Я и мы. Точка зрения агностического персонализма - Игорь Сохань

Эммануэль Мунье, французский персоналист, социалист, католик, издавал с 1932 года журнал Esprit, вокруг которого объединились единомышленники, в 1936 году опубликовал классический труд «Манифест персонализма». Мунье придал персонализму публичность, узнаваемость. С подачи Мунье персонализм раскрасился, как пасхальные яички, как рождественские лампочки и гирлянды. Все, кто интересуется персонализмом, в первую очередь должны прочитать манифест Мунье, в котором он общается с молодежью как близкий и равный. «Мы называем персоналистским всякое учение, всякую цивилизацию, утверждающие примат человеческой личности над материальной необходимостью и коллективными механизмами, которые служат опорой в ее развитии»; «…для нас персонализм – это только общезначимый пароль, суммарное обозначение, подходящее для различных учений, которые, однако, в той исторической ситуации, в которой мы находимся, могут приходить к согласию относительно лишь элементарных физических и метафизических условий (возникновения) новой цивилизации. Таким образом, персонализм не заявляет об утверждении новой школы, открытии еще одной часовни, изобретении новой замкнутой системы. Он свидетельствует об общем волеизъявлении и, не касаясь имеющегося здесь разнообразия, ставит себя ему на службу, чтобы вести поиск средств, дающих возможность эффективно воздействовать на историю. Следовательно, мы должны бы употреблять множественное число, говорить о различных формах персонализма… Наша ближайшая цель состоит в том, чтобы… определить совокупность первичных принципов согласия, которые могут стать основанием цивилизации, посвящающей себя человеческой личности. Эти принципы согласия должны в достаточной мере опираться на истину, чтобы…» (Мунье Э. Манифест персонализма. М.: Республика, 1999. С. 269).

Бердяев, Мунье, другие философы социалистического или христианского персонализма восклицали лозунги, утверждая, что человек богоравен, социален и только так нужно относиться к человеку и строить цивилизацию вокруг него, а не вокруг наживы, неравенства, денег, войн, торжества насилия над единичной личностью, как раньше до этого тысячелетия развивалась цивилизация. Можно возразить, что Человек богоравен не тогда, когда слаб и вопрошает «Боже, зачем ты оставил меня!», а когда силен (а человек силен всегда, как видно уже десять тысяч лет). Это считается ересью с точки зрения других мировых религий, но позволило христианству породнить человека с богом в русле древнегреческой традиции, Прометей вылепил человека из глины, Геракл после десяти подвигов стал бессмертным и равным богам человеком.

Папу Иоанна Павла II также можно смело назвать одним из великих персоналистов XX века. Он говорил: «Считают, что молитва – это беседа. В беседе всегда есть “я” и «ты”; в данном случае “Ты” пишется с большой буквы. Первоначальный опыт молитвы учит, что “я” здесь преобладает. Потом мы убеждаемся, что на самом деле всё иначе. Преобладает “Ты”, в котором берёт начало наша молитва».

Сказано абсолютно персоналистично.

Отдельно стоит Бертранд Рассел, математик, позитивист, агностик! Его мысли близки агностическому персонализму, но он жил в другую эпоху между двумя мировыми войнами, был социалистом, математиком, атеистом, хотя и называл себя агностиком. Вот что он говорил:

«– Кто такой агностик?

– Агностик считает невозможным познать истину в вопросах существования Бога или вечной жизни, с которыми связано христианство и прочие религии. Или, если это и не невозможно вообще, то, по крайней мере, не представляется возможным в настоящее время»[1].

С этим согласится персоналист, хотя и поправит, что вместо слов «считает невозможным» лучше говорить «не считает возможным»… Вера должна корениться в убеждениях. Однако при равных убеждениях вера может быть разная.

С чем не согласится персоналист, так это с Расселом, который говорит об агностике и называет его «он»: «Что касается греха, он (т. е. агностик) считает это понятие (греха) бесполезным. Он, агностик, разумеется, допускает, что какое-то поведение может быть желательным, а какое-то нет, но он считает, что наказание за нежелательное поведение может быть лишь средством исправления или сдерживания; оно не должно налагаться лишь постольку, поскольку зло, само собой разумеется, должно страдать. Именно эта вера в карательные меры и привела к возникновению ада. Понятие греха принесло много вреда, в том числе и это».

