Конан и Алая печать - Олаф Бьорн Локнит

— Туциус! — немедленно воззвал Конан. На пороге появился знакомый мне лакей. — Возьми бумаги и отнеси герцогу Просперо, он разберется!

Служка безмолвно исчез вместе с пакетом. Вот такое у нас королевство.

Я уже коротко рассказывал о своем знакомстве с Конаном летом 1284 года. Варвар серьезно изменился за минувшие десять лет. И я никак не могу понять, в худшую или в лучшую сторону.

Все его лучшие качества остались при нем — дружеская открытость, вспыльчивость и быстрая отходчивость, тяга к самым замысловатым авантюрам, но в то же время мне кажется, что киммериец потерял ту важную особенность, которая всегда заставляла других людей уважать капитана Конана — целеустремленность.

Он достиг своей мечты, зачерпнул полной горстью и власти, и богатства, а, следовательно, произошла одна крупная неприятность: Конану теперь нечего желать.

Варвар не слишком тяготится короной. Большую часть дел за него исполняют Публио и герцог Просперо. Если старый канцлер довольно умело руководит государственными управами, то на долю пуантенца оставлены дела текущие — армия, к счастью, пока бездействующая (если не считать постоянных пограничных стычек на рубежах Пущи пиктов), надзор за наместниками провинций и политика Аквилонии за границей.

Король же только отдает самые важные приказы, определяет путь, по которому должно шествовать наше любезное отечество и развлекается.

Его натура не терпит бездействия, но фактически Конану просто нечем заняться. Бесспорно, за шесть лет он научился грамотно разбираться в трудностях государственного управления, уяснил, что политика «огнем и мечом» хороша только в крайних случаях, а угрозы и запугивание в политике всегда лучше насилия.

Однако Конан живет полноценной жизнью только когда в стране или за ее пределами происходит что-нибудь невероятное и захватывающее, а все остальное время скучает — то бишь ездит на охоту, устраивает грандиозные кутежи, периодически навещает пиктскую границу или отправляется с визитами к старым знакомым.

Только минувшим летом он провел целых сорок дней в Кордаве, в гостях у королевы Чабелы Зингарской, унаследовавшей трон от скончавшегося три года назад отца, старика Фердруго. Я и раньше знал, что Конан и Чабела друг ко другу неравнодушны и их объединяют прежние совместные приключения.

Конан сам намекал, что будто во времена его корсарства на Полуденном Побережье и после истории с Короной Кобры зингарская принцесса имела на него определенные виды и даже хотела выйти замуж за знаменитого капитана, но дело как-то не сложилось…

Теперь варвар каждое лето отдыхает в Зингаре, а кое-кто даже начал утверждать, что доселе незамужняя тридцатилетняя коронованная красавица и сорокашестилетний монарх могучей полуночной державы составили бы идеальную пару в любом отношении — как личном, так и политическом.

Подумать только, что могло бы произойти, объединись Аквилония с Зингарой в одно государство!

Я приучен всегда просчитывать обстановку и возможные последствия событий на много шагов вперед, и понимаю, что единое королевство, раскинувшееся на тысячи лиг от Киммерийского хребта до Закатного океана, являло бы собой не просто величайшую державу, а империю, рядом с которой померкнет былая слава кхарийцев.

Сами подумайте: огромный зингарский флот, непобедимая аквилонская армия, невероятные богатства, сосредоточенные в руках царственных супругов и престиж, которым пользуется каждая империя, вытеснили бы с политической сцены Заката любых противников.

Конан же утверждает, что они с Чабелой только добрые друзья и ничего больше. Болван. Я бы на его месте давно провернул столь заманчивую интригу — во-первых, Чабела в свои тридцать выглядит от силы на двадцать три года, а во-вторых, этот брак даровал бы нашим государствам прямо-таки головокружительные возможности.

А король доселе бегает за дешевыми юбками. Лишь бы на личико была смазлива да фигурка поаппетитнее.

Именно такие мысли возникли у меня, когда варвар проводил меня и Халька в свой «Большой кабинет», где уже накрывали стол.

Дело в том, что я увидел висящий на стене портрет Чабелы Зингарской, изображенной умелым мастером в виде «повелительницы Океана», попирающей ножкой в изящной туфельке карту Полуденного Побережья и сжимающей тонкой ладонью пресловутый Скипетр Морских Королей.

Иштар Добросердечная! В Большом кабинете находился еще один приглашенный на званый ужин.

Нет, королю окончательно изменил вкус. Вообразите себе пухленькую золотоволосую особу в вихре локонов, кружев и бриллиантов, с носиком-пуговкой, огромными темно-синими глазищами, обрамляющимися вульгарно длинными ресницами и преданно-восторженным взглядом домашней собачки.

Я и раньше слышал, что ее светлость графиня Альбиона красива, как голубка и настолько же глупа. И это после таких выдающихся фавориток, как приснопамятная честолюбивая Эвисанда, скромная умница Мойа Махатан или горделивая госпожа Белеза из Зингары!

Между прочим, Мойа, прожившая во дворце около года в столь же завидном, сколь и обременительном звании «ночной королевы», поступила вполне разумно, однажды заявив Конану, что сей статус ее, простую девушку, воспитанную в строгих традициях горцев провинции Темра, категорически не устраивает. Посему Его величеству предоставляется крайне простой выбор — либо жениться, либо она немедленно покинет Тарантию.

Спустя два дня Мойа уехала домой.

Теперь же на ночном троне Аквилонии восседает милашка Альбиона.

— Мой господин, — графиня, едва завидев Конана, немедленно надула губки, — сегодня же праздник! Где мой подарок?

Конан ответил белозубой лучезарной улыбкой, в которой я ясно прочел: «Ах, какая очаровательная глупышка! Сильному мужчине прямо-таки указано всеми законами природы заботиться о таких легкомысленных созданиях!».

Король запустил ладонь в висящий на поясе кошель, изъял оттуда кольцо отвратительно-роскошного вида с сапфиром, превосходящим размерами аквилонский золотой кесарий — не самую маленькую из монет — и вручил перстень даже не соизволившей подняться из кресла Альбионе.

— Какая прелесть! — пухленькие губки ночной королевы немедленно сдулись и приоткрылись в изумлении. — Какай блеск, какая огранка!

Но…

Она надела перстень на средний пальчик левой руки. Ладонь графини мгновенно упала на платье.

— Он такой тяжелый! — заныла Альбиона, стягивая драгоценный подарочек. — Неужели ты не мог выбрать камень поменьше?

Я почувствовал, что меня тянут за рукав, и, обернувшись, узрел скривившегося Халька Юсдаля.

— Пойдем вино пить, — доверительно прошептал библиотекарь. — Из всех женщин мира мне более всего не нравятся те, которых называют «глупенькими». Не глупыми, а именно глупенькими.