Генерал - Дмитрий Вересов

Поприличней одетые дамы тоже шарахались от коров, и было ощущение, что мир сдвинулся с вековых основ и катится в неизвестность. И хотя горожане пережили уже и штурм сберегательных касс, и давки в продуктовых, и изъятие телефонов, но все это были дела, так сказать, городские, к тому же не так давно бывшие и при начале финской – пусть и не в таком размере. Но сейчас вторжение в город деревни казалось знаком чего-то действительно неведомого, никогда ранее не случавшегося и страшного.

Стази усмехнулась: а ведь она пришла сюда с Невского в надежде успокоиться, найти какие-то подтверждения того, что все, собственно, стоит на своих местах. На Невском было совсем плохо. Около полудня, как раз тогда, когда Стази вышла из Дома книги, где царила пустота и можно было спокойно полистать новые издания, она даже не увидела, а ощутила, как вся толпа качнулась к противоположной стороне проспекта, и прошелестел какой-то не то вздох, не то стон. Он ударился о колоннаду и вернулся, пахнув Стази в лицо и грудь горячей волной ужаса. Она зажмурилась, а, открыв глаза, невольно обратила их к небу, успев заметить, что и вся замершая на миг толпа задрала головы в том же направлении.

Высоко в прозрачном, какое бывает в Ленинграде только в июне, небе, где-то над бывшим Министерством внутренних дел, висел в небе огромный крест. Крест был католический, четырехконечный, многие падали на колени и истово крестились среди бела дня и у всех на виду.

Стази прислонилась к парапету моста, заставила себя подумать о чем-то реальном – появилось веселое лицо брата, такое, с каким три дня назад он прощался с ней на Варшавском, – но крест не исчез. Он сиял над городом, безучастный, огромный, словно светящийся изнутри.

– Спасет, спасет, пронесет смертушку, – прошептал старушечий голос слева, но тут же какой-то человек профессорского вида вдруг, как в церкви, потянул с головы белую шляпу и твердо произнес:

– Укрепи, Господи, в испытаниях грядущих.

Впрочем, все это длилось никак не больше минуты, ибо тут же из-за собора появилось несколько конных милиционеров, постовые засвистели, да и просто военные принялись быстро направлять толпу в прежнее русло. Но крест висел, и Стази подумала, а не пошлют ли сейчас сталинских соколов подняться и уничтожить эту провокацию… или знамение.

Она почти бегом рванула подальше от Невского, а когда подняла глаза уже около Красного моста, на небе лишь перламутрово переливалось слабое сияние. И Стази стало страшно.

А ведь еще вчера она презрительно доказывала соседке-старушке, бывшей горничной хозяина дома, что слухи – суть такое же оружие врага, как пушки и бомбы. Саввишна же с жалостью смотрела на нее, утирая края беззубого рта пестреньким платочком.

– И, Станюшка, и чему вас в энтой школе не научат! Да какие ж это слухи, когда вчера весь Князь-Владимир[9] говорил: так и ходит этот мужичок, так и ходит, с могилки на могилку перелетает, а крылушки-то у него радужные, как стклянные…

– Глупости какие, Саввишна! Стеклянные крылья не будут никого держать!

– А его вот держат – на то, значит, воля не наша. Перелетает он, значит, перелетает и приговаривает: бу-бу-бу… А прислушались: запасайте бобы, запасайте гробы, как съешьте бобы, пригодятся гробы! Вот так-то!

– Чушь какая! – неожиданно поддержала Стази вошедшая на кухню еще одна соседка, Налымова. – А вот у нас на работе снова аресты пошли. Да и этнических немцев выкидывают вон из города. А вы – бобы. – Она шваркнула на плиту чайник. – А ты, Станислава, чем с дурой-бабой препираться, вышла бы к Промке[10], там папиросы дают и тянучки.

– И то правда, – поддакнула Саввишна. – Кто ж робенка-то научит теперича, как не мы?

Отец Стази пропал еще в год ее рождения, в двадцать первом, а мать, сотрудник археологического сектора, три дня назад уехала с первым эрмитажным составом.

– Никуда я не пойду и покупать ничего не собираюсь, – отрезала Стази, которую эта возня с продуктами унижала и даже оскорбляла. А хороших сигарет ей вдоволь приносили поклонники…

Но теперь виденье креста залило все и вокруг, и внутри нее самой резким светом, в жестокой прозрачности которого стало ясно: их всех ждет апокалипсис. И берггольцевские стихи, читанные на днях по радио, вдруг обрели плоть и смысл:

Родина моя в венце терновом,С темной радугой над головой…

Стази подняла глаза: впереди уже сверкала колокольня Благовещенья[11]. И тогда она резко повернулась и побежала обратно. В воздухе стоял запах пота и табака от фабрики, и запах этот вдруг показался ей правильным, нужным и почти родным.

