Простодурсен Лето и кое-что еще - Рyне Белсвик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сначала король рассердился, что принцесса непослушная. И пошёл просить ведьму наколдовать, чтобы принцесса вела себя за столом тихо, как мышка, и ела всё, что положили на тарелку, а вечером ложилась спать без скандалов и слёз. Но принцесса укусила ведьму за нос, и та очень разозлилась.
– Так Сдобсен должен был кусать тебя за нос? – спросил Простодурсен.
– Не сильно, – ответила Октава. – Как в театре кусаются. И тогда ведьма превратила принцессу в лягушку.
– В меня! В меня! – заверещал Утёнок.
– Король так огорчился, что заплакал, – продолжала Октава.
– Так ему и надо! – крякнул Утёнок.
– Да, – кивнула Октава. – А потом пришёл прекрасный принц, поцеловал лягушку, и принцесса расколдовалась. Он взял её в жёны и полцарства в придачу. А дальше пир на весь мир.
– Ура! – закричал Утёнок.
– Никакого «ура», – грустно сказала Октава. – Принцессы у нас нет, потому что Сдобсен ушёл.
– Да уж, – кивнул и Утёнок.
Ничего у них не придумывалось. Зато они ели коврижки и запивали большими глотками сока из кудыки. Лампочка висела на шерстяном шнурке и лила густой красивый свет на красный сок в стаканах.
Им очень хорошо так сиделось. В тепле и сухости. И уже почти сытости.
И всё шло к тому, чтобы вскоре разойтись по домам, лечь в свои кровати, уснуть и видеть сны до завтрашнего утра.
Мешал только театр этот. Пудра, марципаны, пуговицы из мармеладок, мука, шторы, мешки из-под муки и прочее, что они пустили в ход, наряжаясь. Да, театр пришёлся бы кстати осенним вечером в приречном домике. Но что толку мечтать об этом, когда их высочество принцесса побросала все свои красивые наряды и превратилась в зануду Сдобсена?
Утёнок заглядывал всем в лицо. Он тянул шею изо всех сил в надежде, что чьё-то лицо вдруг просияет улыбкой и кто-то скажет такое, от чего всё снова станет хорошо. Но снизу он видел только прилипшие к губам крошки и капли сока, стекавшие по подбородкам.
– Ёлки-палки-сухостой! – сказал он вдруг.
Слова вырвались так внезапно, что все вздрогнули.
– Что такое? – спросил Простодурсен.
– Очень глупо получилось, – сказал Утёнок.
– Ты прав, – согласился Ковригсен. – Уйти хлопнув дверью – обычно большая глупость.
– А нельзя вернуть Сдобсена?
– Вернуть его не так легко, – ответил Ковригсен.
– Тем более вернуть его во всей принцессиной красе, – вздохнул Простодурсен.
Назад к друзьям возвращается кто-то, дома сидеть одному неохота…
Бывает, что кто ушёл – возвращается. Может, забыл нужную вещь. Или передумал уходить. Особенно часто все возвращаются в тёмные и дождливые осенние вечера.
Компания, уже сытая-пресытая, всё ещё сидела за столом, когда на улице раздались шаги. Чьи-то старые мокрые башмаки шлёпали по раскисшей тропинке. А потом дверь распахнулась. И на пороге показался старина Сдобсен, до нитки промокший и с палкой.
– Снова добрый вечер, – сказал он.
– Добрый, – ответила Октава.
– Чудовищная погода для сушки белья, – сообщил Сдобсен.
– А у нас тут хорошо, – ответил Простодурсен. – Горячий сок и хрусткие коврижки.
– Понятно, – сказал Сдобсен. – У Ковригсена всегда в запасе что-нибудь вкусное.
– Ты посидел дома и высидел хорошее настроение? – решила сразу уточнить Октава.
На Сдобсене сухой нитки не было. Он вылил воду из башмаков, вновь натянул их и зашёл в пекарню.
С чем он пришёл, интересно? Хочет, чтобы с него натекла огромная лужа, или у него ещё и другие планы?
– Я тут сообразил одну вещь, – сказал он.
– Какую? – спросила Октава.
– В твоём театре кое-чего не хватает.
– Конечно. Ты же ушёл, вот нам принцессы и не хватает!
– Я думал о другом. Гораздо более важном. Что есть в любом театре. И с чем всегда считаются. По крайней мере, в загранице всё устроено именно так.
– И что это такое?
– Публика.
– Публика?
– Да. Зрители, которые смотрят спектакль и хлопают, когда он заканчивается.
– Правда, – задумчиво сказала Октава. – Сдобсен совершенно прав, а я об этом забыла.
– Так что я готов быть публикой, – сказал Сдобсен. – Это важная часть спектакля. А раз уж я кое-что в этом соображаю, то готов взяться за эту непростую работёнку.
– Просто смотреть – и всё? – изумился Простодурсен. – Не вижу смысла.
– На каждое представление должна приходить публика. Если никто не пришёл, театр закрывается.
– У нас тут не заграница, – объяснил Простодурсен.
