Один день - Дэвид Николс

— Что за Декстер? — спросила как-то ее мать, взглянув на оборотную сторону открытки. — Твой парень, да? — И с озабоченным видом добавила: — А ты не думала устроиться в газовую комиссию?

Но Эмма устроилась официанткой в местный паб. Время шло, и ей казалось, что ее мозг начинает размягчаться, как забытая в глубине холодильника еда.

А потом позвонил Гари Наткин, худощавый троцкист и режиссер жесткого и бескомпромиссного спектакля по мотивам брехтовской пьесы «Страх и отчаяние в Третьей империи» с Эммой в главной роли. Это было в 1986-м, и тогда она жестко и бескомпромиссно процеловалась с ним целых три часа на вечеринке в честь последнего выступления. Вскоре после этого он пригласил ее в кино на сдвоенный ночной сеанс — показывали фильмы Питера Гринуэя — и ждал до четырех утра, прежде чем потянуться и как бы невзначай положить ладонь на ее левую грудь, словно на регулятор громкости. Той ночью они занимались любовью по-брехтовски, на узкой кровати с давно не стиранным бельем, под плакатом кинофильма «Битва за Алжир», и на протяжении всего процесса Гари прилагал все усилия к тому, чтобы она не чувствовала себя исключительно сексуальным объектом. А потом он пропал, и от него не было слышно ни слова, пока как-то в мае он не позвонил ей поздно вечером и еле слышно, неуверенно не произнес: «Хочешь участвовать в моем театральном кооперативе?»

У Эммы не было актерских амбиций, не слишком она любила и театр, воспринимая его всего лишь как средство передачи слов и идей. Но «Кувалда» должна была стать новым видом прогрессивного театрального кооператива, объединенного общей целью, рвением, письменным манифестом и решимостью изменить юные умы посредством искусства. Может, ей даже удастся затащить кого-нибудь в постель и перепадет немного романтики. Эмма собрала рюкзак, попрощалась со скептически настроенными родителями и села в микроавтобус с таким видом, будто намеревается участвовать в великом деле, чем-то вроде театрального эквивалента Гражданской войны в Испании при поддержке художественного совета.

Но прошло три месяца — и куда делась теплая, дружеская обстановка, ощущение социальной значимости, высоких идеалов, которые они защищают, причем себе в удовольствие? Ведь «кооператив» означает, что они должны держаться вместе. Это было написано сбоку фургончика, она сама вывела там это слово. «Ненавижу эту работу, ненавижу эту работу», — продолжал бубнить Сид. Эмма заткнула руки ушами и задала себе несколько фундаментальных вопросов.

Что я здесь делаю?

Неужели это что-то изменит?

Почему я в нижнем белье?

Что это за вонь?

Где бы я хотела сейчас оказаться?

Она хотела быть в Риме, с Декстером Мэйхью. В постели.

— Шеф-тес-бе-ри-авеню.

— Нет. Шефтс-бери. Три слога.

— Ле-се-стер-сквер.

— Ле-стер. Два слога.

— Но почему не Лесестер?

— Без понятия.

— Но ты же учитель, ты должен знать.

— Прости, — пожал плечами Декстер.

— Дурашный язык, вот что я скажу, — заявила Туве Ангстром и толкнула его в плечо.

— Дурацкий, а не дурашный. Впрочем, я с тобой согласен. Поэтому не надо меня бить.

— Прости, — промурлыкала Туве, целуя его в плечо, затем в шею и в губы. И в который раз Декстер подумал: как же приятно быть учителем.

Они лежали на куче подушек на полу его крошечной комнаты, выложенном терракотовой плиткой. Узкая кровать оказалась слишком мала для их забав. В проспекте международной школы по изучению английского языка имени Перси Шелли учительские комнаты описывались как помещения «не сильно удобные, с множеством малых достоинств», и, по сути, эта фраза в точности характеризовала его жилье. Его комната в историческом квартале была унылой и безликой, но из нее был выход на балкон, откуда открывался вид на живописную площадь, которая, как и все римские площади, служила одновременно и стоянкой. По утрам его будили сигнальные гудки автомобилей офисных служащих, подрезающих друг друга на выезде со своего места.

Но в середине влажного июльского дня единственным звуком, доносившимся с улицы, был шум колесиков туристических чемоданчиков, катящихся по вымощенному тротуару, и Декстер и Туве лежали с открытыми окнами, лениво целуясь. Ее густые темные волосы прилипли к его лицу; они пахли хвойным шампунем, наверное датским, и сигаретным дымом. Потянувшись через него за лежавшей на полу пачкой, она зажгла две сигареты и протянула одну ему; он устроился на подушках, приклеив сигарету к губе, как Бельмондо или герой фильмов Феллини. Правда, сам он никогда не видел фильмов с участием Бельмондо или фильмов Феллини, лишь стильные черно-белые открытки с кадрами из кино. Декстер не любил признаваться в собственном тщеславии и ограниченности, но порой ему хотелось, чтобы кто-нибудь оказался рядом и потревожил его самолюбие.

Они снова поцеловались, и он рассеянно подумал о том, не является ли, случайно, его поведение аморальным или неэтичным. Разумеется, волноваться о плюсах и минусах секса со студенткой надо было после вечеринки в колледже, когда Туве, шатаясь, присела на край его кровати и принялась расстегивать сапоги до колен. Но даже тогда, с затуманенной вином и страстью головой, он невольно поймал себя на мысли о том, что сказала бы Эмма Морли. И даже когда Туве запустила язык ему в ухо, он подыскивал оправдания: ей уже девятнадцать, она взрослая, и потом, я ненастоящий учитель. Кроме того, Эмма сейчас далеко, борется за мир во всем мире, сидя в микроавтобусе, который катит по кольцевой дороге маленького провинциального городка, — да и при чем тут она, в самом деле? А теперь сапоги Туве валялись в углу его комнаты в общежитии, куда ночных гостей водить строго запрещалось.

Он переместился на более прохладный участок терракотового пола, глядя в окно и пытаясь угадать, сколько времени, по маленькому квадратику ярко-голубого неба. По мере того как Туве засыпала, ее дыхание становилось более ритмичным, но у него была важная встреча. Бросив двухдюймовый окурок в бокал с вином, он потянулся за наручными часами, лежавшими поверх автобиографического романа Примо Леви «Человек ли это?»,[3] который он даже ни разу не открыл.

— Туве, мне пора.

Она недовольно застонала.

— У меня встреча с родителями, мне надо идти.

— А можно мне с тобой?

Он рассмеялся:

— Вряд ли, Туве. К тому же у тебя в понедельник контрольная по грамматике. Так что иди занимайся.

— Позанимайся со мной. Позанимайся со мной сейчас!

— Ладно. Глаголы. Настоящее продолженное.[4]