Безымянный подросток с окраины города - Даниил Бравцев

Внутри провернули замок.

И открыли дверь.

Из-за неё показалась женщина в бледно-голубом халате, накинутом на голое тело и завязанном на самой пояснице. Андрей планировал держаться хладнокровно, не давать волю эмоциям, но как только он поднял на женщину глаза, то увидел маму, и губы его непроизвольно дрогнули. На лице мамы не было и грамма макияжа (она вообще никогда не красилась), а потому ничто не скрывало морщины от посторонних глаз. Огромной паутиной, распадающейся на более мелкие, они поселились на лице и сильно углублялись при каждом движении мышц, так что казалось, будто невидимый художник постоянно издевается над лицом мамы, впивая карандаш туда, где должна быть гладкая кожа. Андрей смотрел на неё и ужасался, почему-то ему становилось страшно. Подобное чувство испытываешь, когда видишь, как нечто прекрасное стремительно уродуют, и ты никак не можешь это остановить. То, что когда-то было красотой, превращается в ужас, а ты можешь лишь сидеть и наблюдать за этим, вспоминая, каким чудесным раньше было ужасное. Мамины морщины словно жаждали захватить лицо, превратив его в отпечаток пальца, сжимающийся и разжимающийся. В нечто отвратительное. И с каждым годом им это удавалось всё лучше и лучше.

Губы её слегка дрожали. Андрей заметил, что они разбиты, что на нижней запеклась кровь, и как только он это увидел, сердце его чуть дрогнуло. Кривой, когда-то сломанный нос (на меня напали хулиганы) располагался под большими глазами, но они… Господи, даже от них не осталось ничего красивого. Радужки не сияли яркой синевой неба, а еле дышали бледной голубизной, какая появляется в губах погибшего от удушения. Казалось, глаза блеклые, совсем потухшие, и если бы не двигающиеся зрачки, можно было бы подумать, что ещё и мёртвые.

Обесцвеченные, лишённые жизни волосы смотрели во все стороны, иногда касаясь головы, спадая на плечи. Андрей хорошо помнил оттенок тёмно-русых волос мамы, какие были у неё, когда он только пошёл в школу, но сейчас… словно на маминой голове был смоченный веник.

Она смотрела на сына, плохо скрывая дрожь в губах. Смотрела так, будто не видела пять лет, хотя они виделись двумя днями ранее. Всего за несколько секунд её глаза заблестели, их поверхность увлажнилась, и вновь кровь прилила к лицу Андрея. Он чувствовал, что теряет хладнокровие, с которым планировал начать разговор, что всё меньше контролирует тело, что просто волнуется, хотя сто раз проиграл в голове диалог и знал каждую фразу, которую скажет маме. Но вот эти дрожащие губы… блестящие глаза на морщинистом лице… они обнажили Андрея, и теперь он стоял абсолютно нагим, не зная, что ему делать, как говорить.

Сейчас она наругает меня.

Но мама сделал совершенно иное. Она протянула руки и обняла Андрея, положив голову ему на грудь, прижавшись к нему всем своим маленьким телом. Он готовился к ругани, к истерике, к доказывании своей правоты, но всё вышло по-другому. Когда сын, увешанный тяжёлыми сумками, выгнанный из учебного заведения, пришёл домой, мама и слова не сказал против – протянула руки, молча обняла и тихо заплакала. Вот так. Многие люди считали Андрея подонком, некоторые – отбросом общества, чуть меньше – настоящим извергом, и только мама, каким бы он ни пришёл домой, примет его любого. Напоит, накормит и укроет пледом, если случайно заснёшь прямо на диване. Мама… Это самая лучшая женщина в мире, замену которой найти невозможно.

– Я люблю тебя, – прошептал Андрей и тут же почувствовал, как предательски начало пощипывать глаза.

Не плачь, не вздумай плакать.

Он сдержал слёзы. Ещё около двух минут мама простояла, обнимая его, иногда тихо всхлипывая, проходя ладонями по многочисленным натянутым лямкам, а потом медленно отпрянула и сказала лишь одно слово:

– Пойдём.

Они прошли в квартиру, Андрей двинулся за ней, закрыл дверь, разулся, оставил кроссовки на пороге и зашагал по коридору к своей комнате – по коридору, в котором мог спокойно ориентироваться в темноте, потому что знал каждый его сантиметр. Мама зашла в гостиную, наверное, чтобы переодеться, снять халат и надеть что-нибудь поприличнее, а значит, у Андрея есть время подумать, как теперь начать разговор.

Он сбросил с себя все сумки, каждый раз морщась, когда мышцы ныли от боли, стянул с торса толстовку, кинул на кровать, вздохнул. Быстро переоделся, решив оставить душ на потом, и вышел из комнаты, морально готовый к предстоящему диалогу.

Мама, я хочу тебе рассказать, как всё было.

Вот что он скажет.

Андрей вышел в коридор и встал в его начале, дожидаясь маму. Их не была маленькой, но была какой-то… узкой. Казалось, везде, абсолютно везде стены стремятся друг к другу, и если сегодня ты можешь идти по коридору расправив плечи, то завтра придётся с трудом протискиваться. Комнаты тоже казались тесными, хотя с рациональной точки зрения Андрей понимал, что места в них достаточно, но он всё равно не мог избавиться от ощущения тесноты в собственном доме. Узкий коридор, по которому вполне могли бы бок о бок идти два человека, являлся главной ветвью в квартире, от которой в обе стороны расходились комнаты. Крохотная кухня, где тесно было и одному, находилась у входной двери, следовало лишь повернуть направо, зайдя в квартиру. Гостиная – чуть подальше, в конце коридора стояла стиральная машинка, служившая барьером между ванной комнатой и туалетом. Здесь же была комната Андрея, располагавшаяся прямо напротив спальни родителей, отделяемая тремя метрами.

Наконец мама вышла из гостиной, и Андрей тут же направился к ней. Он уже собрался сказать всё, что придумал, но тут на его грудь легли ладони, а знакомый голос мягко произнёс:

– Давай на кухню.

Уже через минуту Андрей сидел за столом (сидел по большому счёту на одном бедре, потому что ноги не умещались под стол), а мама накладывала ему в тарелку сваренную гречку, сдобренную маслом. И в конце положила печёночную котлету. От которой шли струйки пара.

– Ты это для меня приготовила?

– Папа собирался забрать тебя сегодня с корпуса, но, похоже, ты меня обманул и ушёл вчера.

– Прости…

– Ничего, – мама поставила чайник кипятиться и села за стол, рядышком с сыном. – Я больше не злюсь, слышишь? Тебя уже отчислили, я всё выплакала, в школу тебя устроили. Всё хорошо, милый. Я…

– Почему твои губы разбиты?

Он знал, что она скажет, а потому ни капли не удивился, когда услышал:

– Хулиганы напали. Опять. Хотели обчистить мой кошелёк.

Мама резко встала и вышла из кухни, будто вдруг вспомнила, что что-то забыла. В ванной полилась вода. Умывается, догадался Андрей. Смывает засохшую кровь. Кулаки его медленно сжались.

Скоро мама вернулась, вновь села за стол и подняла на сына блеклые,