Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке - Максим Михайлович Горелов

протяжении всего XI в. Нормандское завоевание выступает важным эпизодом в этой эволюции, но Кэпелл видит в нем скорее продолжение прежних попыток королей Уэссекса, Юга, включить Север в орбиту влияния их власти. Кэпелл отмечает, что даже при Вильгельме Рыжем Север Англии еще не стал де-факто частью королевства и даже не был описан в «Книге Страшного Суда»[59]. Отрезанный от Юга и исторически, и географически, Север выступает у Кэпелла как раз очагом массового сопротивления нормандцам — как и всем прежним «объединителям» с Юга, в котором и элита, и народ, связанные патриархальными связями, вместе выступали в защиту привычного архаичного уклада жизни от чуждого культурного влияния. Вместе с тем, легко заметить, что северная знать, погрязшая в междоусобицах, весьма напоминает полуварваров-саксов из книг Стентона и Дугласа. Кстати, Кэпелл рассматривает в основном Нортумбрию, несколько обходя стороной Восточную Англию и некоторые другие области Денло, хотя закономерности этнокультурного и социально-политического развития там были, вероятно, аналогичными. Кэпелл также отмечает факт смены элиты на севере Англии на нормандскую как важную составляющую интеграции региона в английское королевство в конце XI — начале XII вв.[60] Анализ нормандского завоевания в общем контексте централизаторской политики короны по отношению к полунезависимым окраинам страны в книге Кэпелла перекликается с проблематикой уже упоминавшейся статьи П. Вормальда «The making of England».

Из историографии 60–70-х гг. можно упомянуть также Э. Линклейтера, который, как когда-то Грин, рассматривает нормандское завоевание без отрыва от предшествующей этнополитической истории страны, тесно связанной со скандинавской историей. Однако его книга «Завоевание Англии»[61] не вполне удачна по построению и страдает некоторой сумбурностью изложения, разбросанностью материала, отсутствием концепции. Впрочем, она лишний раз напоминает о важности скандинавского фактора в этнополитической истории Англии, в частности, в складывании региональных различий и особенностей уклада жизни, отмеченных Кэпеллом.

Говоря об историографии 80-х гг., нужно отметить, что, видимо, по причине 900-летнего юбилея «Книги Страшного Суда» (1086–1986), большинство работ по нормандскому завоеванию было посвящено социально-экономической проблематике. По собственно политической истории вопроса за последнее десятилетие не было создано столь значительных работ, как рассмотренные выше, как и ничего нового в концептуальном плане. Кроме того, внимание к «Книге Страшного Суда» обратило взоры историков в основном к англо-нормандской эпохе, отодвинув период завоевания на задний план. Впрочем, все эти новые работы обнаруживают интересную тенденцию к исследованию социальных и демографических аспектов нормандского завоевания, что тоже весьма полезно.

Так, в книге «Англия и ее правители: иноземное владычество и национальное самосознание, 1066–1272»[62] М. Клэнчи, занимающийся проблемами англо-нормандского синтеза, исследует социально-демографическую статистику ассимиляции в годы завоевания и позже, подсчитывая долю иностранных имен собственников земель по графствам, и т. д. Кроме этого, он ставит вопрос о судьбе англосаксонской эмиграции, состоявшей в основном из знати и имевшей значительные масштабы[63].

Более подробно эти вопросы разработаны Дж. Расселом в статье «Демографические аспекты нормандского завоевания». Численность англосаксонской эмиграции он оценивает в 30 тыс. чел., отмечая, что это была большая часть уцелевшей англосаксонской элиты, и что редко где еще правящий класс покоренной страны уничтожался так жестоко и методично, как в ходе нормандского завоевания[64]. Кроме того, Рассел выдвигает концепцию развитого англосаксонского урбанизма, опиравшегося на сеть бургов, который был сильно подорван завоеванием, поскольку, во-первых, многие бурги разрушались в ходе военных действий, а, во-вторых, нормандский феодализм был по преимуществу «сельским» — бароны строили свои замки в сельской местности, тогда как города были запущены и пришли во временный упадок[65]. Впрочем, отмечает Рассел, количественные потери населения были восполнены притоком колонистов из Европы; но качественные потери — в элите — были необратимы, произошла смена элит, утверждает он, подобно Р. Адаму[66]. М. Чибнелл в работе «Англо-нормандская Англия, 1066–1166»[67], касаясь периода нормандского завоевания, отмечает такой любопытный факт: дети уцелевших представителей англосаксонской знати, выросшие уже в правление Вильгельма Завоевателя, мало отличались от нормандских рыцарей, являя собой образец новой, смешанной элиты[68]. Оценивая уровень развития англосаксонского и нормандского обществ накануне завоевания, Чибнелл подчеркивает их относительное равенство, хотя в Нормандии и были четче оформлены политические структуры феодализма. Но та развитая система милитаризованного феодализма под эгидой сильной королевской власти, которая установилась с приходом нормандцев в Англию, не была принесена с континента в готовом виде, а проистекала из условий самого завоевания, оформляясь чисто эмпирически; в этом Чибнелл следует идее Адама[69].

П. Стаффорд в книге «Объединение и завоевание: политическая и социальная история Англии в X и XI вв.»[70], анализируя общие тенденции политического развития страны в X–XI вв., выступает с «государственнической» точки зрения, позитивно оценивая нормандское завоевание как импульс к окончательному объединению страны; англосаксонское сопротивление же она рассматривает как традиционные смуты против центральной власти. Стаффорд делает сильный акцент на концепции «регионализма», мешающего централизации страны. Рассматривая донормандский период, Стаффорд уделяет много внимания элите, ее этническому составу (в том числе в Империи Кнута), скандинавскому фактору в истории Англии. В монографии также имеется значительная конкретизация политико-географических аспектов истории отдельных областей Англии.

Книга Н. Лонгмэйта «Защищая остров: от Цезаря до Армады»[71] представляет собой обзорный труд по военной истории Англии, связующая тема которого — борьба страны с вторжениями внешних противников. Несмотря на свой отчасти научно-популярный характер, эта работа основывается на значительном количестве источников, тематически подобранных и широко цитируемых, что не лишено удобства при рассмотрении военных аспектов исследуемой темы.

Наконец, из историографии 80-х гг. следует упомянуть Д. Бейтса — специалиста, в частности, по истории Нормандии; это позволяет ему взглянуть на завоевание Англии с «французского берега». Собственно, для нас наибольший интерес представляет монография «Вильгельм Завоеватель», где в центре повествования, как и в более ранних одноименных произведениях Барлоу и Дугласа, стоит фигура герцога Вильгельма; автор подчеркивает роль этой незаурядной исторической личности в организации и проведении завоевания Англии, и на этом фоне само завоевание видится в известной мере случайным, обязанным своим успехом именно роли личности в истории. Что же до итогов завоевания, то Бейтс, как это ни странно для историка Нормандии, близок к позиции «неофриманистов», отмечая, что нормандцы не принесли с собой в Англию феодализм в готовом виде, и англосаксонские основы общества остались на своем месте, получив лишь надстройку в лице новой элиты[72].

Таким образом, мы видим, что историография 80-х, используя новые методологические подходы, в том или ином виде апеллирует к созданным ранее концепциям, комбинируя их по-разному: к «государственничеству» в духе тори, к англосаксонскому континуитету в духе «неофриманистов», к теории элит — наиболее новой