Я и мы. Точка зрения агностического персонализма - Игорь Сохань

Это абстрактная математика Рассела. Попытки арифметизировать реальность в целях познания относительной истины свойственны не всем. Фут – размер стандартной ступни. Сложив три фута, получим ярд, что разрушает всю логику рассуждений. Фут был важен, когда человек стрелял из лука и нужно было как-то измерять дистанцию. В гольф играют, измеряя дистанцию тремя футами – ярдами; запуская космический корабль, никто не меряет расстояния футами, ярдами. Даже арифметика относительна. Например, я встречаюсь с Аней и Катей и с каждой из них у меня образована пара, но если нас соединить, то, очевидно, что я с Катей плюс я с Аней не равняется четырем. Две пары в сумме дали три: я, Катя и Аня. Это чрезвычайно распространено в мире: я+теща и ты+твоя мама не равно 4, хотя это и две пары, которые складываются определенным образом. Лиса ест зайчика, и ворона подъедает остатки этого же зайчика – это не две пары, которые при плюсовании дают четыре.

Так, в повести «Смерть Ивана Ильича» Л. Толстого у главного героя ни с кем арифметически ничего уже и складываться не хочется, и арифметика жизни нарушается хуже, чем у Ф. Достоевского. 2х2 не равно 4. «В середине разговора Федор Петрович взглянул на Ивана Ильича и замолк. Другие взглянули и замолкли. Иван Ильич смотрел блестящими глазами пред собою, очевидно, негодуя на них. Надо было поправить это, но поправить никак нельзя было. Надо было как-нибудь прервать это молчание. Никто не решался, и всем становилось страшно, что вдруг нарушится как-нибудь приличная ложь, и ясно будет всем то, что есть. Лиза первая решилась. Она прервала молчание. Она хотела скрыть то, что все испытывали, но проговорилась.

– Однако, если ехать, то пора, – сказала она, взглянув на свои часы, подарок отца, и чуть заметно, значительно о чем-то, им одним известном, улыбнулась молодому человеку и встала, зашумев платьем.

Все встали, простились и уехали.

Когда они вышли, Ивану Ильичу показалось, что ему легче: лжи не было, – она ушла с ними, но боль осталась. Все та же боль, все тот же страх делали то, что ничто не тяжелее, ничто не легче. Все хуже.

Опять пошли минута за минутой, час за часом, все то же, и все нет конца, и все страшнее неизбежный конец».

Можно так или сяк складывать сущности в своем представлении. Невозможно арифметически складывать бытие.

В персонализме более понятен алогизм писателей, поэтов… «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Классический философ не согласится с этим, персоналист как раз согласится и будет цитировать Пушкина в таком искаженном обобщенном виде: «Тьмы низких истин нам дороже / Нас возвышающий обман».

То, что Достоевский описывает как дьявольское своеволие в человеке, – это просто обычная женская душа, которую представил Пушкин в «Сказке о рыбаке и рыбке» (ее следовало бы назвать «Правдивая история про бабу, мечтающую стать царицей морскою и ругающуюся у разбитого корыта»).

У Достоевского читаем:

«Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, – так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет. Да ведь мало того: даже в том случае, если он действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если б это доказать ему даже естественными науками и математически, так и тут не образумится, а нарочно напротив что-нибудь сделает, единственно из одной неблагодарности; собственно чтоб настоять на своем. А в том случае, если средств у него не окажется, – выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит-таки на своем! Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может только один человек (это уж его привилегия, главнейшим образом отличающая его от других животных), так ведь он, пожалуй, одним проклятием достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепьянная клавиша!»; «Одним словом, человек устроен комически; во всем этом, очевидно, заключается каламбур. Но дважды два четыре – все-таки вещь пренесносная. Дважды два четыре – ведь это, по моему мнению, только нахальство-с. Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги руки в боки и плюется. Я согласен, что дважды два четыре – превосходная вещь; но если уже все хвалить, то и дважды два пять – премилая иногда вещица».

Бертран Рассел – аналитик, математик, для него естественно считать, что «“картина мира” есть совокупность логических высказываний». Эта фраза непонятна многим, но большинство понимает, что не все можно вербализировать. Человек, попадая в чуждую атмосферу, строит картину мира носом, и первое, что его будет раздражать, – это запахи и звуки. Как их можно вербализировать? Запахи и звуки – это существенная материальная часть нашего опыта и нашей памяти, где она может быть вполне вещественна. Естественно, что многое мы плохо помним и вспоминаем только, если ситуация повторяется, но все равно запахи, звуки, а также прикосновения (особенно оскорбительные) формируют нашу картину миру, определяя, что мы предпочитаем, что отвергаем… В работе «Исповедь персоналиста» достаточно сравнений картины мира собаки и человека. В первой нет абсолютных истин, каждая истина индивидуальна и связана с конкретными обстоятельствами или конкретными людьми. Животные не формируют вторичные понятия, и никакая собака не будет относиться к какому-то человеку дружелюбно только потому, что он относится к классу безобидных философов, как автор.

Человек подобен животному и так же, как животное, может легко отличать один класс предметов от других по каким-то признакам. Построить логическую систему распознавания образов не так сложно. Человек отличается от животных не только наличием мочки уха, которая есть только у него, но возможностью создавать иерархию взаимозависимых понятий. Это никакое животное не может представить. Человек может отличить грушу, яблоко от арбуза, вишни. Он может сесть на пенек, как на стул и обеденный стул одновременно: «Сяду на пенек, съем пирожок». Животному нужно понюхать, лизнуть. Можно, конечно, сказать, что и животное различает вторичные понятия: съедобные вещи, опасные или обстоятельства, близкие и хорошие, которые не обижают, а кормят. Но это все же зачаточные понятия более высокого уровня, нежели те, которые служат для распознавания и различения одного класса совокупных предметов.

Человек всегда формирует вторичные понятия начиная с некоторого возраста. Зачем? Чтобы проще было ориентироваться в мире разнообразных и в то же время однородных предметов. Так легче и понятнее передавать опыт. Это замечательное человеческое свойство имеет свою цену. Якобы так человеку проще жить для более точного познания, но как раз процесс формирования вторичных понятий (например, мебель, фрукты, полезные вещи, бесполезные вещи, хорошее, плохое, общество, конституция, биржа) – самый главный рассадник лжи. Личность – это не только истина, носитель истины, о чем мы так много говорили выше. Одна личность может формировать одни вторичные понятия, другая другие. Например, вторичное понятие: государство. Один видит одно государство, другой другое. Что такое война между государствами? Все животные как-то выживают. Не воюют. Борьба за жизнь – это не война. Можно дать едва ли не бесконечное число определений войны, но общего нет. Вторичные понятия не формализуемы, они открыты, и каждый класс вторичных понятий может быть наполнен новыми первичными понятиями или понятиями низшего уровня.

Истина – это то, что мы знаем о предмете, когда наши сведения не противоречат опыту использования. Это та истина, которую отрицал Хайдеггер: если можешь распоряжаться как хочешь, еще не познал истину.

Генетически человек не так зависим от того, что «ему передается». Некоторые птенцы генетически запрограммированы, что мама – это то, что в момент рождения они видят с красной точкой на лбу. Так что если экспериментатору, принимающего роды у птицы, нарисовать красную точку, то при всем очевидном несоответствии «акушера» с мамой-птицей, птенец запомнит его навсегда как свою настоящую мать и будет за ним следовать, пока не созреет…