Понятие греха можно использовать во вред человеку: манипулировать человеком, используя греховность и все, что связано с этим: поведение, убеждения, культуру, пищу, одежду… (Проще, конечно, манипулировать чем-то искусственно возвышенным, что так или иначе выросло в человеке).

Достоинство христианства в том, что за две тысячи лет понятие греховности стало внутренним неискоренимым убеждением христианина, а не повиновением внешним требованиям. Это, возможно, единственная мировая религия, которая не требует, чтобы верующий хоть чем-то отличался внешне от неверующего. Данное неформальное требование, которые было принято всеми, сформировало огромные преимущества убеждениям, поскольку никакая иная религия даже близко не подошла к решению основных вопросов, которые беспокоят верующих. Конечно, служитель культа всегда отличался внешне от прихожанина, но верующий от неверующего в обыденной жизни не должен отличаться, иначе… Мы знаем, что может произойти.

Многие приняли новое верование и готовы были, скорее, жить рядом с христианами, чем в другом мире. Понятие греха – это краеугольный камень в развитии мира. Если бы не было этого краеугольного камня – понятия и осознания греха, постоянного размышления и оценки – мир был бы сейчас другим. Понятие греховности – ключевой момент в христианской цивилизации, об этом думали миллиарды людей последние 2000 лет. Мы можем только воскликнуть «Браво!!!» тем, кто не забывал о греховности и не стесывал это понятие до размера зубочистки или палочек для еды.

В работе «Счастье и грех» (Игорь Сохань. Счастье и грех. СПб.: Алетейя, 2014) автор сравнивал путь жизни человека, который считает себя греховным относительно своих координат греховности, с жизненной дорогой тех, кому нравится считать себя безгрешными. Понимание греха важно для человека. Если не копаться каждый день в своих грехах, а жить как лунатик, не на этой Земле, а на вымышленной, никому-больше-ненужной, нет и не может быть никакой связи человека с человеком. Только подспудное понимание нами нашей греховности позволяет нам хоть как-то общаться друг с другом и относиться один к другому как человек к человеку. Только грех и понятное всем значение греха – общее между нами. Любить можно свою собаку или лошадь, и в этом нет ничего общего. Любовь к ближним, как она нашла выражение в XX веке, социальность, «социалистичность» создали «поколение безгрешных» (см. «Счастье и грех»), когда человек при всей своей естественной природе Достоевского попытался показать всем, что может жить как романтик Новалис, как «грустный добрый Байрон», как будто возможно невозможное и мы все, понимая категорический императив Канта, имеем мужество постоянно всю жизнь придерживаться, воздерживаться от плохого и нехорошего, о чем писали Фрейд, Ницше и даже не только Достоевский, а также гуманист Лев Николаевич Толстой в повестях «Крейцерова соната» и «Смерть Ивана Ильича».

Человек грешит постоянно, что бы он ни делал: даже если не курит, не пьет и не увлекается плотскими радостями, он все равно грешит, живя согласно своей природе, и изменить это не может. Все, что человек может, – это закрыть глаза и придумать, как нужно успокаивать себя, твердя «Я хороший, я хороший, я хороший».

Поскольку персонализм не стал канонической философией, мы вправе говорить о нем неформально, как о том, что рождается.

Цель данной работы – возродить интерес к персонализму.

Соответственно нашему времени, мы будет говорить о персонализме без привязки к каким-то конфессиональным или политическим пристрастиям, то есть будем обсуждать агностический персонализм. В этом есть своя правда, поскольку ребенок начинает познавать мир еще в чреве матери, когда у него нет определенных религиозных и политических предпочтений, хотя он уже личность, возможно, на пятом месяце эмбрионального развития слышит звуки, запоминает их, работает руками и ногами и порой чувствительно досаждает матери.

Персонализм – это вопросы, которые мы задаем о самих себе, и наши ответы себе.

«Чем человек отличается от других?»

«Что в нем хорошего?»

«Что человеку нужно?»

Почему, например, относительно пингвинов (социальные птицы водоплавающие, но не летающие) нельзя сказать, что они персоналисты, почему волки не персоналисты, хотя живут стаями, почему, наконец, обезьяны не персоналисты, хотя очень социальны? Персонализм соткан из недостатков, которые порой не осознаешь. И эти недостатки, кощунственные для многих, как раз и формируют «настоящий персонализм», то, что в тебе больше всего тебе нравится.