Проект «Linkshander» - Алексей Пшенов

– И как это можно объяснить?

– Не знаю. Ты – будущий аспирант, вот ты и попробуешь объяснить это в своей диссертации.

– Я пока студент, и ещё неизвестно, стану ли аспирантом.

– Станешь, обязательно станешь! – Малер ободряюще похлопал юношу по плечу.

– А эта статистика по новорожденным левшам не является секретом? – пролистав списки, осторожно поинтересовался Лёня.– Ведь здесь указаны имена, фамилии и даты рождения. У меня не будет неприятностей по линии вашей конторы?

– Не волнуйся. У всех детей, попавших в нашу спецшколу, все анкетные данные полностью изменены.

– А почему у вас нет данных по Москве, Питеру и крупным областным центрам?

– Потому что в крупных городах амниотомия давно стала стандартной процедурой, и плодный пузырь всегда прокалывают, чтобы ускорить течение родов. Дети в рубашках здесь больше не рождаются. А на периферии очень часто работают по старинке – ждут, когда всё произойдёт естественным путём. И нередко замечают неразорвавшуюся рубашку в самый последний момент. К тому же провинциальные дети гораздо здоровее столичных. А хорошее здоровье для наших учеников очень важно.

– Значит, в ваш инкубатор попадают только абсолютно здоровые левши-отказники?

– А вот это уже государственная тайна, – извинительно развёл ладони Курт Малер.

Лёня Ивлев уже давно привык к тому, что почти всё связанное с работой его бабушки и Курта Малера является секретом. Единственное что он знал о сорок шестой спецшколе – это то, что там готовят будущих суперразведчиков.

Сорок шестая спецшкола МГБ СССР была создана через год после окончания войны по образцу немецкой детской разведшколы в Вайсдорфе. О её устройстве и организации рассказал советским контрразведчикам единственный выживший курсант – четырнадцатилетний Курт Малер. Ещё кое-что удалось почерпнуть из уцелевших архивов Имперских министерств здравоохранения и национальной безопасности.

Оказалось, что в нацистской Германии во второй половине тридцатых годов леворукость была признана таким же опасным социально-генетическим отклонением, как наркомания, хронический алкоголизм и гомосексуализм. Все взрослые левши ставились на учёт в картотеке наследственности и получали серьёзные ограничения в профессиональной и социальной сферах. Для малолетних левшей была разработана особая программа воспитания, которая осуществлялась в специализированных приютах. Родильные дома во всех крупных городах Германии были поставлены под контроль министерства Имперской безопасности. Уполномоченные лица из медицинского персонала родильных отделений проверяли всех новорожденных на возможную врождённую леворукость. При малейшем подозрении на «генетическое отклонение» младенец под предлогом обнаружения какого-либо заболевания изымался у матери и отправлялся на обследование в Берлинскую спецклинику МИБа. Если ребёнок оказывался правшой, то его через несколько месяцев возвращали родителям, а если подтверждалась леворукость, то матери говорили, что младенец умер, и его дальнейшую судьбу решала специальная комиссия. Самые сильные и перспективные попадали в Вайсдорф; самые слабые уничтожались как бесполезные генетические уроды; основная же масса попадала в специализированные приюты, где маленьких левшей воспитывали как грубую рабочую силу, лишённую возможности иметь потомство.

Курт Малер был первым и самым старшим учеником Вайсдорфа. В тридцать шестом году, когда Курту едва исполнилось пять лет, его отца арестовали за измену родине, ведение антигосударственной пропаганды и шпионаж в пользу Британской империи. Было неясно, какие тайны мог выдать англичанам обычный преподаватель Баварского университета Иоганн Малер, но его очень быстро приговорили к десяти годам каторжных работ, на которых он вскоре и умер то ли от болезни, то ли от несчастного случая. Мать Курта скончалась ещё при родах, и оставшегося сиротой мальчика взял на воспитание давний друг семьи Малеров – профессор-психиатр, завкафедрой расовой гигиены Отто Шмутц. Через два года профессора неожиданно перевели из Мюнхена в Вайсдорф, и семилетний ярко выраженный левша Курт Малер по протекции приёмного отца стал первым курсантом новосозданной детской разведшколы.

В школе мальчику понравилось. Все остальные «курсанты» были почти вдвое моложе его, и преподаватели относились к семилетнему Курту как к взрослому и занимались с ним по индивидуальной программе. Помимо родного немецкого языка он начал учить английский, итальянский и русский. Его стали всерьёз нагружать физической и стрелковой подготовкой, а главное учить одинаково хорошо работать обеими руками – как левой, так и правой. Со временем в его учебной программе точные науки – математика, физика и химия – были сильно усечены в пользу гуманитарных – истории, географии и философии. Мальчик изучал историю мировых религий и даже основы запрещенного в нацистской Германии марксизма. Но самым важным и весьма приятным было то, что с первых же дней пребывания Курта в разведшколе, мальчику внушалась мысль о его превосходстве над всеми другими детьми, грядущей великолепной карьере и благородной службе на благо великой Германии.

