Зона отчуждения - Вера Орловская

Из письма М. Бормана А.Розенбергу (23 июля 1942 г.):

«Украинцы призваны работать на нас. Когда же мы перестанем в них нуждаться, они могут преспокойно умирать. Поэтому обязательные прививки, немецкая система здравоохранения для них излишни. Размножение украинцев нежелательно… Образование опасно. Вполне достаточно, если они смогут считать до 100… Каждый образованный человек – это будущий враг. Мы можем оставить им религию как средство отвлечения. Что касается пищи, то они не должны получать ничего сверх того, что абсолютно необходимо для продолжения жизни».

Ноябрь 1942 г. Кох имперским руководителям: «Украина является для нас лишь объектом эксплуатации, она должна оплатить войну, и население должно быть в известной степени как второсортный народ использовано при решении военных задач, даже если его надо ловить с помощью лассо»…после того, как из них будет выжата вся рабочая энергия,…можно будет превратить в котлету поляков, украинцев и всех тех, кто находится поблизости, и неважно к чему это приведет».

А в это самое время ОУН-УПА, батальон «Нахтигаль», дивизия СС «Галичина» и прочие – присягали, присягали, присягали своему фюреру. Они и сейчас выбрасывают руку вперед в приветствии, и сейчас русские для них – враги. Как будто время остановилось, стрелки заржавели, всё повернулось вспять. Николай не очень верил в то, что подобная информация была неизвестна украинским лидерам тогда: газеты читали, в языке поднаторели… Бандера, Шухевич – те уж точно читали… Да, это тот самый Шухевич, памятник которому стоит в городе Ровно. И это тоже Шухевич: «Пусть из 40 миллионов украинского населения останется половина – ничего страшного в этом нет».

2014 год. Киев. Ирина Фарион: «Наш перший ворог – Москва. Це i є наша нацiональна дорога. Це і є наша программа i план дiй. Вставайте, кайдани порвiти, i вражею злою кровью волю окропiти!»

Государство, построенное на ненависти к другому народу – обречено, потому что ненависть – это тьма, а она исчезает с появлением света, – думал Николай, слушая эти истерические нацистские вопли.

Они и немцам тогда служить стали, да хоть черту-дьяволу – только бы против русских. Ненависть к москалям и ко всем, кто не украинец – тема древняя и дремучая по своей кровожадности. Даже немецкий историк В.Брокдорф удивляется этому и пишет, что вояки ОУН-УПА «своим внешним видом напоминали окровавленных мясников». И далее из воспоминаний: «Они взяли в зубы длинные кинжалы, засучили рукава мундиров, держа оружие на изготовку. Их вид был омерзителен, когда они бросились в город… Словно бесноватые, громко отрыгивая, с пеной на губах и с вытаращенными глазами неслись украинцы по улицам Львова. Каждый, кто попадался в их руки, был казнен».

Шукевич А. Шептицкому (да, тому самому идеологу «незалежности» – польскому графу и даже митрополиту, говорившему, что «Украинский национализм должен быть подготовлен к всяческим средствам борьбы, не исключая массового физического уничтожения, хотя бы и жертвой миллионов человеческих существ»). Так вот ему Шухевич пишет:

«Ваша святейшая экселенция! У нас дела идут хорошо, немцы удовлетворены нашей работой».

Николаю было страшно и омерзительно читать это, потому что все восставало в нем при словах «украинский народ» в этих документах. Был и другой украинский народ, и его было больше. Попытки немцев сформировать крупные регулярные войска за пределами Галиции с треском провалились. Предателей не нашлось в среде, так называемых и так ненавидимых нынче восточных украинцев, этнически близких к русскому народу. Это там партизаны и подпольщики уничтожили фашистов, оккупировавших их территорию, больше, чем все армии Западной Европы вместе взятые. Теперь их памятники разрушают, буквы из их имен выковыривают с обелисков у вечного огня. Те, кто учил украинцев другой истории, не написали настоящей правды о своих «героях», потому что эта была бы слишком страшная правда, но может быть тогда у многих парней хватило бы ума не вставать под портреты фашистских вождей, которые готовы были признаться во всем на процессе в Нюрнберге: в убийствах, в поджигательствах, в отравлении колодцев, в казнях и пытках, в выкалывании глаз, но только не в том, что они и не думали о всей Украине. Может быть еще и потому, что бандеровцы и иже с ними не такие уж были украинцы, в этническом смысле этого слова, чем сейчас истерично упиваются их последователи. Плевать им было на Украину – они рвались в Германию. Такую правду им бы не простили потомки, и это понятно.