В военкомате запах не исчез, к нему только добавилась хорошая мужская нотка новенькой кожи от скрипящих ремней и портупей. Вверх и вниз бегали измученные серые люди, входили и выходили вооруженные дружинники, сердито заливались телефоны. Всем было явно не до нее. Стази остановилась в холле. У нее еще было время подумать, возможность уйти, но безжалостный свет, открывший ей окружающее и себя, уже отгородил ее от мира прошлого. Она не могла любить советскую власть – но и не любить родину тоже не могла. Она ненавидела большевиков – но была плотью от плоти русских полей и лесов, русской культуры, русской земли… И, видно, чувства эти настолько явно читались на ее открытом, породистом и честном лице, что многие бросали на нее откровенные удивленно-неприязненные взгляды. «Только не дать им закрыть мой свет», – прошептала она и медленно поднялась на второй этаж, где с каменным лицом толкнула дверь кабинета, возле которого никого не было.

Седой военком, не поднимая головы, буркнул, чтобы она вышла вон, но ледяное Стазино молчанье в ответ все же вынудило его оторваться от стола.

– Свободное владение немецким, третий курс филфака. Готова исполнить любую работу, где мои знания будут наиболее полезны.

– Происхождение?

– Из служащих.

– Близкие родственники?

– Отец умер в тридцать первом, мать в эвакуации с Госэрмитажем, брат призван в ВВС.

– Замужем?

– Нет.

Военком хмыкнул и вложил корявый палец в телефонный диск.

– Только я не вашего района, я из Петроградского, но так вышло.

– Без разницы. Канель, Храпов говорит. Тут с немецким… Что? А, ясно, сейчас… Ну-ка, как вас там…

– Станислава Новинская.

– Скажите-ка в трубку по-немецки…

Стази вспыхнула и на прекрасном, нежном, журчащем южнонемецком проговорила в грязную трубку:

Zwei Hebel viel auf’s irdische GetriebeSehr viel die Pflicht, unendlich mehr die Liebe…[12]

Как ни странно, но на том конце провода, очевидно, поняли, потому что резкий мужской голос приказал:

– Сегодня к 19.30 с вещами, кабинет 356.

А на улице из черного репродуктора заливался Печковский[13]:

«… остались мне одни… одни страдания… оплакивать тебя я буду вечно…»[14]

Листовка, распространяемая среди православного населения России в июле 1941 года

Православные христиане, читайте изумительное пророчество, сделанное схимонахом Иоанном в 1600 году.

Пришествие его считалось совершившимся уже не один раз, и не один раз люди обманывались, так как все злодеи мира похожи друг на друга.

Настоящий Антихрист будет один из диктаторов страны Лютера, он будет выдавать себя за посланника Бога.

Этот князь мира будет принимать клятву на Евангелии и будет называть себя рукой Всевышнего, призванной покарать народы.

Оружие его – хитрость и вероломство, его шпионы рассеются по всей земле, и он обладает тайнами сильных людей.

Он подкупит ученых, которые засвидетельствуют, что он призван для совершения Божественной миссии.

Война даст ему возможность снять маску. Та война, которая уже через две недели станет всеобщей.

В эту войну будут вовлечены все христианские народы, все мусульмане и отдаленнейшие племена. С четырех концов света двинутся войска. На третью неделю ангел просветит человеческие умы, и люди поймут, что воюют с Антихристом, и что они должны победить его, если не хотят стать его рабами.

Антихриста узнают по многим признакам. Он будет избивать священников, монахов, женщин и детей и стариков, он никому не даст пощады, он пройдет по земле, как варвар. Он будет выдавать себя за Христа.

Его слова будут походить на христианские. Но его поступки будут поступками Нерона. В гербе его будет черная свастика. И подобный же герб будет в гербе его союзника, другого дурного монарха. Чтобы победить Антихриста, придется убить людей больше, чем их было во всем Риме, но понадобится усилие всех государств, потому что петух, леопард и горный орел не смогли бы осилить черного дракона. Если бы им не помогли молитвы и участие всего человечества. Никогда еще человечество не избегало большей опасности. Так как триумф Антихриста был бы триумфом Сатаны.