Лапшевня бабули Хо – II: Лестница из черепов - Дмитрий Богуцкий

А мне было так плохо, что я не мог кусаться.

С лязгом створки саркофага распахнулись, и меня опрокинули в него спиной вниз. Стянули руки в запястьях и ноги в лодыжках капроновыми ремнями.

Стащили с рук перчатки с внешними шаоданями.

Прежде чем они закрыли саркофаг со мной внутри, я смог заорать! И это все.

Створки захлопнулись. Я заставил себя заткнулся. Не ори! Береги дыхание. Тебя никто не слышит.

В створках оказались окошечки из толстого стекла, и в них было видно что-то едва-едва. Там снаружи мелькали огни.

Соберись! Мне нужно немного ци. Соберись сам, и собери всю ци, что тебе доступна.

И вот тут и выяснилось самое мерзкое в моей ситуации. Я не мог притянуть ни капли ци, ничего, совсем, никак.

Я сначала офигел от неожиданности, я уже как-то совсем привык, что ци вокруг всегда в избытке, хочешь ложкой ешь, хочешь на хлеб намазывай, но сейчас не было ничего!

Саркофаг, понял я. Сука. Это все саркофаг! Он не дает мне восполнить запасы, вернутся в уже привычное мне состояние всемогущего героя, да как это возможно? И как же это ужасно, ничего не мочь, не быть способным, сука, сука, сука! Я забился внутри тесного пространства и завыл как волк с перерубленной в капкане лапой. Сука, нет, нет, нет…

Меня привело в чувство то, что саркофаг со мной внутри начали перемещать. Закатили по наклонному пандусу куда-то, очевидно в тот броневик. А потом, мы явно тронулись с места и поехали куда-то. Куда?

Куда-куда. Прочь отсюда, подальше от Основного Потока, за первые ограждения кордона, в камеру поглубже и потемнее, из которой я уже никогда не выйду…

Я вздохнул весь воздух, который мне был доступен, и медленно, как дед учил Чана, начал выпускать его через рот, сквозь сведенные ужасом губы. Вот так… Еще вдох, еще выдох. Соберись. Что будет с тобой не главное, главное, что будет с Сян, если ты отсюда не вырвешься.

И вырваться надо в самое ближайшее время, прямо сейчас. Начинай, Гудини хренов, давай, время пошло!

Я бился внутри саркофага, пытаясь растянуть эти ленты, выдернуть вывернуть вырвать с корнем эти связанные руки и клянусь если бы я мог я бы отгрыз себе руку зубам, но мне удалось вывихнуть правую кисть.

Было очень больно и очень страшно. И капроновая лента затянулась от моего усилия прямо на вывихнутом суставе, и то что я себя травмировал — мне ничем не помогло! Сука, ни одна из прошлых жизней меня к такому не готовила.

И у меня совсем не было времени. Мы куда-то подъезжали.

А потом броневик подбросило, словно от пинка великана! И кажется, мы совершили в воздухе полный оборот! А потом грохнулись боком об асфальт.

Я не сразу пришел в себя.

Снаружи орали, громыхали, открывали двери, ругались, потом упавший на бок броневик содрогнулся, словно на него прыгнул кто-то невероятно тяжелый и там заорали все разом!

Хруст, крики, хриплые задыхающиеся вопли, свист лезвий и все почти сразу стихло.

Сквозь окошки в створках саркофага я не видел почти ничего. Но я разглядел, как кто-то приблизился снаружи и заглянул в окошко, взглянул прямо на меня. Я отпрянул, но куда мне здесь было деваться?

Тот, снаружи, загремел задвижкам и распахнул створки саркофага впустив внутрь поток насыщенного ци воздуха. Какое облегчение!

А этот, снаружи, был здоровее меня, шире в плечах, в плаще с капюшоном, но в тени капюшона, я различил лазоревую ткань шелка, иссеченную абстрактными узорами сплошной безглазой маски актера кантонской оперы.

Он схватил меня за вывихнутую руку, в другой у него был этот странный инструмент из двух пересеченных полумесяцев на рукоятке, я вспомнил, что это называлось почему-то кастетом, хотя привычные мне кастеты из колец со свинцом не напоминало совсем.

Взмахами этого лезвия он перерезал капроновые ленты удерживающие меня в саркофаге, и я просто вывалился на него. Он вытащил меня из броневика наружу под темное небо. Уже зажглись уличные ночные огни.

Там он прижал меня к крыше опрокинутого броневика, приставил лезвие к горлу и задал мне самый безумный вопрос из всех какой сейчас только можно было придумать:

— Как звали твою собаку?

— Какую еще собаку? — офигел я.

Я действительно, ничего не понял, у меня в жизни не было собаки.

— Твою собаку! — прошипел он. — Как ее звали?

— У меня не было собаки, — только и мог ответить я.

— Девичья фамилия твоей матери?

Чего? А это ему зачем?

— Я не знаю, — пробормотал я, истинную правду. Я действительно не знаю. Я даже не задумывался об этом, так уж вышло, что я не встречал лично никаких родственников со стороны матери, и не знал их фамилии. Мне тогда пофиг было, я же школьник был еще.

— Имя твоего деда? — прорычал он сверкнув лезвием кастета.

По инерции подумалось, что и имя деда я и не знал никогда. «Дед» и все.

— Я не знаю! — проорал я. — Кто ты такой, твою мать?

Я вцепился ему в лицо, в маску, левой рукой, он отскочил с треском, оставив у меня в руке кусок вырванной ткани.

На лице его, под капюшоном, осталась маска с тем же узором, но уже другого цвета, пурпурного. Ну, да, точно, многослойная маска кантонской оперы, сменяющие друг друга слои ткани выражающие эмоции от любви до гнева и никогда сквозь них не добраться до настоящего лица, что скрыто под ними…

— Кто-ты такой? — повторил я. — Что тебе надо?

Он покачал безликой головой под капюшоном:

— Мне больше ничего от тебя нужно, — отозвался он.

— Это ты, Потрошитель? — выкрикнул я.

Он молча стоял, угрожающая злая тень.

— Чжан? — внезапно, по