Завещатель - Александр Лонс

Лето кончилась, сентябрь подарил нам теплое бабье лето, но и оно подошло к своему естественному концу. Все как-то притихло, и наступило сонное время. Есть такие моменты, когда кажется, что жизнь в городе приостанавливается, а все живое куда-то девается. Такое ощущение, что улицы вымирают, люди прячутся и все приходят в состояние покоя. Для кого-то это осень, для кого-то — зима. Для кого-то «мертвый сезон» в Москве наступает летом. Для меня этот период не имеет конкретных сроков. Хотя, даже если особенно тщательно поискать эти дни, эти часы, то можно даже заметить, что они наступают, скорее всего, в тот самый осенний денек, когда солнце еще пытается припекать, но первого снега еще нет. Лично у меня в такие дни возникает чувство, что все предприятия останавливаются, машины не дымят, помойки не воняют, а школы закрываются на неясный срок.

Логика здесь несложная. Солнце — дорогостоящее наслаждение для обычного, среднестатистического москвича. Это только в конце сентября, так и не насладившись вдоволь летним теплом, москвичи будут убежденно доказывать друг другу, что «еще будет бабье лето», что «лето было теплым» и что «в этом году можно было купаться уже в начале июня». Жизнь москвичей продолжается, они прощают городу его погоду, забывают о том, что июнь был промозглым, холодным и дождливым, июль — жарким и пыльным, и что город в любом случае остается пустым. Мрачновато? А раз это «мрачновато» и «чернуха» — значит придется говорить «как на духу» — честно и откровенно, но... подбирая слова, дабы не быть обвиненным в излишнем натурализме и избыточной порнографии.

Почему-то авторы большинства романов считают своим непременным долгом отдавать часть объема текста описанию природы и окружающей героя среды. Нельзя сказать, что это так уж и обязательно для сюжета. Часто всем было бы проще, кратенько так написать — «была осень», или — «шел дождь», а не таскать читателя по слякотным городским улицам или заставлять на протяжении двух страниц рассматривать мокрые от дождя стекла, по которым ползут змейками дождевые капли.

В моем случае осень и дождик имели прямое отношение к делу. Хотя дождя в тот момент еще не было, осень давно была, чему я, в общем-то, не особо и радовался. Если весна, кроме обязательного ночного холода и авитаминоза обещает в скорости потепление, а впереди мерещится лето, то осень ничего такого не обещает, корме зимы. Скоро уже пойдет снег, еще немного и вступит в свои права зима, хоть и осень еще долго останется на календаре. Будет снег, а под ним лед, который тормозит движения. А так хочется пройтись до работы твердой, уверенной походкой, а получается — как бегемот на льду. Скоро зима. Но не просто зима, а зима московская, с ее бесплатными приложениями: грязным раскисшим снегом, антиобледенителями и дорожными реагентами, скользкими московскими тротуарами, которые так никогда и не поддаются полной очистке, испорченной обувью и рисками получения переломов, если не у меня лично, то у кого-нибудь родных и близких.

Как раз, пребывая в таком рассеянном состоянии разума, я, без особой цели, путешествовал по хитросплетениям московских переулков. Был вечер пятницы, подступающие сумерки создавали ту особую атмосферу осеннего города, которая бывает только после бабьего лета, когда холода еще не начались, но день уже значительно сократился. Оставшиеся где-то за домами радиальные магистрали города заполняли многочисленные легковушки, увозящие своих неугомонных хозяев, прочь от городских выделений к ложной безмятежности одноэтажного Подмосковья.

Если выйти из метро Добрынинская, перейти по подземному переходу на другую сторону Серпуховской площади и пересечь окончание улицы — Большой Полянки, то можно выйти к дому, где в свое время была Вторая Аптека. Старики еще помнят разговоры, что в былые времена она принадлежала Ферейну и не имела никакого отношения к Брынцалову. Острым углом этот дом отделяет Большую Полянку от Житной улицы. Далее, если миновать этот острый угол, и пройти еще немного, то увидим один из самых загадочных домов Москвы. Большая Полянка, дом 54. Это большой и серый Старый Дом, еще дореволюционной постройки и, если пройти рядом с ним, ничем не примечательный. Но с противоположной стороны улицы открывается совсем другая картина. Здание украшено древнеегипетской символикой. Под крышей, под фронтоном — большая, высотой с этаж, скульптура одинокого рыцаря с мечом. Внизу — рельефные кошки, и египетские знаки — анкхи. Анкх — это символ вечной жизни через смерть, который представлял собой Т-образную фигуру, увенчанную петлей или кольцом. Иногда еще его неправильно называют египетским крестом. Стремление к обретению вечной жизни было заложено в человеке изначально, и анкх стал воплощением этого устремления. Знаки за столетие существование дома сильно пострадали от времени и недобрых рук. Они многократно закрашивались и сейчас почти не видны, но кошки заметны очень хорошо. Рыцарь также выделяется на общем сером фоне — он черный, как антрацит.

Уже давно стемнело. Неожиданно начавшийся дождик заставил меня спрятаться под крышу подъезда Старого Дома с рыцарем, чтобы достать из кейса зонтик, и не торопясь раскрыть его. Неудобно перехватив свой «дипломат», чисто рефлекторно схватился за ручку железной двери, которые благодаря нашему мэру украшают теперь входы во все жилые и нежилые дома Москвы. Почему-то кодовый замок не работал, и дверь неожиданно открылась. Зачем я тогда вошел в этот подъезд? Не знаю этого до сих пор. Какое-то минутное затмение и потеря контроля. Ни консьержки, ни охранника не было, я беспрепятственно вошел внутрь и огляделся. Это было то, что в Питере до сих под именуют «парадное». Или «парадная». В Москве словосочетание «парадный подъезд» давно уже превратилось в просто — «подъезд». И этот подъезд, как и дом, знал иные, лучшие времена. До сих пор он сохранил следы прежней роскоши и красоты, почти не видимой ныне под уродующими наслоениями двадцатого века. Лестница в окурках, кое-где валяются бутылки и банки из-под пива... На двери оторвана ручка. Ступени поднимались вверх, расходясь двумя маршами в сторону площадки первого этажа. В середине, между этими лестницами располагался, явно построенный в советские времена, железный лифт и его кроватная решетка не скрывала уродливую внутреннюю структуру. Поднялся по левой лестнице до первой площадки. Справа и слева темнели квартирные двери, а между ними, напротив лифтовой клетки располагалась стена.

Освещение подъезда осуществлялось обычной лампочкой и ее хватало только на то, чтобы не пройти мимо лифта, не споткнуться об ступеньки лестницы и не разбить себе нос. Но и этого было вполне достаточно, чтоб я заметил любопытную вещь — стена сзади лифтовой клетки имела украшение — рельефную рамку. Наверняка этот архитектурный элемент имел на языке специалистов какое-то умное название, но я, не будучи искушенном в данной области, не знал, как назвать подобное украшение, и поэтому называл его про себя просто «рамкой». Рамка была закрашена той же краской, что и все стены, но внутренняя поверхность казалась более яркой и ровной. Почему-то я сначала дотронулся, а потом провел по ней сразу пятью кончиками пальцев правой руки. Удивительно — но прикосновение и эти движения показались необыкновенно приятыми! Поставил свой портфель на пол, положил сверху зонт и прижал к стене всю ладонь. Затем вторую. Так и стоял, возюкая руками по стене, даже не подумав о том, что мимо могут пройти жильцы дома и счесть меня если и не совсем безумным, то, во всяком случае, весьма подозрительным и странным субъектом.