Блэк Свон Грин - Дэвид Митчелл

Так что, в общем, мама высадила меня на светофоре возле клиники Малвер-Линк и поехала в магазин к Лоренцо Хассингтри («Джейсон», конечно, тоже не самое крутое имя на свете, но «Лоренцо» – ох, в деревенской школе такое имя равносильно смертному приговору). Я пересек затопленную парковку, прыгая по островкам суши между лужами, представляя, что я – Джеймс Бонд, прыгающий по спинам крокодилов. У входа в клинику стояли двое старшеклассников из школы Дайсона Перринса. Они заметили мою вражескую униформу. Каждый год, если верить Гилберту Суинярду, старшеклассники из Дайсона Перринса назначают встречу нашим старшеклассникам – они встречаются на нейтральной территории, в Пулбруке, и устраивают массовую драку. Участвовать в ней обязаны все – кто не участвует, тот трус и гомик. А если кто расскажет учителям – его убьют. Три года назад, Плуто Новак так сильно отделал пацана из Дайсона Перрринса, что врачам пришлось буквально пришивать челюсть обратно. Он до сих пор ест через трубочку. К счастью лил дождь, и мальчишки из Дайсона Перринса меня не тронули.

Сегодня – мой второй в этом году визит, и красотка в приемной сразу узнала меня. «Я сообщу миссис де Ру, что ты пришел, Джейсон. Присядь пока». Она мне нравится. Она знает, зачем я здесь, и не болтает попусту. В приемной пахнет антисептиками и теплым пластиком. Сидящие здесь люди совсем не выглядят так, словно у них проблемы. Как и я, но это ничего не значит. Здесь тесновато, мы сидим почти вплотную друг к другу, и нам неловко, ведь самая очевидная тема для разговора – одновременно самая неприятная: «Ну, так, почему вы здесь?» Одна старушка сидела в углу и вязала. Звук ее спиц сливался со звуком дождя за окном. Похожий на хоббита дядька нервно ходил туда-сюда по комнате. Женщина с вешалками вместо костей читала «Обитателей холмов» Ричарда Адамса. Здесь была даже игровая площадка для детей, похожая на цветную клетку, с замызганными игрушками на полу. Но сегодня она пустовала. Телефон зазвонил, и красотка в приемной взяла трубку. Похоже, это был кто-то знакомый – она прикрыла трубку ладонью и понизила голос. Господи! Как же я завидую людям, которые могут свободно выражать свои мысли – говорить о том, что думают, в тот момент, когда думают об этом – без нужды постоянно проверять свою речь на «заикательные» слова. Слон Дамбо из мультика отстукивал такую песенку: Зав – зав – завтра – ут – ут – утром – скоро-скоро – и опять – пять – пять – пять (Без пятнадцати четыре. Мне осталось жить всего шестнадцать часов и пятнадцать минут). Я взял с журнального столика «Нэшнл джиографик». Там была статья о том, как женщина учила шимпанзе языку жестов.

На самом деле бывает два вида заикания – и они отличаются друг от друга так же, как понос отличается от запора. Первый вид: ты произносишь первый слог много-много раз и не можешь остановиться. За-за-за-за-заикание. Вот так. А второй вид – это наоборот: когда ты застреваешь после первого слога. ЗА…. ИКание! У меня второй вид. Поэтому я и сижу здесь, и жду, пока освободится миссис де Ру (Да, это ее настоящее имя. Нет, она не из Австралии, и вообще никогда не видела кенгуру).

Я начал заикаться пять лет назад. В тот год Малверн Хилсс страдал от жуткой засухи – дождей не было так долго, что вся трава пожухла. Мисс Трокмортон играла с нами в «Поле чудес». Она писала на доске части слов – и мы должны были угадывать их. Я помню, на доске было написано:

СО__В_Й

Даже слабоумный догадался бы, что это значит. Я поднял руку. Мисс Трокмортон сказала, да Джейсон, и в тот момент моя жизнь разделилась на две половины – до Палача и после Палача. Слово «соловей» зажглось у меня в мозгу, но просто не хотело выходить. Буква «С» далась мне легко, но чем сильнее я старался выдавить остальное, тем сильнее Палач затягивал петлю на моей шее. Я помню, как Люси Снидс шептала что-то на ухо Анджеле Булок, потом – сдавленные смешки. Я помню странный взгляд Роберта Саута. Я бы так же смотрел, если б это случилось с кем-то другим. Когда заика начинает заикаться, его глазные яблоки вылезают из орбит, лицо становится красным, как у арм-рестлера в момент последнего рывка, и он хватает воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Должно быть со стороны это выглядит ужасно забавно.

Но это вовсе не забавно для меня.

Мисс Трокмортон ждала. Каждый ребенок в классе ждал. Каждая корова и каждый паук в Блэк Свон Грин ждал. Каждое облако, каждая машина, и даже миссис Тетчер в доме Парламента, прислушивались, приглядывались и удивлялись: Что случилось с Джейсоном Тейлором?

