Сигнальные пути - Мария Кондратова

– А как же твой гастрит?..

– К черту гастрит! Знаешь, такие люди, такие лица… Не люблю Москву. Но это было что-то волшебное. Девки какие-то гламурные, и тут же ребята, у каждого на физиономии написано по два-три иностранных языка и куче международных сертификатов. И все так легко, хорошо, без напряга, без натуги этой фальшивой, как у комуняк. Просто нормальные люди. Нормальные прозревшие люди.

Я с завистью смотрела на мужа. Лекс клял свои командировки, говеные гостиницы, тупых эйчаров, менеджеров-задротов, но возвращался из них всегда фонтанирующий жизнью, энергией, идеями. Подчас это бывала довольно-таки злобная энергия, густо замешанная на сарказме и презрении к «подопечным», как Лекс называл заказчиков тренингов. Но это было лучше, чем чувствовать себя снулой рыбой, как я.

– Может быть, и у нас…

– Не может, – одним энергичным жестом разделался он с моим невысказанным предположением. – Для этого необходим средний класс. В Москве (заметь, я не говорю «в России» – я говорю «в Москве») он уже присутствует в заметном количестве, а у нас? Харьковский средний класс – это люди, которые только-только сменили Барабашку на магазины – с тем же примерно ассортиментом шмоток, но теплыми кабинками для примерки. Да и тот процентов на семьдесят пашет на ту же Москву…

– Но ведь был же Майдан… – сказала я и сразу же пожалела об этом. Лекс не любил вспоминать 2004-й, он перессорился тогда с половиной друзей из-за Юща, а тот все сдал.

– Был да вышел, – отрезал Лекс, – и уверяю тебя, физиономии на площади Ленина даже в лучшие дни и в подметки не годились тем, что на Болотной. Просто другой уровень человеческого материала.

И он увлеченно продолжил рассказывать о плакатах и лозунгах, о выступавших, о том, как чуть не налетел на Акунина и что Дима Быков в жизни еще круглее и красноречивей, чем на экране, так что под конец у меня стало ломить виски от этого перечня политических примет далекой, недоступной, да и не очень интересной мне жизни.

Я сказала разошедшемуся Лексу:

– Не шуми, Машку разбудишь!

Он хмыкнул:

– Прости, увлекся. – И молча стал доедать буряк и розовую капустную гущу.

«Мог бы хотя бы спросить, как мы тут…» – раздраженная теперь уже его молчанием, подумала я.

Лекс поднял глаза от тарелки и спросил:

– Ну как вы тут?

Я засмеялась, он заулыбался своей прекрасной волчьей улыбкой.

– Добавки насыпешь?

Во втором часу, когда мы в постели уже прижимались, прилаживались друг к другу после недельной разлуки, проснулась Машка. Притопала и улеглась между нами, заплаканная. Остаток ночи я провела, уворачиваясь от ее пинков – дочь спала беспокойно, крутясь и охая во сне. Встала я с головной болью, раздраженная и злая, Лекс тоже бурчал, от его вечернего боевого настроя ничего не осталось. Мы ходили по маленькой комнате, натыкаясь друг на друга, распаленные незавершенностью наших прикосновений. Лекс наступил на куклу, я смела со стола чашку и заварочный чайник и уронила тремпель [11] с чистой одеждой. Машка, чувствуя наше настроение, заперлась в туалете с книжкой и отказывалась выходить, несмотря на окрики отца, который нетерпеливо приплясывал под дверью.

Муж-добытчик, дочка-умница, дом – полная чаша… ну, не чаша – компактная малосемейка – так, чашечка, но все-таки… На окне висела занавеска в бабочках, я долго выбирала ткань. На полке стояли керамические вазочки из Севастополя. В этом доме все было так, как я хотела. А я все равно была недовольна. Вот ведь несносный характер.

Скоро весна, сошью себе новое платье, поедем на игру… Будем изображать Ирландию. Мне идет зеленый… Из Машки получится чудный маленький эльф. Ну а Лекс, конечно, лучником, как всегда. Разве мы плохо живем? Мы хорошо живем… Неужели и у меня теперь будет «кризис среднего возраста», как у всех? Какая скука.

– Твоя мама звонит! – крикнул Лекс из комнаты. Господи, еще и мама, одно к одному…

– Скажи ей, что я в ванной. Скажи, что я потом перезвоню…

Прояви понимание, говорила я себе, она не виновата – болезнь в последние годы удалось скомпенсировать подбором более современных препаратов, но характер, деформированный многолетним одиночеством, исправить было непросто. Когда мы перевозили маму в Харьков, Лекс настоял, чтобы ее квартира была подальше от нашей. И это было мудрым решением. Я пыталась быть терпеливой. Машка любила бабушку. Но в такие дни, как сегодняшний, не было никаких сил еще и от нее выслушивать, как неправильно я живу.

