Пещера мечты. Пещера судьбы - Владимир Мальцев

Для спелеологов же каньоны — настоящий бич. Хоронящий всякую надежду на легкий поиск пещер. И потому, что поперек плато ходить просто нельзя — спуски в каньоны редки, а там где и есть — на переход каньона требуются часы. И потому, что на каждом метре каждой стенки десятки дыр на различной высоте. До каждой из которых добираться те же часы, причем только одна из тысяч ведет в пещеру — все остальные либо непроходимо узки, либо являются маленькими тупиковыми гротами. Наконец — что вдоль каньонов ходить, как я уже отмечал, тоже нелегко. По сути, от каждого поискового лагеря за разумное время можно обследовать только несколько километров правого каньона и столько же — левого. И то обычно не со всеми притоками. И — безо всякой гарантии, что осмотрено все.

Все дороги, поднимающиеся в горы, устроены одинаково, и служат одной главной цели. Они проходят там, где можно между каньонами проехать до верхнего плато, не упершись в «тупик» из двух слившихся притоков. По этим дорогам, которых всего полтора десятка на почти сотню километров протяженности хребта, производится обслуживание скотоводческих летовок — ниже полутора тысяч над уровнем моря вся трава, кроме как в каньонах, выгорает полностью. Естественно, некоторые дороги имеют и дополнительные функции — например, те же самоцветчики «усилили» дороги, поднимающиеся мимо Кап-Кутана, Промежуточной, Хашм-Ойика и Эшек-Ела. Дорога на главный пик хребта — Айри-Бабу — обслуживает телевышку-ретранслятор.

Еще одно, почему мы не любим забрасываться пешком или с ишаками — постоянность и однообразие подъема. По каньону идти приятно, но сложно и далеко. По плато — крайне неприятно. Если бы подъем хоть иногда чередовался с мелкими спусками или хотя бы с горизонтальными участками — все было бы совершенно по-другому. Но ровный тягун с постоянными семью градусами вверх заматывает кого угодно, причем чрезвычайно быстро.

Площадка разворота перед прорубленным самоцветчиками спуском в каньон. Приехали. Дороги в каньоне уже нет. Природа — штука на удивление упругая и там, где затронута в меру, активно и успешно борется с результатами человеческого вмешательства. Если в развале, по которому проложен спуск, еще виден шрам дороги, то в самом каньоне внизу уже трудно себе представить, что по руслу еще недавно ездили тяжелые грузовики. Единственный за послесамоцветское время сель переместил все глыбы и массы гальки в русле так, что каньон приобрел совершенно первозданный вид. Так что оставшиеся до входа полтора километра пройдем пешком, немного побеседовав о том, что из себя представляют Кугитангские пещеры.

Классическое понятие о карсте — специфическом процессе растворения горных пород — включает в себя фильтрацию дождевых и снеговых вод сквозь поверхность плато, выражающуюся перво-наперво в массах воронок и мелких тупиковых шахт, а потом уже в пещерах. И, если рельеф достаточно расчленен глубокими долинами, выходные части пещер открываются в стенах долин и каньонов. Древние сухие этажи — повыше, современные обводненные — пониже. И ничего этого на Кугитанге нет и в помине. Те воронки, которые когда-то были, если они и были, что тоже не факт, давно съедены каньонами. А многочисленные дыры в стенах, как правило, не ведут ни в какие пещеры.

Кугитангские пещеры — древние. Древнее каньонов. Древнее самих гор. Первоначально они были щелевыми лабиринтами перетока между руслами двух давно исчезнувших рек, почти такими же, как гигантские лабиринты Подолии, разве что в известняках, а не в гипсах. Когда переток идет ниже уровня грунтовых вод, он идет достаточно медленно, чтобы формировать не крупные галереи, а площадные лабиринты. Вода в которых, опять же из-за низкой скорости течения, способна растворять породу, но неспособна переносить крупные частицы. И потому, если врезка русел рек не выносит пещеры достаточно быстро на уровень выше зеркала воды, пещеры полностью забиваются глиной. Что в нашем случае и предотвратило их обрушение при горообразовании. Подравнинные пещеры были перенесены в горные условия в «законсервированном» виде.

Следующий этап в истории пещер не то, чтобы совсем обычен, но — более понятен. При быстром поднятии плато по водотокам врезались каньоны. Как только каньоны почти дошли до главного уровня пещер, вода стала уходить под землю, освобождая имевшиеся объемы и наращивая новые. Причем это произошло именно с главным уровнем. Более мелкие верхние этажи не были способны на перехват всей воды, а потому каньоны быстро врезались глубже, и эти этажи так и остались узкими до непроходимости и забитыми древней слегка окаменелой глиной. Именно эти этажи и образуют те сотни дыр в стенах, которые видны с каждой точки на дне. На самом деле пещеры имели и другие способы «добывания» воды, кроме отъема ее у каньонов, но об этом дальше.

Настоящие входы в главные пещеры массива выглядят совершенно иначе. То есть в большинстве случаев они никак не выглядят, потому что их нет. Места, в которых вода в каньоне поглощается, усердно забиваются галькой и глиной селевыми потоками, и совершенно неотличимы с виду от остальных участков дна каньона. А если бы и были отличимы — было бы не легче. Прокопаться через нанесенную за сотни тысяч лет гальку все равно невозможно.

Вход, который открыт, или поддается прокопке, всегда расположен на завале. Если непосредственно под каньоном освободился от глин достаточно крупный зал, бывает, что вся его кровля рушится, причем с захватом шире каньона, и на флангах — выше дна каньона. Разумеется, каньон быстро приводит в непроходимое состояние центральную часть завала, но в стенах остаются щели между верхом завала и не рухнувшим известняком, вдоль которых иногда можно пройти или проползти, а несколько чаще — прокопаться.

Последний взгляд вокруг перед спуском в каньон. Если дымка сегодня не очень сильна, на горизонте видна темная полоса Аму-Дарьи, перед которой — Чаршанга, а за которой — Афганистан. Правее река скрывается за гребнем Гаурдакского хребта. Вся равнина, вместе с грядами холмов, со всеми поселками — как на ладони. И — тишина. Слышен даже шум машин, проезжающих где-то совсем на горизонте, километрах в двадцати — тридцати.

Чернота входного отверстия. Прохлада и ровный мощный ветер из-под земли, волнующий до глубины души любого спелеолога. Включаем свет. Это совсем не значит, что можно сразу идти вниз с первой ношей груза. Спелеология возможна только потому, что человеческий глаз — чрезвычайно тонкий инструмент, который может подстроиться к очень низкому уровню освещенности. Иначе запас питания для ламп был бы просто слишком тяжел. Но, как и любой другой тонкий инструмент, глаз нуждается в подстройке. Прежде чем станет что-нибудь видно, пройдет не меньше получаса. Которые и идут на перепаковку снаряжения, переодевание, и — обед. Силы очень нужны — путь неблизкий. Пока доберемся до подземного лагеря, может пройти и двадцать часов.