Учёба, сулившая такие радужные перспективы, неожиданно и трагично окончилась майским вечером сорок пятого года. Во время ужина приёмный отец Курта – главный врач разведшколы Отто Шмутц – объявил, что в городе выявлены случаи заболевания брюшным тифом и все ученики должны быть срочно вакцинированы. Главный врач и медсестра разложили на двух крайних столах кюветы со шприцами, коробочки с ампулами, ватки и спирт. Перед выходом из столовой каждый ученик получил свои пять кубиков прозрачной жидкости. Самые маленькие трёх-четырёхлетние ученики почувствовали сонливость, даже не дойдя до своих спален. Их раздевали и укладывали на кровати воспитатели и нянечки. Курт, которому укол сделал лично его приёмный отец, уже засыпая, почувствовал лёгкую тошноту и головокружение. «Наверное, запеканка была несвежая», – подумал он и провалился в темноту.

Когда Курт проснулся, к тошноте и головокружению добавилась невероятная слабость. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Высокий белый потолок спальной комнаты почему-то превратился в кирпичный свод с осыпавшейся штукатуркой, а между этими кирпичами и лежащим на неудобной промятой кровати молодым Куртом угрожающе маячил рогатый штатив с капельницей.

– Андрей Иванович! Мальчик очнулся! – раздался над правым ухом юного Малера громкий женский крик.

Юноша поморщился и с большим трудом повернул голову вправо. Там сидела бледная усталая женщина в белом халате, по возрасту вполне годившаяся Курту в матери. Через пару секунд рядом с ней появился серьёзный мужчина в форме майора советской контрразведки. Курт, хотя никогда и не видел русских офицеров, но безошибочно разбирался в их форме и знаках отличия.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила женщина-врач.

– Как тебя зовут? – следом за ней спросил майор.

– Es ist mir ratselhaft (я не понимаю), – не задумываясь, соврал Курт, к четырнадцати годам уже прекрасно знавший русский язык.

– Переводчика! – зычно скомандовал майор, заставив юношу поморщиться ещё раз.

Через минуту рядом с майором появился молодой человек в военной форме, но почему-то без знаков различия. К этому времени Курт уже окончательно выбрал «отказную» линию поведения. На все, даже самые простые вопросы, он отвечал исключительно: «Ich weib nicht…”, – я не знаю… я не помню… При этом юноша постоянно прикрывал глаза и говорил все тише и тише. Наконец, военврач прервала этот бессмысленный допрос:

– Всё! Мальчику надо отдохнуть! Он перенёс тяжелейшую интоксикацию, и ему требуется полный покой, чтобы хоть немного восстановиться!

– А у меня нет времени ждать пока он восстановится! – раздражённо возразил майор.– Завтра прилетит следователь из Москвы, и это дело у меня заберут. Кто-то получит ордена и повышение, а я как всегда останусь с носом!

«Вы все останетесь с носом!» – злорадно подумал Курт, снова проваливаясь в тёмное и страшное забытьё.

Всё лето, сначала в Вайсдорфе, а потом и в Москве, юный Малер весьма успешно изображал из себя отравленного ядом дурачка. Он симулировал амнезию до тех пор, пока не убедился, что русские офицеры не желают ему зла и не собираются отправлять его ни в угольные шахты, ни на таёжный лесоповал. Из разговоров контрразведчиков, не подозревавших, что Курт всё понимает, юноша узнал, что все ученики разведшколы погибли в результате смертельных инъекций, а он сам выжил только потому, что был гораздо старше остальных и его вовремя обнаружили советские солдаты. Ещё он узнал, что его приёмный отец Отто Шмутц и весь офицерский состав воспитателей-преподавателей сумел оторваться от погони и уйти сначала в Австрию, а потом в Швейцарию. А вся обслуга детской разведшколы: нянечки, повара, кастелянши и подсобные рабочие были расстреляны в лесу на окраине Вайсдорфа. Эти преступления перевернули в душе юного Курта Малера все прежние представления о добре и зле, и он, наконец, заговорил. Заговорил на чистом русском языке, развернуто отвечая на все те вопросы, которые ему несколько месяцев задавали контрразведчики. Всю осень и зиму Курт провёл в различных высоких кабинетах, рассказывая об устройстве и организации детской разведшколы в Вайсдорфе. Документы, найденные в министерствах здравоохранения и национальной безопасности, подтверждали слова юноши о том, что курсантами разведшколы становились исключительно маленькие левши. И уже весной следующего года вышел закрытый ведомственный циркуляр о создании специальной школы-интерната для особо одарённых детей-сирот. Как и все школы эта тоже получила свой номер. Его выбрали по дате основания – сорок шестой год. Местом для школы выбрали заброшенную дворянскую усадьбу в ближайшем Подмосковье. В шестидесятые годы при расширении города она оказалась в пределах МКАД и вошла в один из окраинных районов Москвы. А тогда в сорок шестом по настоятельной просьбе юного Курта Малера в новую спецшколу перевели спасших его сотрудников – капитана медицинской службы Ивлеву и майора госбезопасности Воронцова.