Из протокола заседания Гитлера с руководством Рейха (16 июля 1941 г.)

«Крым должен быть освобожден от всех иностранцев и заселен немцами. Старо-австрийская Галичина также станет территорией Рейха».

Никто и не собирался сажать украинских лидеров на трон и давать «незалежность», и устраивать какое-то мифическое Украинское государство.

Кох (август 1943 г.): «Что ж, это разумно: позволять националистам болтать про государственную независимость и прочие подобные глупости. Когда придет время и Москва упадет к ногам Фюрера, эти преступники и самозванцы получат свою клетку».

Что ж они выбрасывают руку вперед? Кому служат? Кому приносят присягу? Теням блуждающим в аду? О какой свободной Украине они орут, если за 15 лет население сократилось с 52 млн. до 47 млн., а 6 млн. украинцев бежали в поисках любой работы, 600 000 украинских женщин «работают» в публичных домах Запада, чтобы прокормить семью. Своих не жалко? 23 года воспитывали волчат, теперь выросли волки, готовые сожрать и тех с чьих рук ели, – продолжал свой нескончаемый монолог Николай, глядя как на экране почти дети – лет 15-17-ти на площади Львова орут: «Хто не скаче, той москаль», и прыгают, прыгают, кто выше, чтоб не быть москалем, как сумасшедшие. Что-то среднее между гитлерюгенд и советской военизированной игрой «зарница» (но та была игрой, а тут всё взаправду: обучение борьбе и науке убивать, – думал он). «Хто не скаче – той москаль!» Паранойя! Если бы они читали историю и документы, и письма, которые читал я, вот что было бы самой настоящей и стопроцентной прививкой от этой заразы. Современные немцы давно это поняли и осознали, и отторгли из себя, а современные украинцы правого сектора готовят поход на Москву, после того, как разберутся со своими «москалями» внутри страны: «Слава Украині!» И еще громче, и чтоб весь мир содрогнулся: «Героям слава!»… Было это уже. Было и прошло, И вы пройдете, как морок, – говорил Николай, чувствуя, как сжимаются его челюсти…

«Батькам слава!» Когда-нибудь потомки проклянут и предадут анафеме их. Сейчас, к сожалению, он не мог изменить сознание даже тех людей, с которыми его связывала одна земля и одна история, и даже одна родная кровь. Зона отчуждения захватывает все большую территорию, вытравливая невидимой радиацией ненависти все, что было живого, радостного и светлого в его народе – таком хлебосольном, гостеприимном, таком веселом. Он продолжал верить, что таких людей больше, просто они запуганы, оболганы, и будто в тумане каком-то… Зона отчуждения… И только время рассудит по какую сторону находятся зараженные, больные, а по какую – здоровые.

5.

Теперь он чаще вспоминал отца, как будто чувствовал его рядом. Возможно, это мысли Николая притягивали его душу из чистых небес на грешную землю, на свою землю, где творилось такое, чего бы он не смог ни понять, ни вынести, если бы был жив.

– Хорошо, что отец этого не видит, – сказал Николай жене, – он точно бы на майдан пошел, надев все свои ордена и медали, встал бы перед этими черными воронами Бандеры… А если бы он прочитал украинские учебники по истории? А.Козинский (10-11кл.): «УПА была народной армией. Тысячи украинцев отдали свою жизнь за свободу Украины», а в учебнике С. Синило понятие «Великая Отечественная» заменено на «советско-германскую войну», и далее: «Многие украинцы находились в партизанских отрядах. Однако, многие из этих отрядов контролировали представители НКВД, и эти отряды действовали по их указке». Вот как можно одной похабной и лживой фразой перечеркнуть подвиг людей, отдавших свои жизни, борясь с фашизмом. Теперь нынешние фашисты дают оценку жизни моего отца?

Он как будто услышал его голос:

– И пусть бы они стреляли в меня за то, что бил эту нечисть, и их бы своими руками удушил… Всё бы сказал им.

