Девушки из Шанхая - Лиза Си

Он мрачно смотрит на меня и спрашивает:

— Вы ей ничего не передадите, так ведь?

Я медлю с ответом, и он хмурится:

— Я не доверяю китаянкам. Они всегда лгут.

Мне уже не в первый раз доводится такое слышать, и сегодня мне это нравится не больше, чем всегда.

— Я не лгу.

— Китаянки никогда не выполняют обещание. Их сердце лгут.

— Обещания. Сердца, — поправляю его я. Нужно немедленно сменить тему. Сегодня это не так сложно.

— Как вы съездили в Лос-Анджелес?

— Очень хорошо. Скоро я снова поеду в Америку.

— Очередное соревнование по плаванию?

— Нет.

— Учиться?

Он переходит на китайский: это слово нашего языка он знает отлично.

— Завоевывать.

— В самом деле? Каким образом?

— Мы отправимся в Вашингтон, — отвечает он, снова переходя на английский. — Девушки-янки будут стирать нам белье.

Он смеется. Я смеюсь. Все идет своим чередом.

Когда истекает время, я забираю свою скромную плату и отправляюсь домой. Мэй спит. Я ложусь рядом с ней, кладу руку ей на бедро и закрываю глаза. Безумно хочется спать, но голова лихорадочно бурлит от переполняющих ее чувств и образов. Я думала, что я — современная девушка. Я думала, что у меня есть выбор. Я думала, что у нас с матерью нет ничего общего. Но отцовская страсть к игре уничтожила все. Чтобы спасти семью, меня продадут, как испокон веков продавали дочерей. Мне трудно дышать — такой загнанной и беспомощной я себя чувствую.

Все, однако, может оказаться совсем не так плохо, как кажется. Отец даже сказал, что нам с Мэй не придется уезжать с этими чужаками на другой конец света. Мы можем подписать необходимые бумаги, наши так называемые мужья уедут, и жизнь снова станет прежней. Изменится только одно: нам с Мэй придется покинуть отцовский дом и начать жить самостоятельно. Я дождусь, пока мой муж покинет страну, заявлю, что он меня бросил, и подам на развод. Тогда мы с З. Ч. сможем пожениться (свадьба, конечно, будет не такой пышной, как я планировала, — может быть, мы просто посидим в кафе с нашими друзьями-художниками и с кем-нибудь из натурщиц). Я найду себе полноценную работу. Мэй будет жить с нами, пока не выйдет замуж. Мы будем заботиться друг о друге. У нас все получится.

Я сажусь и потираю виски. Глупо об этом мечтать. Наверное, я слишком долго жила в Шанхае.

Я ласково трясу сестру:

— Мэй, проснись.

Она открывает глаза, и я вижу в них ту кроткую доверчивость, которая с раннего детства составляла ее очарование. Мгновение — и она вспоминает все, что произошло, и взгляд ее темнеет.

— Пора одеваться, — говорю я. — Скоро у нас встреча с нашими мужьями.

Что надеть? Сыновья Лу — китайцы, и, возможно, нам стоит надеть традиционные чонсамы. Вместе с тем они из Америки, поэтому лучше будет, если мы наденем что-нибудь, что покажет, что мы не чужды западного влияния. Дело не в том, что мы хотим им понравиться, но нам не хотелось бы испортить все дело. Мы ныряем в платья из вискозы с цветочным узором. Переглянувшись, пожимаем плечами, осознавая бессмысленность своих усилий, и выходим из дому.

Мы нанимаем рикшу и говорим, чтобы он отвез нас туда, куда сказал папа: к воротам в сад Юйюань в центре Старого города. Возчик, на чьей лысой голове видны пятна лишая, везет нас сквозь пышущую жаром толпу через Сучжоу по Садовому мосту и дальше по Бунду,[5] мимо дипломатов, школьниц в накрахмаленных формах, проституток, лордов и их леди и одетых в черное представителей печально известной Зеленой банды. Вчера этот коктейль восхищал нас, сегодня угнетает и вызывает омерзение.

По левую руку остается река Хуанпу, похожая на ползущую за нами вялую змею, чья грязная кожа вздымается и дрожит. В Шанхае от реки никуда не деться. В нее упираются все улицы, идущие на восток. По спине этой гигантской речной змеи идут корабли из Великобритании, Франции, Японии, Италии и Соединенных Штатов. Увешанные канатами, сетями и сохнущим бельем сампаны[6] напоминают насекомых, сидящих на бортах корабля. Лодки золотарей соревнуются с океанскими лайнерами и перевозчиками бамбука. Пристани переполнены потными полуголыми кули,[7] которые выгружают опиум и табак с торговых кораблей, рис и зерно с джонок, пришедших с верховья реки, и соевый соус, корзины с цыплятами и огромные связки ротанга с речных плоскодонок.

По правую руку от нас вырастают пяти-шестиэтажные здания — чертоги процветания и алчности. Мы проезжаем мимо отеля «Катай», увенчанного пирамидальной крышей, мимо таможни и ее огромной часовой башни, мимо Банка Гонконга и Шанхая и украшающих его величественных бронзовых львов: если потереть лапу такого льва, это принесет удачу мужчинам и сыновей — женщинам. На границе Французской концессии мы расплачиваемся с рикшей и пешком идем по набережной Кэ де Франс. Пройдя несколько кварталов, мы сворачиваем в Старый город.

Прийти в это омерзительное место — все равно что шагнуть в прошлое. Именно это папа и заставляет нас сделать, решив выдать замуж. Однако мы с Мэй повинуемся ему — покорные, как собаки, глупые, как буйволы. Я зажимаю нос платком, чтобы аромат лаванды перебил окружающие нас запахи смерти, нечистот, прогорклого масла и разлагающегося на солнце сырого мяса, выставленного на продажу.

Как правило, я стараюсь не замечать дурные стороны своего города, но сегодня они буквально приковывают мой взгляд. Здесь есть попрошайки, которым их родители выдавили глаза и сожгли руки и ноги, чтобы разжалобить прохожих. Некоторые из них покрыты сочащимися гноем язвами и отвратительными опухолями, накачанными с помощью велосипедных насосов до устрашающих размеров. Мы пробираемся через переулки, увешанные сохнущими бинтами для ступней, пеленками и изорванными штанами. Жительницы Старого города ленятся выжимать белье после стирки, и капли воды сыплются на нас дождем. Каждый шаг напоминает нам, что это может стать и нашей судьбой, если свадьбы не состоятся.

Сыновья Лу ждут нас у ворот в сад Юйюань. Мы пробуем заговорить с ними по-английски, но непохоже, чтобы они хотели разговаривать на этом языке. Их отец говорит на сэйяпе, потому что родом он из той местности в провинции Гуандун, которую так и называют сэйяп — «четыре области». Мэй сэйяп не понимает, но я перевожу для нее. У них, как и у многих из нас, западные имена.

— Сэм, — говорит старший, указывая на себя. Затем показывает на своего младшего брата и переходит на сэйяп. — Его зовут Вернон, но родители называют его Верн.

Я люблю З. Ч., так что, как бы хорош ни был этот Сэм, мне он не нравится. А жениху Мэй, Верну, едва сравнялось четырнадцать. Он даже еще не начал превращаться в мужчину, он все еще ребенок. Папа не счел нужным упоминать об этом.

Мы разглядываем друг друга, и, похоже, никому из нас не нравится то, что он видит. Наши взгляды бродят по небу, по земле, избегая столкновений. Внезапно я думаю, что, возможно, им тоже не слишком хочется жениться на нас. Если дело обстоит именно так, мы все можем считать это не более чем коммерческой сделкой. Мы подпишем бумаги и вернемся каждый к своей жизни, и дело решится без разбитых сердец и раненых чувств. Отчего, впрочем, не перестанет быть абсурдным.

— Может, пройдемся? — предлагаю я.

Никто не отвечает, но все следуют за мной. Мы бредем по запутанным тропкам мимо прудов, каменных садов и гротов. Ивы колеблются в жарком воздухе, как будто слегка остужая его. Резные деревянные павильоны, покрытые золотым лаком, напоминают о чем-то из далекого прошлого. Все здесь призвано напоминать о гармонии и единстве, но сад слишком долго жарился под июльским солнцем, и тяжелый воздух будто сочится липкой влагой.

Верн подбегает к одному из причудливых огромных камней, карабкается на его вершину, а оттуда перебирается на садовую ограду. Мэй смотрит на меня, всем своим видом вопрошая: и что мне делать? У меня нет ответа, и Сэм, кажется, не собирается нам помогать. Она отворачивается, подходит к стене и мягко уговаривает мальчика спуститься. Похоже, он не понимает, что она говорит, поэтому продолжает стоять там, слегка смахивая на морского пирата. Мы с Сэмом идем дальше, пока не доходим до Изящного Нефрита.[8]

— Я бывал здесь раньше, — говорит он неуверенно на сэйяпе. — Ты знаешь, как сюда попал этот камень?

Я предпочитаю не говорить, что обычно избегаю заходить в Старый город. Вместо этого я предлагаю, пытаясь проявить учтивость:

— Давай присядем, и ты расскажешь мне об этом.

Мы находим свободную скамью и разглядываем камень, в котором я не вижу ничего особенного.

— Император династии Северная Сун, Хуэй-цзун,[9] питал особое пристрастие ко всяким диковинкам. Он посылал гонцов в южные провинции, чтобы те отыскивали для него разные редкости. Гонцы нашли этот камень и погрузили на корабль. Но камень так и не добрался до дворца. Корабль потерпел крушение — быть может, причиной тому был шторм, а может, гнев речных богов.