Вольер (сборник) - Алла Дымовская

Будет ли ответ? Он надеялся хотя бы на подспорье. К тому же Тим обнаружил у книжки драгоценное и редкое качество. Одни и те же явленные ему слова могли иметь сразу по нескольку значений, и тогда простые фразы, сложенные из них, обретали совсем иной смысл. Может, он что-нибудь пропустил, может, нужно попробовать еще раз. Все равно в поселке «Азбука» получалась единственной вещью такого рода, а больше читать знаки было совершенно негде, хоть ты тресни! Невольно выругался Тим про себя. Что же, он попробует, еще как попробует!

В этот миг сонную, воркующую тишину сиреневого часа прорезал низкий, тягучий звон. Вот-те, нате! Не может быть! Послание от Радетеля. Неужто скоро праздник? Но нет, тогда бы звон был высокий и с переливами. Сообщения же, касающиеся исполнения прошений, говорят, обычно появляются вечерами в Зале Картин, хотя Тим пока ни одного не видел. А уведомления семейного характера, о свадьбах, детишках, наступлениях зрелости и прочей ерунде вообще приносит «домовой» неизвестно откуда. Стало быть, случилось что-то необыкновенное. Но что? Тут у Тима невольно подкосились ноги, словно бы превратились в мягкую жевательную тянучку, и он плюхнулся с размаху на траву, но даже не почувствовал боли от неловкого падения. Его захлестнул панический, ни с чем прежде несравнимый страх. Известно, к чему этот звон на Колокольне Времени! Из-за его, Тима, выкрутасов. Ну зачем, зачем он полез в эту окаянную крапиву? И какое ему дело до сумеречных знаков на новой границе? Теперь он получит по заслугам, и так ему и надо! Из глаз его сами собой хлынули ручьем холодные, пропащие слезы, Тиму стало ужасно жалко себя, он внезапно осознал собственную малость и крайнюю беспомощность перед лицом грядущего наказания, и, следуя слепому, животному инстинкту, предпринял единственную, пришедшую ему на ум спасительную попытку – начал истово молиться Радетелям. Вдруг и пощадят.

Потом он встал. Лучше уж он придет сам, лучше уж навстречу, чем бежать прочь, и не потому, что бежать некуда, а только – так лучше. Почему и отчего, Тим на сей раз не задавался вопросом, ему лишь показалось вполне естественным этак-то поступить. Он и знать не знал – поступок его из ряда вон, никто еще не делал ничего похожего и не рассуждал подобным образом в поселке «Яблочный чиж», потому что не было там естественных вещей с названиями «смелость» и «отчаяние». Он трусил необычайно, но все же шел вперед, пускай и на ватных, подгибающихся ногах. Пускай через страх и через силу, но все же шел вперед.

Тим вышел на Соборную площадь. Полно народа, и каждый, раззявив рот, смотрит вверх, на «говорящую птицу» – неживую разомкнутую пасть, вознесенную ввысь на радужном шесте, изрекающую торжественные послания Радетелей. Поэтому никто не обратил ровно никакого внимания на его необычный, удрученный вид – понурые плечи и обреченный, зеркальный взгляд карих с прозеленью, широко раскрытых глаз.

«Завтра, в оранжевый час. Прибытие Радетеля-хозяина. Новый товарищ по обмену. Напутственное слово. Возрадуйтесь и воздайте. Да хранит вас всех судьба!».

Тим не сразу смог уразуметь, что в послании о нем не говорится ни единого словечка. Он уже настолько внутренне приготовился к роковому для себя исходу, что долго не был в состоянии поверить в помилование. Да и помилования не вышло, потому что не объявлялись преступление и наказание. Воображение, прыткое и знающее за собой вину, подвело его самым предательским образом. Ну с чего он взял, будто его походы к новой границе непременно вызовут всеобщий переполох? Его отпустило гнетущее чувство одиночества приговоренного, и он рассуждал теперь здраво – тоже мне, фигура, Тим из поселка «Яблочный чиж». Подумаешь! Хватил бы его «домовой» за шиворот или, скажем, «железный дровосек» своими клешнями, да и уволок в Лечебницу. Стоило бы Радетелям самим стараться да еще объявлять всеобщий приветственный сбор!

Хотя странно. Когда сосед Яго прибыл по обмену из своих «беспечных малиновок», никакой Радетель его не сопровождал, еще чего! И никого не сопровождал, насколько знал за свою короткую жизнь Тим – не было таких случаев. И в поселке ни о чем подобном никем из стариков не упоминалось. Может, какой особенный переселенец? Вздор, люди все равны. Что положено одному, положено и другому. Он подумал немного, на этот раз очень быстро. Даже сам удивился. Все очень просто – случайно совпало, прибытие нового жителя и визит Радетеля-хозяина здешних мест. Говорят, иногда они приходят, ни зачем, а только посмотреть, что и как, и показать себя. На памяти Тима еще ни одного явления Радетелей не происходило, и он, позабыв прежние страхи, чистосердечно возрадовался и воодушевился. Надо же, вместо сурового наказания выпали на его долю невиданные счастье и удача. Вдруг и ответы выпадут тоже? А коли нет, посмотреть на живого хозяина всего сущего в поселке «Яблочный чиж» само по себе достойное событие!