Что «всё»? Кому говорить? Тем, которые вышли получить свободу, а их просто использовали, как всегда? Или тем, кого все эти годы учили только ненавидеть русских?

Он помнил, как отец рассказывал ему о войне:

– Там в человеке появлялось иногда какое-то особенное чувство или состояние, которое даже не объяснишь: будто ты сам становился другим, и силы откуда-то тебе посылаются, когда их уже совсем не оставалось. Разве теперь представить, что человек может не спать по несколько суток, проходить столько километров за день, мокнуть под дождем, замерзать в снегу и при этом не болеть всякими там простудами? Я не видел никого с насморком даже… А внутри вроде дверца открывалась в куда-то, что раньше заперто было от тебя: начинал тогда чувствовать так глубоко, что будто наперед всё видел. Друг у меня был, и вот перед боем сидим курим, еще с нами трое бойцов рядом сидели, а он и говорит: «Убьют меня сегодня». Меня аж в жар бросило от этих слов: «Что ты такое придумал?» – крикнул ему, а он: «Знаю я всё». И вот бой начался, перебежками двигаемся: добежать до окопа осталось метров пятьдесят. Я рядом с ним бегу, и тут он повернулся ко мне, улыбнулся как-то странно, и упал. Я даже не понял сразу, что случилось, не заметил пули, их столько там свистело вокруг, грохот стоял такой, что уши закладывало. Потом ночью я лежал и думал: «Почему он улыбнулся?» Ничего веселого, когда бой идет… И вдруг понял: он этим как бы говорил мне: «вот видишь, всё так и вышло, как я сказал». Страшно мне стало, хотя на войне вообще страшно, кто говорит, что не так, тот или дурак, или строит из себя героя. А со мной потом тоже случай был: увидел я за несколько минут вперед свое будущее. В бою бегу, впереди взводный кричит: «за мной, вашу мать!», а у меня вдруг мысль проскочила в голове: «Сейчас ранят», и враз – боль страшенная, ноги подогнулись – упал, из коленки кровь хлещет. Как так могло случится, что только подумал, и… Будто предупредил кто, ведь раньше мысли такой не было, старался вообще не думать об этом, всё больше Любу вспоминал, мать, себя пацаном… Ох и любил же я на речке пропадать. Как утром убегу с друзьями, так домой и не показываюсь, пока мать не придет, а уж, если она приходила, то с лозиной, и тогда – по заднице мокрой так отхлещет, а по мокрой – больно… Да, что та боль? На следующее утро – через окно вылезу, в то, что в сад выходило, и садами да огородами – опять к речке. Потом когда вырос, мать как-то призналась, что очень боялась как бы я не утонул, поэтому и лупила меня так… Но страшнее было отцу на глаза попадаться, если что не так сотворил: он только посмотрит – мороз по коже. О нем на фронте я почему-то редко вспоминал. А видение мне было один раз: сидели на отдыхе, кипяток пили, кто письмо писал, кто пуговку пришивал, кто анекдоты травил. Я о чем-то с товарищем говорил, уже не помню даже, как вдруг передо мной прямо – отец – лицо его так ясно – каждая морщинка видна. Мне под сердце кольнуло, и такая тоска напала, хоть плач, сижу, а слезы рвутся наружу. Лег, отвернулся, чтоб никто не заметил, руками закрылся, сделал вид, что сплю. А потом письмо получил, что умер отец. Сопоставил со своим видением и получилось – как раз в том момент он и явился мне, когда умирал, будто попрощаться пришел. До войны ничего подобного со мной не случалось – никаких таких прозрений… Да и что до войны было? Школа семилетка, потом училище ремесленное. Не видел еще ничего в жизни. Я ведь в 17 лет с другом своим на войну сбежал, прибавил годок себе, но вернули, потом через год уже взяли. Живой остался. А брат мой средний Коля (в честь него тебя и назвал), так он без войны погиб: в поле на мине подорвался, а кто-то говорил, что немцы убили его, но родители не нашли тела. Вот и пойми, как там судьба людьми правит: кому что дано, то и будет. Я так всегда себе говорил: «Не бойся ничего, что тебе суждено – всё твое»…