– И нам нужна принцесса, – добавила Октава.
– Придумал! – закричал Утёнок. – Я же умный, вот и придумал.
– Что ты придумал? – спросил Простодурсен.
– Всё придумал, потому что я умный и голова всё время варит! Сдобсен уже прекрасная принцесса, но Пронырсен будет публикой!
– Пронырсен? Да он ни за что в театр не пойдёт, – сказал Сдобсен. – Он же сам сказал, когда заходил за сухарями. Он до сих пор хохочет над нами в темноте.
Все вскочили и бросились к двери слушать. Неужели Пронырсен правда всё ещё смеётся над ними?
Да, правда. Где-то очень далеко, перекрываемый шумом дождя и плеском реки, раздавался смех Пронырсена. Он шагал домой через лес с пакетом чёрствого хлеба и с этим смехом.
– Утёнок, похоже, прав, – сказала Октава. – Прекрасная идея. Если мы так насмешили Пронырсена, что он всё никак не отсмеётся, то лучшей публики нам не найти.
– Но, – сказал Сдобсен, – лучше ведь я буду…
– Конечно, лучше ты будешь принцессой. Ты блистательный и неотразимый. И ещё долгие годы только и разговоров будет, что о твоей замечательной роли в приречном театре.
– Пронырсен сграбастает сухари и сбежит, только его и видели, – предрёк Сдобсен.
– Необязательно, – ответил Ковригсен. – Если мы скажем, что в конце будет пир и торт, и хорошенько намажем его стул клеем, то…
– Он никогда не садится, – напомнил Сдобсен.
– С этим придётся ему помочь, – ответил Ковригсен.
– Но в загранице, – сказал Сдобсен, – публика сама рвётся в театр. Там все красиво одеваются, стоят в очереди да ещё платят деньги, чтобы посмотреть спектакль.
– Нам не стоит на них равняться. У нас всё по-другому, – объяснил Ковригсен. – Пронырсен ни за что не станет красиво одеваться, стоять на месте, тем более в очереди, и уж точно не заплатит ни гроша. Будем рады тому, что имеем.
– Но вдруг он страшно разозлится, – засомневался Простодурсен, – и озвереет?
– Искусство всегда требует жертв, – сказала Октава.
– То есть? – удивился Простодурсен. – Что это значит?
– Это значит, что наше дело – приклеить Пронырсена к стулу, и пусть ругается сколько хочет.
Несколько секунд было совершенно тихо. Гулко упали на пол две крошки. Громко чавкала вода в дырявых башмаках. Потом Сдобсен снова открыл рот.
– Можно мне взять коврижку? – спросил он.
– Угощайся чем хочешь, – ответил Ковригсен. – Ты будешь принцессой, тебе голодать не по чину.
– Ты прав, – протянул Сдобсен. – Дай мне тогда уж сока и марципанов, если у тебя есть.
– Ты хочешь играть принцессу? – спросила Октава.
– Я не хочу, – ответил Сдобсен, – но ради тебя сделаю это.
– Сдобсен, друг мой, от твоих слов у меня пламень в груди! – торжественно сказала Октава.
– Пф, – только и фыркнул в ответ Сдобсен.
Теперь у них снова была принцесса. Осталось повесить афишу у двери Пронырсена и погуще намазать стул клеем, а там, глядишь, всё устроится.
День устал, пойду вздремну. Ночь повесила луну…
Простодурсен и Утёнок, очень довольные, возвращались под дождём домой. Ковригсен одолжил им старый зонт, а Утёнок вообще ехал в кармане пальто Простодурсена.
– Какой приятный дождик, – говорил Утёнок. – Завтра у нас и театр, и праздник. Сейчас лягу и буду смотреть сон про завтра.
– Я тоже дождь люблю, – подхватил Простодурсен. – Я люблю такую погоду, когда нужно топить печку.
Октавины костюмы они, конечно, сняли. Вообще-то Утёнок, которого перекрасили в лягушку кондитерским красителем, всё ещё был зеленоват, но Октава пообещала, что цвет со временем вылиняет.
Они зашли в свой выстывший дом. Оба сытые, на своё счастье; в миске-то по-прежнему пудингом и не пахло.
– Ну и холодрыга, – поёжился Утёнок. – Скорей расскажи мне историю погорячее.
– Я растоплю печку, – ответил Простодурсен.
– Расскажи мне о лете, – попросил Утёнок. – Как каждая былочка тянется к солнцу. И такая жара, что хочется лишь одного – сунуть голову в речку и охладиться. Ну рассказывай скорее!
Но Простодурсен уже чуть не с головой залез в печку. Он засунул трескучий валежник и сухие яблоневые ветки под сосновые поленья. Поднёс к растопке горящую спичку. Несколько слабых огоньков пыхнули и погасли.
– Рассказывай же, – сказал Утёнок.
– Помолчи минутку, – попросил Простодурсен. – Мне надо подуть.
– Зачем?
– Чтобы огонь раздуть.
– На свечку ты дуешь, когда гасишь.
– Но печка – это не свечка.