Намешала себе и Машке двести граммов творога с орехами и изюмом, почистила корень сельдерея, скормила соковыжималке два яблока, апельсин и морковь. Консервированные соки мы не признавали. Сварила кофе для Лекса – мне так и не удалось приучить его завтракать по-человечески. Поймала за руку дочь, которая пыталась утащить пряник из хлебницы.

– Машка, кончай хомячить! Сначала завтрак.

Погожий денек за окном, можно прогуляться до источника…

– Почему бы вам не взять пару баклажек [12] и не сходить к источнику? – предложил Лекс. – Посуду я помою.

– Ты не с нами?..

– Я подойду позже, надо на пару писем ответить.

Ну разве мы не идеальная семья? Откуда тогда это непреходящее раздражение, это чувство вязкости, тесноты и бессилья…

На площадке в парке дети бодро пытались игнорировать отсутствие снега, лепя снеговика из мокрого песка, смешанного с грязью. Машку в игру не приняли, она посмотрела по сторонам, обнаружила еще одну такую же отверженную – в красном комбинезоне – и потащила ее в другой конец песочницы: «А мы будем строить замок!»

Я выбрала себе скамейку посуше и достала из сумки книжку с недочитанным Вудхаузом.

– На-а-астя! Иди сюда! И подружку зови! – вывел меня из приятного староанглийского забытья высокий напевный голос. – Смотрите, что у меня есть! – Полная женщина в коричневом пуховике подзывала к себе девочку в красном комбинезоне, размахивая плиткой шоколада.

Я напряглась. Никуда не деться от этого совка. Ну почему у нас все еще считается хорошим тоном поучать и кормить чужих детей? К счастью, моя умная и вежливая дочь оказалась на высоте: она посмотрела на меня и громко с выражением сказала:

– Большое спасибо, но я не ем шоколад.

– Бедная девочка, – тут же заохала непрошеная благодетельница, шелестя блестящей оберткой и отламывая кусок коричневой плитки для своей дочери, – ты, наверное, болеешь, тебе нельзя?..

Машка покачала головой и сказала нравоучительно:

– Шоколад – это нездоровая пища. Зачем вы кормите своего ребенка нездоровой пищей?

Пришлось срочно уводить ее с площадки, пытаясь удержать покаянное выражение лица перед налившейся праведным гневом женщиной и несчастной девочкой, что так и застыла с куском непрожеванной шоколадки во рту, в то время как внутренности мне раздирал глубокий истерический смех: «Ну и дочь, сказанула так сказанула…»

– А что тут такого? – негодовала Машка, которую я тащила за собой по аллее от греха подальше. – Я правду сказала! Шоколад вредный!

– Маша, – терпеливо повторила я в четвертый раз, – тетя взрослая, она сама разберется, что вредно, а что полезно. Она у тебя совета не просила. А с непрошеными советами лучше не лезть. Ни к детям, ни особенно к взрослым. Хотят есть вредную еду, пусть едят. Это их жизнь и их дело. Твое дело – это твоя жизнь. Наша жизнь.

– Но мы-то правильно живем? – спросила Машка

– Ну конечно, мы правильно живем, золотко.

Лекс шел нам навстречу и махал рукой.

– Неужели нагулялись?

– Сбежали…

Он подхватил на руки хохочущую Машку и покружил ее в воздухе. В аскетичных декорациях бесснежного зимнего парка жизнь казалась простой, ясной, просторной. Не было у нас никакого, прости господи, кризиса. Что за ерунда пришла мне в голову с утра? Нам просто нужна другая квартира. Вот и все. Нам давно уже было физически тесно на этих восемнадцати метрах. Мы любили друг друга, но мы мешали друг другу. Даже крысы – умнейшие социальные животные – звереют, если посадить их в слишком тесную клетку. Сколько уже можно выбирать и откладывать?!

И, словно услышав эти бессвязные, яростные мысли, Лекс опустил Машку на землю и повернулся ко мне:

– Я позвонил насчет той хаты на Отакара Яроша, агент подъедет к пяти.

– А как же… – Мне не хотелось просить маму о помощи, она не откажется, конечно, но…

– Нина Ивановна присмотрит за Машкой, я договорился.

Идеальный муж. Идеальный менеджер.

– Цена, конечно, сильно завышена… – сказал Лекс, и я поняла, что квартира ему нравится.

Дом был старый, с высокими потолками и окнами на солнечную сторону. Свет и простор – остальное меня не особенно интересовало. Шесть минут до метро, четыре до источника в Саржином яру – родной, любимый еще со студенчества, обжитой район. Общежитие биофака стояло (и продолжает стоять) на другом конце этой же самой улицы. И пускай из дыры в кухонном потолке там порой сыпались крысы, в туалете вечно не было света, а в душевой горячей воды, годы, проведенные в этих нищих, ободранных стенах, до сих пор помнились как счастливейшие.