Жаркое лето - Николай Печерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме плаща, Ванята нашел в сенцах фонарь «летучую мышь», посветил матери, пока она запирала дверь, и вместе с ней шагнул в черный мокрый двор. Фонарь тускло освещал вязкую, уплывающую под ногой дорогу. Мать послушно шла за Ванятой, ступая в его след.
— Правее держи! — оборачиваясь, кричал Ванята. — Правее!
Скоро в блеске молнии возник на холме длинный приземистый сарай. Вокруг, тычась мордами в изгородь, бродили коровы. Ветер распахнул одну створку ворот сарая, и коровы разбрелись по двору.
Мать и Ванята с трудом загнали коров на место и побежали к телятникам — узеньким, как пеналы, решетчатым загородкам в конце сарая.
Ванята сразу же увидел Бусинку. Рыжая телочка лежала на голом полу. В окно наискось били холодные и дымные, как туман, струи дождя. Бусинка жалобно смотрела на Ваняту. Маленькое острое ухо ее с белыми волосками внутри тихо и нервно вздрагивало.
— Неси солому! — закричала мать. — Солому неси!
Ванята нагреб в углу сарая охапку соломы, спотыкаясь на выщербленном полу, побежал к матери. Она склонилась над Бусинкой, крепко и торопливо растирала ее платком, как растирают в холодной избе детей после купанья.
— Сюда, Ванята! Сюда неси!
Мать накрыла телочку соломой, села на корточках перед ней, приговаривала:
— Не дрожи, Бусинка. Ну не надо, ну спи, хорошая!
С улицы затекал через порог темный ручей, подкрадывался к стойлам. Ванята разыскал в углу лопату, пошел к двери.
— Погоди, я сейчас! — обернулась мать.
— Я сам! Чего ты!..
Он прикрыл дверь, огляделся в темноте. Вода разлилась озером возле коровника, выплеснулась через край, бежала быстрым сердитым ручьем.
Ванята начал копать для него новое русло. Земля раскисла только сверху. Лопата выворачивала щебень и мелкие булыжники. Дождь наотмашь хлестал в лицо, стучал по брезентовому капюшону плаща.
Ручей не хотел менять русло, злился, клокотал возле Ванятиных сапог.
— Вот я тебя сейчас! — цедил сквозь зубы Ванята. — Я тебя!
Новое русло становилось глубже и шире. Ручей поклокотал еще немного, подумал и плеснул в канаву первую пригоршню воды.
— Я тебя! — крикнул Ванята. Взмахнул лопатой, поскользнулся и плашмя упал в грязь. — Ты, значит, так!
Ванята яростно ковырял землю, разговаривал с ручьем, как с хитрым злым противником.
— Так ты вот как! Дудки! Не выйдет!
И ручей сдался. Повернул в свое новое русло, быстро побежал прочь от коровника.
Дождь припустил еще сильней.
Марфенька
Ванята простился с матерью на взгорке. Она повернула направо, к ферме, а Ванята — налево, туда, где стоял на пустыре новый кирпичный дом и толпились какие-то мальчишки и девчонки. Ванята пригляделся и вскоре узнал в толпе своего тезку Ваню Сотника и Сашку с завязанной щекой.
Он подошел к конторе, тихо и смущенно поздоровался. Ребята ответили вразнобой, как солдаты-новобранцы. А правнук деда Егора Сашка Трунов вообще отвернулся и стал что-то шептать двум рыжим, удивительно похожим друг на друга мальчишкам. Те посмотрели на Ваняту и прыснули в ладони.
Ванята начал знакомиться с козюркинскими. Среди них оказалась и девочка с простым, редким именем — Марфенька. Девочка была в сером платье и коричневом берете, — ну прямо гриб подберезовик. На щёку Марфеньки упал тонкий светлый косячок волос. Она сдунула волосы со щеки, подала руку Ваняте и сказала:
— Теперь у нас два Ивана. Один Ваня, а другой — Ванята. Тебя так всегда авали?
— С самого начала…
Марфенька улыбнулась.
— Меня тоже — с начала. Теперь в одном классе учиться будем, правда?
