Вечное невозвращение - Валерий Губин

— Нет, нет, сейчас вы должны оставить меня, я справлюсь сам. А когда приду в себя, я вам обязательно позвоню.

Старик опять забылся. Макаров поднялся и на цыпочках вышел из комнаты.

Очутившись на улице, он медленно, в глубокой задумчивости побрел к дому. Проходя через парк, вдруг почувствовал сильную слабость в ногах и опустился на скамейку. Самочувствие было более чем странное, все тело ватное и рыхлое, словно он только что вышел из тяжелой болезни, а состояние духа чуть ли не восторженное, как после прочитанной прекрасной книги, глубоко задевшей его и растревожившей душу. Макаров закрыл глаза, посидел так несколько минут, вслушиваясь в себя, и вдруг увидел — не то чтобы что-нибудь конкретное увидел, а увидел все сразу. Картины, проносящиеся в его сознании, внешне были сумбурны, но в то же время их объединял какой-то значительный, никак не улавливаемый Макаровым смысл. Он увидел своего отчима, давно спившегося и умершего сапожника, который сидел, склонившись над работой, и громко пел свою любимую песню: «Я милого узнала по походке…»; увидел учебник по тригонометрии с загадочными функциями тангенсов и котангенсов на каждой из многочисленных страниц; увидел свою первую девушку, совершенно голую, моющуюся в огромном тазу; увидел жуткие глаза святых из Успенского собора, мраморные черные склепы заброшенного кладбища в Риге; увидел резную тень от каштанов, первую советскую энциклопедию с большим портретом Мичурина на цветной вкладке; увидел свое письмо, написанное матери много лет назад, любимую тетку, лежащую в гробу, и снова почувствовал резкий запах «Красной Москвы», исходивший от нее; увидел себя, идущего ночью по лесу и вглядывающегося с испугом в каждое дерево; увидел яркие звезды в сентябре над черным безмолвным озером и след от метеорита, прорезавший небосклон; увидел безногих послевоенных калек на рынке, торгующих трофейными часами и облигациями сталинских займов; увидел Балтрушайтиса, читающего свои стихи на приеме в литовском посольстве, Землю с огромной высоты, такую красивую и такую печальную…

— Але, сударь, вам плохо?

Макаров открыл глаза. Какой-то старичок тряс его за плечо.

— Вы плачете, что-то у вас болит?

— Нет, спасибо, все в порядке, пока все очень хорошо.

Макаров с трудом встал и пошел к выходу из парка.

Он ждал несколько дней известия от старика, но тот не объявлялся, а идти без звонка ему не хотелось, страшила весьма вероятная смерть двойника. Тот явно был одиноким, и, возможно, Макарову придется взять на себя все хлопоты, связанные с похоронами. Стыдясь таких мыслей, Макаров заставлял себя пойти, но все время появлялись какие-то уважительные причины и он откладывал свой поход. Макаров ходил на службу, Анне только звонил, и все его мысли были заняты странным происшествием. Он все всматривался, вслушивался в себя, пытаясь заметить какие-нибудь изменения после встречи с двойником, но ничего достойного не обнаружил. Даже взял в библиотеке стихи Балтрушайтиса и впервые внимательно прочел их, но стихи показались ему скучными. Он боялся сесть за стол и писать дальше свой роман, так как сначала надо было встретиться со стариком. Этот роман стал уже не только его романом, у него появился соавтор, от которого многое зависело. Единственное, что серьезно изменилось, это его сны. Каждую ночь ему снился один и тот же навязчивый сон, будто он пробирается по какому-то подвалу, набитому людьми, по подвальному коридору, уходящему вдаль, и словно ищет знакомых. Иногда видит знакомые лица — друзей, родственников, но только никак не может до них добраться, мешает толпа. Макаров кричит, но его не слышат. И в каждом сне он видит своего отца, где-то очень далеко за толпой — отец на голову выше всех и стоит, растерянно озираясь. Макаров изо всех сил рвется к нему, но толпа не пускает, он кричит, но отец на крики не обращает никакого внимания и постепенно исчезает.

То, что он увидел на скамейке в парке, навело его на мысль о проблеме человеческого предназначения. Возможно, это только кажется, что цель человеческой жизни заключается в том, чтобы написать роман или несколько романов, расширить границы государства или воспитать одного-двух детей. Возможно, для универсума все это совершенно неважно. Однажды утром человек вышел в сад или пришел в лес, коснулся рукой мокрой от росы коры дерева и счастливо вздохнул — и этим выполнил свое предназначение на земле, все остальное — его личное дело. Возможно, другой человек, всю жизнь посвятивший исследованию какой-либо математической функции, написавший горы трудов, однажды встретил на улице нищего, дал ему немного денег, сказал доброе слово — тем самым сделал самое главное, больше от него ничего в этом мире не требуется. Словно он нажал на какую-то невидимую кнопку в мироздании и вселенная на один микрон шагнула дальше в своей эволюции. А от открытой математической функции ей ни тепло, ни холодно. Может быть, ему тоже удалось нажать на нужную кнопку?

