Территория чувств - Елена Ронина

Мама тоже всегда ждала лета, потому что зимой была опасность, что Ниночка опять разрежет скатерть на свои костюмерные нужды, а летом подручного материала хоть отбавляй, и менять интерьеры можно каждый день. И медведя с куклой можно представлять разными персонажами. Сегодня они король с королевой, а завтра врачи, как мама с папой.

Никакой неожиданностью не было, что Нина поступила на отделение моделирования одежды. В учёбу ушла с головой: рисовала эскизы, строила макеты, шила модели. «Да уж, из травы да листьев выходило дешевле», – сетовала мама Ида Иосифовна. При повальном дефиците найти лишний кусок картона и то было проблемой. Но родители во всём и всегда поддерживали дочь, она не доставляла им хлопот, в подростковом периоде читала запоем книжки, занималась в изостудии, домой к ним два раза в неделю приходила учительница фортепьяно. Благополучная девочка, гордость родителей. Нина хорошо окончила школу, с первого раза поступила в институт.

Всё сложилось само собой, Алексей даже толком не делал девушке предложения. Он просто протянул руку, а она её сжала обеими руками, причем так доверчиво и открыто, что выбора-то у него больше и не было. Хотя сомнения возникали. Особенно, когда первый раз пришел к Зинчукам домой. Он понял сразу, с порога, что попал в другой мир, и сразу опять вспомнился любимый его герой – Мартин Иден – и первые главы романа, которые практически точно описывали состояние самого Алексея. И не сказать, что он был невоспитанным каким-то или, как Мартин Иден, не чистил зубы. Но сидя за круглым столом, он так же, как его и любимый герой, подбирал слова, боялся ляпнуть что-нибудь не ко времени и не столь изысканное и милое, как расставленные повсюду фарфоровые статуэтки и расстеленные кружевные салфетки. Ида Иосифовна подливала ему чаю и называла всё время почему-то «молодым человеком»:

– И что же завод, молодой человек?

Вот что должен был отвечать Алексей, где, собственно, вопрос? Хотелось сказать: «Стоит!»

Но он понимал, что может показаться невежливым, поэтому пытался как-то развить тему по своему усмотрению:

– Прекрасные люди, знаете, работают, специалисты толковые.

– Люди? – так же неадекватно реагировала Ида Иосифовна. Мол, неужели там могут быть люди?

«Нет, звери!» – хотелось крикнуть Алексею, но он крепился и с улыбкой развивал тему дальше:

– Знаете ли, много молодежи, активных комсомольцев!

– Ага, значит, активисты. И что же вы, молодой человек?

Алексей начинал потихоньку закипать, хотелось ругнуться матом и потом, как тот самый Мартин Иден, сказать, что это выражение такое канадское. Навряд ли Ида Иосифовна слышала в жизни такие изречения да и в Канаде, наверное, не была.

Спас положение отец, он оторвался от медицинского журнала и громовым голосом прокричал:

– Стало быть, наша Ниночка, наконец, в дом привела молодого человека? Похвально! И что, на заводе нашем будете трудиться?

Алексей заскрежетал зубами и поймал умоляющий Ниночкин взгляд. Видимо, отец уже давно не вслушивался в то, что говорит жена (собственно говоря, правильно делал, иначе же можно было сойти с ума). И, глубоко вздохнув, Леша опять зарядил про комсомольцев-активистов. Нина рассказывала про отца много и с гордостью. Валентин Исаевич, врач-офтальмолог, был одним из лучших специалистов в городе, поэтому либо находился на работе, либо думал о работе. Он не очень вникал в процесс организации всего этого уюта, который для него создавался руками Иды Иосифовны; он знал, что у него есть семья, по-своему гордился женой и дочерью, уж как умел. Понравился ли ему Алексей, сложно сказать. Алексею показалось, что Валентин Исаевич его не заметил. Совершенно это была не та проблема, про которую стоило бы думать, вот про искусственный хрусталик думать стоит, а про Алексея – зачем? Есть Нина, есть, в конце концов, Ида Иосифовна. Всё как-нибудь образуется.

– А давайте я вам поиграю.

Нина легко вскочила со стула, поправила немного сбившийся льняной непрокрашенный чехол и села за пианино. Она оглянулась на Алексея:

– Я сыграю на свой выбор, хорошо? – и заиграла что-то совершенно для Алексея новое, неизвестное, ещё больше показав его непринадлежность к этой жизни и заронив ещё большие сомнения в том, нужно ли ему всё это? И опять возникла литературная ассоциация – вновь вспомнился первый приход Мартина Идена в семью Руфь. Руфь тоже села за фортепьяно и заиграла специально для Мартина. Здесь Нина тоже играла для него, хотела ему понравиться, не понимая того, что сама углубляет если ещё и не пропасть, то небольшую расщелину между ними. Перепрыгнуть её можно, но прыгать придется Алексею, не Нине, и окажется он на другом берегу, причём на всю жизнь. И жить ему не только с Ниной. На этом же берегу с ним окажутся и занудная, с небольшим прибабахом, Ида Иосифовна, и ее громогласный муж Валентин Исаевич, – люди для Алексея совершенно чужие и непонятные.

– Не обращай на маму внимания: её мать, моя бабушка, училась у нас в Иркутске в Институте благородных девиц, теперь мама всю дорогу старается соответствовать.

О том, что они евреи, он тогда не задумывался, ему и в голову не могло прийти, что это может что-то значить, и Ида Иосифовна давно одержима мыслью податься куда-нибудь за моря и океаны и уже потихоньку собирает какие-то метрики. Когда этот вопрос встал открыто и тёща так же неопределённо выразилась:

– Здесь? Жить? – Алексей уже занимал хорошую должность и имел право голоса:

– Именно так! А Вы, простите, милая тёща, что здесь делаете? Или думаете, что это такой перевалочный пункт, а жизнь начнется где-то там? Или, может, Вы забыли, сколько вам лет?..

– Валентин… – это тоже было любимым возгласом Иды Иосифовны, когда междометия заканчивались или она хотела показать своё негодование.

Тесть сразу же реагировал на своё имя:

– Да, дорогая!

Естественно, всё, что было сказано до этого, он никогда не слышал. Но он давно уже придерживался следующей политики: с женой не спорить, она лучше знает, у неё есть жизненный опыт. Откуда такая уверенность, каждый раз удивлялся Алексей. Почему такой достойный человек никогда не спорит с этой женщиной, но и никогда не вслушивается в то, что та говорит.

Глухое раздражение зрело в Алексее год от года, и он уже переносил тёшу с трудом. Она так и не нашла для него никакого имени, и он тоже в свою очередь стал обращаться к ней не иначе как «уважаемая тёща».

А, собственно, с какой стати иначе?

Кто бы мог подумать, что в итоге судьба развернёт их лицом к лицу, и им придется вдвоём преодолевать все случившееся. Поддерживать друг друга, и не на кого будет опереться Алексею, кроме как на свою «уважаемую тёщу».

10

Сначала он себя отругал за этот порыв сорваться, всё бросить и мчаться в Москву. Дурак, кто его тянул за язык? Со своими бы проблемами разобраться. И потом, всё решается легко и просто, когда не с тобой происходит. И когда очень далеко, и даже не надо ничего говорить вслух. Можно просто думать потом целую неделю о том, как глупы люди, как ничего не видят у себя под носом.

Алексей звонил Зое раз в неделю. Обычно по четвергам. Часам к десяти. Он обычно приходил на работу к семи утра. До восьми решал срочные вопросы и ровно в восемь (в десять по Москве) набирал сестру. Ему казалось, что он даже не слышал гудков, а сразу же громкий голос Зои:

– Алё! Алё! Я тебя не слышу, ты где?! Алё!

– Ты меня не слышишь, потому что я ещё ничего не сказал, – Алексей сразу начинал раздражаться. Вот ведь странное дело, он целую неделю ждал этого разговора с сестрой, с таким дорогим и родным для него человеком. Придумывал, что он ей расскажет, что спросит. И с первых же этих её «алё» начинал так бездарно раздражаться. А ведь понятно, что Зоя точно так же ждала этих еженедельных звонков. Ведь схватила трубку сразу, и даже в голову сестре не могло прийти, что звонит кто-то другой. Только её Алеша.

Алексей постарался взять себя в руки:

– Зайка, привет! Это я! Зайка, не мельтеши. Да, да. Здравствуй. Ну, конечно, я. Ну, кто же ещё? Только не плачь. Зоя! – уже строго произнес Алексей, хотя и у самого предательски защипало в глазах.

Нет, это невозможно. Василий умер четыре года назад. После его смерти сестра плачет всё время. Теперь это стало её образом жизни. В начале разговоров всхлипы, и в конце уже обязательно. Заключительные Зоины слёзы при прощании Алексея опять же приводили в тихое бешенство, а вот вначале готов был расплакаться с сестрой за компанию. Что это – возраст, неустроенность; эта чертова эмиграция, про которую не забываешь ни на минуту, которая мешает нормально есть, спать, которая лишила его дочерей, Родины, вот и единственной сестры? Хотя о чём это он? Можно подумать, его кто-то выгонял. Сам всё придумал, сам принял решение. Один, никто ему в тот момент в советчики не годился. Да что там вспоминать. Восемнадцать лет уже как в Германии.

А ведь в Германии даже слово есть такое – «Wahlenheimat», то есть «родина, которую ты себе выбрал». То есть что понравилось, то и родина. Если приехал в Германию, живёшь здесь, – значит, сделал свой выбор, и есть у тебя теперь новая родина. Вот её и люби. Для Алексея дико, непонятно. Всё же он вырос в советской стране, и чувство Родины в нём жило с детства. Есть река Ахтуба – вот это родина, и его школа, где вырос, институт, даже московская гостиница «Украина», из окна которой открывался вид на Кутузовский проспект. А вот Дуйсбург – не родина, ни по выбору, ни без выбора. Это место жительства.