К нему подбежали Сим и Аника, наперебой загалдели:

– Ты слышал? Слышал? А как это будет? Ой, здорово! – в один голос твердили они, подпрыгивая на месте от радости и прихлопывая в ладоши.

Тим был рад тоже. Главная лиха беда пока миновала его.

Неподалеку приплясывала на смятой траве пестрой, неугомонной стайкой малышня, выкликая: «Чудо, чудо!», и старшие тоже улыбались друг дружке, повторяя: «Вот праздник, так праздник!». А с неба опять посыпал мелкий, противно-тепловатый дождичек.

Праздник блаженного послушания

Поселок «Яблочный чиж» в полном составе собрался на площади задолго до назначенного оранжевого часа. Пришли все без исключения. Даже Фавн, несмотря на то, что он не слишком интересовался поселковыми событиями, которые не касались его непосредственно. Матери и отцы привели детишек, усердные «домовые» прикатили колясочки с младенцами. Молодежь держалась небольшими стайками, стеснялась и делала вид, будто ей все нипочем. Сим, Аника и Марийка стояли особняком, как самые старшие из тех, кто вот-вот получит вторую зрелость, жестами подзывали к себе Тима. Но он нарочно не шел, предпочитая компанию отца и тетушки Зо. Потому что это была своего рода игра – отец притворялся, будто бы говорливая соседка сильно докучает ему и как бы искал спасения у Тима, тетушка Зо – будто бы Тим ей помеха, а ведь дело обстояло как раз наоборот. И еще потому, что друзья его задурили бы Тиму голову своей болтовней и восторгами, но именно теперь Тиму просто необходимо было воспринимать происходящее насколько возможно ясно и отчетливо.

Внезапным порывом началось общее моление, невзирая на то, что заранее его никто не назначал и не объявлял – вообще молиться в оранжевый час было не по установлению. Но как-то разом жители поселка приняли торжественные позы, тоже и малые дети: сведенные над головами руки, ладони, сложенные «лодочкой», лица, обращенные к небу, хотя на небе-то никаких Радетелей никогда не наблюдалось. И нескладный многоголосый хор в давно заученной стройной последовательности затянул размеренное песнопение:

Радуемся и превозносим! Благодарим и преклоняемся! В послушании и в изобилии! Радетели наши, да пребудьте с нами! Дарить и принимать! Хранить и почитать! Каждому свое в горних высях и на земле!

И так до тех пор, пока обессиленные в трансе головы не падали устало в отдохновении на грудь, не обвисали утратившие страсть расслабленные руки, а на лицах не начинала сиять тихая, довольная умиротворенность. В этот раз со всеми было так. Кроме Тима. Первый раз в жизни у него не вышло, хотя ритуал молитвенного поклонения Радетелям был изведан им с малолетства, каждое ощущение возникало последовательно само собой и сменялось другим, более счастливым и сладостным. Теперь он стоял как пень от старого дерева в поселковой дубовой роще и не мог уйти, и не мог не наблюдать, как благодарственное моление выглядит со стороны. А выглядело-то оно преглупейшим образом. «Преглупейшее» вообще служило крайним, оскорбительным определением в лексиконе Тима. И уж, конечно, никогда еще Тиму не приходилось применять и прилагать его к такому священному действию, как всеобщее благодарственное моление на Соборной площади. Но теперь никакого иного, более мягкого слова, попросту не нашлось. Даже и чувства невольного страха и святотатственного возмущения не возникло. Потому что и впрямь «преглупейшим образом». Наоборот, невольно Тиму стало вдруг стыдно. Неужто и он так каждый день стоит на зеленой пушистой траве, с простертыми вверх руками и бормочет нараспев тягучую вязь разнообразных звуков, смысла которых в этот момент не понимает. Зачем нужна молитва, если здравый рассудок в ней спит непробудным сном? Не лучше ли на трезвую голову разобрать каждое слово отдельно и в его связи с остальными, раз и навсегда понять и принять, чем изо дня в день бубнить одно и то же? Словно он животное, которое если не приручать постоянно, так оно и не уразумеет, чего от него хотят?

Тут его любопытствующий взгляд наткнулся на второй такой же. Нет, не такой же, сказал себе Тим. А растерянный и как бы недоуменный, и оттого тревожно беспомощный. Наискосок от него, рядом с Лелем-«курносиком» и его большим семейством, молящимся истово, стоял Фавн. Его руки тоже не простирались к небесам, ни единого звука не слетало с его сомкнутых, будто приклеенных друг к дружке губ, вовсе не шевелившихся и для приличия. Фавн, в свою очередь, смотрел на Тима без укоризны и без любопытства, как бы спрашивал безмолвно: «Что, приятель, худо тебе? Ты тоже здесь лишний?» Еще теперь Тим вспомнил совершенно определенно – никогда прежде не замечал он Фавна на благодарственных молениях, может, не обращал внимания? Нет, не было Фавна на Соборной площади. Никогда не было. Ни когда шел нежный, как шепот, снег, ни когда легкий дождичек, ни когда сияло озорное солнце, в красный час молитвы всегда высоко парившее в синем небе. Почему же сейчас? Спросил и сам себе ответил Тим: потому что прибытие Радетеля такому, как Фавн, все равно любопытно. И какому такому? Стало быть, и Фавн отличается от других, стало быть, похож на него, Тима? И может, загадочные его обрывки фраз о каком-то квадрате у времени вовсе не стариковский бред?