Глава третья

Проснувшись, Макаров долго неподвижно лежал и следил за тем, как солнечный луч медленно движется вверх по обоям. Он вновь, как в детстве, видел в прихотливом обойном рисунке клубящиеся облака, корабли, плывущие по волнам, старинные города и леса на склонах гор. Решившись, наконец, встать, он долго неприкаянно слонялся по квартире и никак не мог понять: почему ему нужно ехать на Арбат, к домам и улицам своей юности, что он там забыл? Но ехать было необходимо — так он решил еще во сне или полупроснувшись, и решение было обусловлено какими-то важными обстоятельствами, только он никак не мог вспомнить, какими. Сны в эту ночь были тяжелыми и вязкими, голова после них словно набита ватой, и чувствовалось некоторое внутреннее оцепенение. Даже две чашки крепкого кофе не помогли.

Потом он стоял рядом с Домом дружбы, где по-прежнему все еще дружили с какими-то народами и получали за это деньги, тупо вглядываясь в новое здание Министерства обороны напротив. На этом месте раньше стоял двухэтажный дом, где они в аспирантские годы вместе с другом снимали на первом этаже комнату за двадцать пять рублей в месяц. Комнату в огромной квартире, где жило много народа — в каждой из бесчисленных комнат один человек или семья; масса старушек вечерами шуршала в кухне как тараканы, какие-то инвалиды гремели костылями, и возникали необычайно толстые бабы-продавщицы, всегда пьяные и крикливые. Он стоял и напрягал свою ватную голову, стараясь, чтобы этот исчезнувший дом ожил, чтобы зазвучали голоса из его прошлого. Вскоре это ему удалось, и он услышал, как их ближайший сосед уговаривает на кухне пискливым жалостным голоском свою непреклонную жену:

— Котеночек! Ну котеночек! Ёп-тать, ну дай трояк!

— Пошел вон, забулдыга!

— Ну котеночек, еп-тать, ну дай трояк!

Эти уговоры Макаров слышал каждый день в течение многих месяцев и воспринимал их, как журчание вечно сломанного крана. Сосед был чахоточный и, кажется, помер вскоре после того, как они съехали. Но что ему сейчас было в этом доме и в этих голосах давно исчезнувших людей? Макаров в задумчивости побрел через площадь к молочному магазину на углу. В этом переулке когда-то каждый день бегала сумасшедшая старуха и кричала басом: «Хорошо Брежневу, а нам по-прежнему!» На нее никто не обращал внимания, старуха она была невредная и часто занимала своим знакомым бесконечные очереди в магазинах, даже стояла в них за рубль в час, только при этом время от времени обязательно выкрикивала свой лозунг про Брежнева. Макаров многих людей знал в этих домах — и чудиков, и монстров, и спивающихся алкоголиков-философов, и каких-то потертых профессоров в пенсне. Особенно ему нравилось пить пиво с мужиками в витрине. Он уже не помнит, где с ними познакомился; один из них имел комнату в бывшем магазине, там еще сохранилась большая стеклянная витрина, правда с трещиной, прямо за стеклом стоял стол, они пили и посматривали на прохожих.

А еще у него здесь, во втором доме от угла, жила подруга — очень миловидная девушка, которая в ателье шила шапки. У нее была своя маленькая комната-кладовка в глубине квартиры, и Макаров часто, несмотря на ее протесты, оставался ночевать, ему там хорошо спалось — ночью было очень тихо, только редкие гудки машин с Арбата и металлическое постукивание в паровой батарее. Он даже хотел жениться на этой девушке, но она в последний момент почему-то передумала.

Макаров повернул за угол и увидел витрину с той же трещиной через все стекло. Это его обрадовало, потому что он не надеялся даже дом увидеть на этом месте, его должны были давно снести за ветхостью. Но дом стоял, правда уже совсем обшарпанный, и в витрине по случаю воскресенья так же, как и раньше, сидели за столом люди и пили. Подойдя ближе, он ужаснулся — это были те же самые мужики, только слегка постаревшие. Он смотрел, как они пьют пиво, разливая в стаканы из пластмассовой канистры и не обращая на него никакого внимания. Самое удивительное было то, что алкоголик из его бывшей квартиры, вечно клянчивший у жены трояк, тоже был тут, живой и ничуть не пострадавший от чахотки.