Дороги, ведущие в Эдем - Трумен Капоте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Давай, пересчитывай!
— Что пересчитываем? — Хаммурапи, лениво ввалившийся в помещение, устраивался за стойкой.
— Да вот, парнишка хочет сосчитать деньги в бутыли, — объяснил я.
Хаммурапи с интересом воззрился на Шпингалета.
— И как же ты намерен это сделать, сынок?
— Обыкновенно: сосчитаю, да и все, — небрежно бросил Шпингалет.
Хаммурапи рассмеялся:
— Вот ведь какая штука, сынок: для этого надо, чтобы глаза у тебя все насквозь видели, как рентген.
— А вот и нет. Хватит и того, чтоб судьба тебе ворожила. Так мне одна мамзель в Луизиане сказала. Она была колдунья, души во мне не чаяла, а когда матушка отказалась меня ей отдать, взяла да и напустила на нее порчу, оттого-то матушка и усохла до тридцати кило.
— Оч-чень интересно, — только и сказал Хаммурапи, недоверчиво косясь на Шпингалета.
Тут Мидди выступила вперед, сжимая в руках номер «Секретов экрана». Она показала Шпингалету какую-то фотографию и заговорила:
— Ну не красотка ли, а? Полюбуйся, Шпингалет: видишь, какие у ней зубки? Ровнехоньки.
— Ладно, разберемся, — ответил Шпингалет.
Когда они ушли, Хаммурапи заказал бутылку апельсиновой шипучки и неспешно выпил, покуривая сигарету.
— Как по-твоему, — озадаченно проговорил египтянин, — у этого шкета с головой все в порядке?
Я считаю, Рождество лучше встречать в маленьких городках. Они раньше других подхватывают дух праздника, меняются на глазах и, как по волшебству, оживают. Уже в начале декабря на дверях каждого дома красовались рождественские венки, а витрины магазинов украшали ярко-красные бумажные колокольчики и рисованные снежинки. Дети бегали в лес за пахучими вечнозелеными деревцами. Хозяйки выпекали кексы с цукатами и орехами, вскрывали банки с начинкой для сладких пирогов, откупоривали баклажки с винами из ежевики и местного зеленого винограда. На главной площади высилась большая елка, украшенная серебряной мишурой и цветными электрическими гирляндами, которые вспыхивали с наступлением сумерек. Ближе к вечеру из пресвитерианской церкви доносились рождественские гимны — хор готовился к традиционному выступлению. По всему городу буйно цвели камелии.
Единственным, кого, похоже, ни капли не трогала эта праздничная атмосфера, был Шпингалет. С величайшей, непоколебимой дотошностью он занимался подсчетом денег. Что ни день приходил он к нам в «Вальхаллу» и сосредоточенно упирался глазами в бутыль, хмурясь и бормоча себе под нос. Поначалу нам это было в диковинку, а потом приелось, и на Шпингалета перестали обращать внимание. Он никогда ничего не покупал — как видно, не мог наскрести четвертака. Изредка перебрасывался словом с Хаммурапи, который проявлял к нему ненавязчивый интерес и время от времени покупал для него леденец или на цент лакрицы.
— Вы по-прежнему думаете, что у него с головой беда? — спросил я.
— Пока не разобрался, — ответил Хаммурапи. — Но когда узнаю, непременно с тобой поделюсь. Живет он впроголодь. Хочу позвать его в «Радугу» и накормить жареным мясом.
— Если вы дадите ему четвертак, он больше обрадуется.
— Не скажи. Порция жареного мяса — именно то, что ему сейчас нужно. Да и потом, чем скорее он откажется от этой игры, тем для него лучше. Мальчонка — просто комок нервов, да и странный какой-то. Не хочу иметь ни малейшего отношения к его краху. Поверь, зрелище будет не из приятных.
Надо сказать, в ту пору Шпингалет казался мне просто чудиком. Мистер Маршалл его жалел, ребята пытались дразнить, однако, ничего не добившись, вскоре отстали. А он целыми днями просиживал, наморщив лоб, за стойкой и не сводил глаз с бутыли. Но при этом настолько погружался в себя, что у нас даже мурашки бежали по спине: будто он и вовсе нам пригрезился. А когда мы уже готовы были в это поверить, он вдруг просыпался и говорил: «Кажись, есть тут десятицентовик тринадцатого года чеканки, с буйволом. Мне кореш наводку дал, где такой можно за полсотни баксов толкнуть», или: «Мидди, как пить дать, станет в кино важной птицей. Которые в кино снимаются, деньги лопатой гребут; не век же капустные листья трескать. Только Мидди говорит: чтоб в кино сниматься, ей нужно сперва зубы подправить».
Мидди не всегда следовала за братом. Когда ее рядом не было, Шпингалет ходил как в воду опущенный, робел и подолгу не засиживался.
Хаммурапи сдержал-таки свое слово и сводил его в кафе поесть жареного мяса.
— Добрый он человек, мистер Хаммурапи, ей-богу, — рассказывал потом Шпингалет, — только мысли у него завиральные: дескать, живи он в том краю, что зовется Египет, так быть бы ему там царем, и никак не меньше.
А Хаммурапи рассказывал:
— Мальчику свойственна крепкая, трогательная вера. Отрадно такое видеть. Но мне уже претит наша затея. — Он кивнул в сторону бутыли. — Слишком жестоко давать людям тщетную надежду. Я сам не рад, что причастен к этой истории.
В торговом зале «Вальхаллы» только и разговоров было о том, кто что купит, если отхватит заветную бутыль. Особенно усердствовали Соломон Кац, Фиби Джонс, Карл Кунхардт, Пули Симмонс, Эдди Фокскрофт, Марвин Финкль, Труди Эдвардс и чернокожий парень по имени Эрскин Вашингтон. Для примера — некоторые мечты: съездить в Бирмингем и сделать там перманент, приобрести подержанное пианино, шетландского пони, золотой браслет, всю серию книжек про братьев Ровер[3] и страховой полис.
Однажды мистер Маршалл полюбопытствовал у Шпингалета, что тот желал бы прикупить для себя.
— Это секрет, — только и ответил мальчонка, и больше из него не удалось вытянуть ни слова.
Мы заключили: ему до того охота выиграть, что он боится сглазить.
Как правило, настоящая зима — правда, мягкая и недолгая — приходит к нам лишь в конце января. Но в тот год, о котором я веду речь, за неделю до Рождества город сковала небывалая стужа. Кое-кому она памятна до сих пор — уж больно лютовали холода: водопроводные трубы замерзли, многие горожане, кто вовремя не удосужился запасти дров для камина, лежали в кроватях под толстыми одеялами; небо странно насупилось, как бывает перед бурей, а солнце побледнело, точно луна на ущербе. Налетел резкий ветер и разметал по обледенелой земле сухие листья минувшей осени, а с елки на главной площади дважды сорвал весь рождественский наряд. Дыхание вырывалось изо рта сигаретным дымком. В лачугах у шелкопрядильной фабрики, где ютилась самая беднота, люди вечерами сходились вместе и тешили себя в потемках разными историями, чтобы только не думать о холоде. В сельской местности фермеры укрывали нежные растения джутовыми мешками и молились; а иным стужа оказалась на руку:
