Бухта страха. Забытая палеонтологическая фантастика. Том 4 - Портер Браун

12 мая, полдень

Я с благоговейным трепетом думаю о том, как успешно продвигается мой эксперимент. Сегодня утром, приблизившись к эласмозавру, я заметил небольшое волнение в воде у его плавников. Я внимательно вгляделся в воду, ожидая увидеть рыб, лакомящихся плавниками беспомощного чудовища — и понял, что плеск этот был вызван не рыбами, а самими плавниками, которые слегка шевелились.

— Фрамингем, Фрамингем! — закричал я во весь голос. Огромное тело чуть пошевелилось, совсем немного, но достаточно заметно. Возможно, мозг или, точнее сказать, Фрамингем еще не пришел в себя или не сумел подчинить себе тело. Очевидно, это так: связь с телом еще не установлена, и это уже само по себе сводится к сну, к бессознательному состоянию. Человек, от рождения лишенный каких-либо чувств, не сможет осознать себя; так и Фрамингем, только начиная ощущать свое новое тело, с трудом осознает себя и большую часть времени спит. Я дал ему или эласмозавру — что правильней, выяснится через несколько дней — обычную порцию пищи.

17 мая, вечер

Последние три дня я снова хворал и до сегодняшнего утра не выходил из хижины. Эласмозавр лежал без движения в бухточке среди скал. Умер, подумал я — и тут же заметил, что его бока раздуваются от дыхания. Я начал собирать мидии и услышал негромкий вздох. Я обернулся и в ужасе замер — точно в ответ на какие-то нерешительные заклинания передо мной неожиданно предстало втайне желанное, но пугающее наяву видение демона. Я визжал, я вопил, мои крики отдавались многократным эхо в амфитеатре скал, и все это время голова эласмозавра вздымалась на длинной шее. Она покачивалась, пасть безмолвно открывалась и кривилась, будто в попытке что-то произнести, а глаза животного смотрели на меня то с диким страхом, то с жалобной мольбой.

— Фрамингем! — позвал я.

Пасть чудовища мгновенно захлопнулась; оно внимательно и доверчиво, как собака, посмотрело на меня.

— Вы меня понимаете?

Пасть снова задвигалась, испуская тихие вздохи и стоны.

— Если вы меня понимаете, положите голову на скалу.

Голова опустилась. Он понял. Мой эксперимент увенчался успехом! Я молча сидел на камне, размышляя о чудесном превращении и пытаясь убедить себя, что я не сплю и не сошел с ума. Затем я взял себя в руки и начал спокойно рассказывать своему другу обо всем, что произошло со времени его попытки самоубийства.

— Сейчас вы в некотором смысле частично парализованы, как мне кажется, — закончил я. — Ваш мозг еще не научился управлять новым телом. Я вижу, что вы можете двигать головой и шеей, хотя и с трудом. Попробуйте изменить положение тела. Вы не в состоянии, как я и думал. Не беспокойтесь, все придет со временем. Сумеете ли вы говорить или нет, я не знаю, но думаю, что сможете. Если нет, мы придумаем какой-нибудь способ общения. Как бы то ни было, вы освободились от человеческого тела и обрели мощный и жизнеспособный механизм, прежнему владельцу которого вы так завидовали. Вам нужно полностью прийти в себя; далее мне хотелось бы, чтобы вы нашли проход из озера в подземный мир и исследовали его. Подумайте, какой вклад вы можете внести в сокровищницу геологических знаний. Я составлю отчет о ваших открытиях, и имена Фрамингема и Мак-Леннегана войдут в пантеон величайших геологов.

Я с воодушевлением взмахнул руками, и огромные глаза моего друга зажглись ответным огнем.

2 июня, ночью

От былой беспомощности не осталось и следа: Фрамингем овладел речью, как и своей телесной оболочкой, но процесс этот был таким длительным и постепенным, что я не вел каждодневных записей. Теперь он управляет громад — разговаривает и может петь. Сейчас он поет. С наступлением ночи поднялся северный ветер, и в темноте я слышу могучие органные переливы его громоподобного и великолепного голоса; он поет торжественный грегорианский гимн, и четкие латинские слова смешиваются в странной гармонии с завываниями ветра.

Сегодня он пытался найти проход из озера во внутреннюю полость Земли, однако гигантский колодец в центре озера оказался забит камнями и ему ничего не удалось обнаружить. Его мучает страх, что я оставлю его и он погибнет от одиночества. Но я его не покину. Мне слишком больно думать, каким одиноким он тогда останется; кроме того, мне хотелось бы остаться здесь — еще одно таинственное содрогание может снова открыть путь из озера во внутренний мир Земли.

Фрамингема преследует мысль о том, что другие люди могут узнать о его существовании, поймать его и выставить в цирке или музее; он заявил, что будет сражаться за свою свободу вплоть до убийства тех, кто явится за ним. Будучи диким животным, он станет собственностью любого удачливого ловца, хотя я, вероятно, смогу на него претендовать, ссылаясь на то, что именно я его приручил.

6 июля.

Один из страхов Фрамингема воплотился в жизнь. Я стоял на тропинке, ведущей в котловину, глядя на низкие тяжелые облака, как вдруг из-за поворота вслед за носильщиком показался маленький человечек, без сомнения ученый; я не успел хорошенько его разглядеть — когда он стал рассматривать долину, внизу с шумом и мощью паровой каллиопы раздался гулкий голос Фрамингема, который распевал греческую песнь Анакреона на мотив «Где ты взял эту шляпу?»; миг спустя и сам певец показался в бухточке — черная колонна шеи величественно вздымалась вверх, в раскрытой пасти сверкали зубы.

Бедный маленький ученый! Он застыл на месте, уронив сачок для ловли бабочек, а когда Фрамингем сделал курбет, выпрыгнул из воды, упал обратно с таким плеском, что вся бухта заходила ходуном и хрипло загоготал, заставив скалы отозваться хохотом дюжины злобных демонов — он повернулся и со всех ног бросился бежать из ущелья.

Далее я пропускаю записи почти за год. Они не имеют особой важности.

30 июня 1897 года

Сомнений нет, мой друг переменился. Я заметил эти перемены некоторое время назад, но отказывался верить в них и приписывал их своему воображению. Грядет катастрофа, поглощение человеческого интеллекта грубым телом животного. Имеются прецеденты, подсказывающие, что такое возможно. Тело оказывает большее влияние на разум, нежели разум на тело. Болезненного, хрупкого Фрамингема, человека утонченного ума, больше нет. Вместо него бесчинствует чудовище, чьи развязные и банальные высказывания свидетельствуют о растущей умственной отсталости.

Его более не интересуют мои научные исследования — он говорит, что все это сущая дичь. Беседа с ним больше не может доставить никакого удовольствия образованному человеку: это вульгарные и путаные реплики о тривиальных событиях нашей жизни, отнюдь не отличающейся разнообразием. Чем это все закончится? Полным растворением человеческого разума в теле чудовища? Последней победой материи над духом, деградацией самого приземленного свойства, угасанием божественной искры? Если так, Эдвард Фрамингем действительно умрет; над могилой, где покоится его человеческое тело, я воздвигну подобающее надгробие, и мое бдение в этой долине подойдет к концу.