Но было совершенно неважно, насколько я шокирован, напуган и пристыжен, не важно было каким идиотом я выставил себя перед одноклассниками, не важно, как сильно я себя ненавидел за то, что не способен сказать простое слово на родном языке, – я все равно не мог сказать «соловей». В конце концов, я вынужден был пробормотать: «я не уверен, мисс», и мисс Трокмортон сказала, «я понимаю». И она все поняла. Она позвонила маме в тот вечер, и через неделю я уже сидел в кабинете миссис де Ру, логопеда из клиники Малверн-Линк. Это случилось пять лет назад.

Примерно в то же самое время (возможно, даже в тот самый момент) мой недуг приобрел образное воплощение – он превратился в Палача. Потрескавшиеся губы, сломанный нос, носорожьи щеки, красные глаза (потому что он никогда не спит). Я представлял его сейчас, сидящего в комнате ожидания, и бормочущего считалочку на златом крыльце сидели…

Я представлял, как он хватает меня за губы, зажимает мне рот и говорит: «Это мое». Его руки – вот что я представлял себе чаще всего. Его змеевидные пальцы, которые проникают мне в рот, обхватывают язык и сжимают глотку так сильно, что я не могу дышать. Больше всего Палач любит слова на букву «С». Когда мне было семь, я боялся, что люди спросят у меня: «сколько тебе лет?» В конце концов я просто стал показывать возраст на пальцах, – и люди думали, что я выделываюсь. Почему ты просто не скажешь мне, придурок? Раньше палач любил слова на букву «Ю», но в последнее время он ослабил хватку на этой букве, и сдвинулся на «Е». А это плохо. Если вы посмотрите в словарь, вы увидите, какая секция самая большая: это «Е». Двадцать миллионов слов начинаются на «С» и «Е». Самый большой мой страх, помимо начала ядерной войны с Советским Союзом, это потеря буквы «Д». Ведь без нее я не смогу даже сказать свое имя. Мне придется сменить его на более простое (а отец никогда не позволит мне сделать это).

Единственный способ обмануть Палача – это думать на шаг вперед. И если ты видишь «заикательное» слово в следующем предложении – ты просто заменяешь его на другое. Естественно ты должен думать очень быстро, чтобы собеседник ничего не заметил. Чтение словарей очень помогает в этом деле – я знаю много слов, и часто просто заменяю нежелательное слово на синоним. Но при этом надо всегда помнить, с кем ты разговариваешь. (Если бы я говорил с другим 13-летним мальчишкой и заменил слово «грусть» на слово «меланхолия», меня бы подняли на смех, потому что дети не должны разговаривать языком взрослых. Во всяком случае – не в Аптоне, не в нашем захолустье). Другой способ выиграть время это вставлять «Э-м-м-м…» в свою речь, в надежде, что Палач отвлечется, и ты сможешь протащить «заикательное» слово у него под носом. Но и здесь есть подвох: если ты слишком долго зависнешь на «эм-м-м…» ты будешь выглядеть как идиот. И наконец, если учитель задает тебе вопрос, в котором по-любому есть «заикательное» слово, то лучший выход – притвориться, что просто не знаешь ответа. Я делал это так много раз, что уже сбился со счета. Иногда учителя бесятся (особенно если они перед этим пол урока объясняли тебе что-то). Но мне плевать – лучше уже притвориться дурачком, чем на всю жизнь получить кличку «Заика».

Обычно мне удается избежать участия во всякого рода массовых мероприятиях, но завтра утром в без пяти девять – это случится. Я буду стоять перед Гарри Дрэйком и Нилом Броусом и всем остальным классом и читать книгу мистера Кемпси «Простые Молитвы для Сложного Мира», там будут десятки «заикательных» слов, и я не смогу заменить их или притвориться, что не знаю, ведь книга будет у меня в руках, и все слова напечатаны в ней, черным по белому. Палач будет смотреть мне через плечо и подчеркивать все слова на «С» и «Е», и будет шептать мне на ухо: «Давай, Тейлор, попробуй-ка, произнеси это». Я знаю, что на глазах у Гарри Дрэйка и Нила Броуса и всего остального класса, Палач с удовольствием ухватит меня за язык, сдавит мне глотку и – размажет меня по стенке. Это гораздо хуже чем случай Джо Диккона. Я буду заикаться сильнее, чем когда-либо в жизни. Завтра примерно в 9.15 моя тайна распространится по школе подобно нервно-паралитическому газу. К концу первой перемены моя жизнь превратится в пепел.

Самую наинелепейшую школьную байку я слышал от Пита Рэдмарли. Он клялся на могиле своей бабушки, что это правда. Мальчик-шестиклассник учился на одни пятерки. У него были адски жестокие родители, которые постоянно заставляли его учится только на пятерки и требовали максимальной отдачи. И однажды на одном из тестов он просто сломался – он не понял и одного вопроса. Тогда он достал из пенала два карандаша, наточил их, приложил острыми концами к глазам и с размаху ударился лицом об парту – да так сильно, что только кончики карандашей, не больше дюйма, остались торчать из глазниц. Говорят, завуч, мистер Никсон сумел спустить историю на тормозах так, что она даже не попала в газеты. Конечно, это просто идиотская байка, но сейчас я лучше проделаю такой же трюк с карандашами, чем позволю Палачу опозорить меня на глазах у всего класса.