, добавила: — Я его, считай, как облупленного знаю.

Когда начало темнеть, зашевелились на подворье у Поликарпа. Скрипнув, отворились высокие ворота. Из ворот выехали две подводы порожняком. На одной подводе сидел упитанный, похожий на мать Мыколай, на другой — поджарый, похожий на отца Мыкифор. Их в селе так и звали все с того времени, как похвалилась Федора: «У нас три сына, и все трое на «мы» — Мыколай, Мытрий и Мыкифор, У людей Дмитро, Мыкола, Нечипор, а у Налыгачей — Мытрий, Мыкифор, Мыколай. Теперь двое остались — Митрий умер ещё ребёнком.

Старик по-хозяйски плотно прикрыл ворота, прихрамывая, догнал первую подводу, на которой восседал здоровяк Мыколай.

— Т-т-трогай, — толкнул сына под бок,

Тот удивлённо оглянулся.

— Чего вы, тату, заикаетесь?

— На т-такое дело идём, — промямлил Поликарп.

— Будто впервые, — буркнул Мыколай.

— Прикуси язык! — прошипел отец и хорошенько огрел сына кулаком по спине.

Подводы растаяли в осенней темноте.

Ехали тихо. Колёса не тарахтели, потому что вокруг был сплошной песок, они утопали в него по втулки. Разве что зафыркает лошадь… Приймак уселся на подводе поудобнее и даже в темноте по привычке щурил глаз. «Кажется, ни один чёрт не видел, как выехали. Так, так, так. А если б и видел? Кто что может сказать, какая власть? Советская вон куда откатилась — за Чернобаи. Осколки её по лесам разлетелись, кто куда. Какая это власть? А когда безвластие, то разве что дурак будет сидеть дома, сложив руки, к себе не станет грести».

На той неделе ходил он с мешком за Чернобаи, где бои велись, приволок полный мешок добра.

И сейчас видится старому болото за Чернобаев-кой, а в нём погнутые неподвижные орудия. Убитые кони валяются с раздутыми животами, солдатское имущество в ржавую болотную грязь затоптано. И красноармейцев немало убитых. Нагнулся к одному Приймак, за сапог дёрнул, а красноармеец зашевелился, застонал. «Воды, — попросил, — воды!»

И открыл глаза, и приподнялся, но снова упал. Лишь с запёкшихся губ сорвались слова: «Де-дусь, спа-си-те…»

Приймак подумал, хмурясь: «А твой отец спасал меня, когда на Соловки отправляли? Чёрта лысого. Вишь, спасите…» Поплевал на руки, как перед обычной работой, и снова дёрнул сапог. Но сапог не поддавался, видно, нога была поранена и опухла. Налыгач выругался, упёрся одной ногой в живот бледному как смерть парнишке, содрал сапог, второй, всунул оба в мешок. Даже запыхался, вытер руки о штаны, плюнул и подхватил мешок. Но вдруг остановился. «Ещё выживет щенок и узнает, раззвонит везде…» Достал из мешка топор, снова поплевал на руки, как всегда, когда приступал к работе. Промямлил своё «так, так, так» и, закрыв глаза, взмахнул топором…

Мешок на спине, казалось, шевелился, как живой. Хотел было выкинуть те сапоги и галифе, но не смог — добро бросать не привык.

Как сейчас ясно видит это Приймак в ночной темноте. Даже жутко стало.

Чтобы отогнать видение, выругался про себя. К чёртовой матери такие мысли, чего они лезут в дурную голову? Ну было, ну трахнул топором. Теперь время такое. Не ты кого-нибудь, так тебя кто-нибудь. Вот уже который месяц кровь льётся… Зато есть у него и кони вороные, и телеги крепкие. Спасибо Яремченко, прикопил-таки, хозяин он путный, не пропивал, не проматывал копейки колхозной. А теперь нет ни черта, ни дьявола. Нет ни председателя, ни бригадира. Сам пью, сам гуляю, о! Да и немецкая власть не страшна для Поликарпа, ведь она, говорят, не против того, чтобы мужик имел конягу, а то и две, а то и три. И Приймак имеет. Сегодня две — завтра десять приведёт. Некоторые глаза колют Мыкифором и Мыколаем, один, мол, из тюрьмы, а второй дезертир, из Красной Армии убежал. Но Поликарпу плевать на эту болтовню. А что ему, Мыколаю, делать в Красной Армии, что он там забыл, кого бы он защищал? Колхоз, который обобрал Приймака, как белку?.. А теперь он с сыновьями, чего доброго, и лесопилку откроет. С ухватистым характером да при хорошей власти можно стать ещё каким хозяином! И он станет. Будете плясать вы перед Приймаком, в ножки будете кланяться, в три погибели будете гнуться. Хе-хе.

Зачернела Дубовая роща. Спрыгнул с подводы старый, споткнулся, чуть не растянулся на лесной дороге, кряхтя, выпрямился, прихрамывая, побежал к Мыкифору, схватил коренного за уздечку, повернул к роще.

Под столетним дубом Приймак остановил лошадей.

— Тут… Лопаты! — зашипел сыновьям.

Став на колени, разгрёб листья, которыми красноармейцы присыпали свежую землю, зачем-то даже понюхал её.

— Копайте! Живо!

Копать пришлось недолго. Имущество лежало близко. Приймак по-собачьи прыгнул в яму и начал выкидывать оттуда связанные сапоги, штаны, гимнастёрки, шинели. Лопата наткнулась на что-то железное.

«Ага, карабины. И это пригодится». Подал их.

— Так, так, так, — тихо бормотал, жадно швыряя имущество наверх. — Спасибо, товаришечки, наткнулись на меня, дорогу спросили… И я показал. Хе-хе.

Мыкифор и Мыколай сгребали казённое добро и охапками носили на подводы. Хлопцам была привычной эта работа, ибо всю жизнь следовали отцовской мудрости «прикладай да прикрадай». То таскали с поля мешками свёклу, то кукурузные початки, то зерно с тока… А это, вишь, что старый высмотрел! Ещё и карабины. Да и нужно ли им столько карабинов?..

— Ну, все там? — глухо кинул отцу в яму Мыкифор.

— Не спеши. Не за зайцем гонишься, — прогудел из ямы, будто из могилы, отец. — Тут ещё что-то мягкое. Никак не расщупаю… Ну, да ладно, пригодится. На!..

— Теперь все? — заглянул в яму Мыколай.

— Вроде бы все… Спускай вожжи… Так, так… Тяни.

Мыколай легко вытащил костлявого отца.

— Чёрт троим здоровье нёс, а тебе одному досталось. — Довольный Поликарп хлопнул Мыколая по широкой спине. — А теперь засыпайте яму. Сделаем всё как было. Хе-хе.

— А зачем её засыпать? — недовольно буркнул Мыколай.