— Ну да… то есть, откуда ты знаешь?
Марфенька повела глазом в сторону Вани Сотника.
— Понял?
— Понял. Он со станции нас привез… А этот, который с бинтами, он тоже про меня рассказывал?
Марфенька улыбнулась еще шире.
— Ага. Это ты ему зуб выбил?
Голос Марфеньки был вкрадчив и тих. Похоже, ей очень хотелось, чтобы зуб Сашке выбил именно он.
— Врет, — неохотно ответил Ванята. — Я только поговорил с ним по-свойски…
Марфенька разочарованно поджала губы. Но потом снова улыбнулась, дунула опять на волоски, упавшие на щеку, и сказала:
— Это ничего! Еще успеешь. У нас его все бьют…
— Рыжие тоже бьют? — спросил Ванята, указывая на мальчишек, которые стояли возле Сашки.
— Эти нет… это братья Пыховы. Их Сашка с толку сбивает. У них отец тракторист…
Многое еще узнал бы Ванята о братьях Пыховых, но тут на пороге появился Платон Сергеевич.
— Ну, что? — оказал он. — На свеклу пойдем?
— Пойдем!
Ванята кричал вместе со всеми. Даже громче других.
— Пойдём-ом!!!
Ванята немного жалел, что надел белую рубашку. У козюркинских ребят был какой-то особый взгляд на амуницию. У одних были перешитые солдатские гимнастерки, у других — футболки с наляпанными от руки цифрами, а Ваня Сотник нацепил комбинезон.
Ваня Сотник отступил несколько шагов в сторону, поправил двумя руками ремень на комбинезоне и крикнул:
— По двое разбери-и-сь!
Марфенька толкнула локтем Ваняту.
— Видишь он какой?
— Какой? — не понял Ванята.
Вокруг поднялись шум и суета. Каждый норовил пролезть вперед, в голову колонны. Но Сотник быстро наводил порядок, строил колонну строго по росту. Он выдергивал за руку низеньких и гнал их на левый фланг. Подошел он и к Ваняте.
— Иди туда! — сказал он.
Ванята не пошевелился. Пусть только попробует взять за руку! Пусть тронет!
Страшную драку, которой, возможно, не видывало еще Козюркино, отвела Марфенька.
— Не трогай Ваняту, — сказала она. — Пускай стоит здесь.
Брови Вани сошлись на переносице, по лицу пробежала быстрая тень. Но он отошел.
Ваняте стало обидно. Марфенька могла подумать, будто он в самом деле испугался.
А дело шло своим чередом. Парторг рассказал, что они будут делать в поле и кто назначен бригадиром. Но этого он мог и не говорить. Важная персона стояла на виду у всех в синем комбинезоне и матросской тельняшке.
Парторг пошел вдоль строя, остановился возле Сашки Трунова.
— Болит? — спросил он, указывая глазами на пухлый и уже замусоленный бинт.
— Боли-ит! — простонал Сашка.
Платон Сергеевич поморщился. Потом веско, как врач на приеме, сказал:
— Разрешаю работать без повязки. Если есть время — сними…
И больше ни звука. Приложил руку к старенькой потертой кепке и кивнул бригадиру.
«Трогайте, мол. Жмите на все педали».
Ваняте он улыбнулся издали, как будто извиняясь, что не представил его обществу. Но Ванята и не обижался. Может быть, так даже лучше…
Они шли по тихой, бегущей в поля дороге. Утро подымалось яркое и чистое, как бывает всегда после грозы. Казалось, всего было сверх меры, сверх того, что может принять земля — и золотого, льющегося, будто липовый мед, света, и пронзительной небесной синевы, и густой свежей зелени, и брошенных горстями сверкающих капель дождя.
За лесной полоской показалось свекольное поле. Справа и слева белели кофты пропольщиц, сверкали на солнце тяпки. На самой обочине поля, будто распустившийся в одночасье мак, стояла девушка в красной косынке.
— Это наша Нюська, — оказала Марфенька и улыбнулась широко и радостно.
— Какая Нюська? — спросил Ванята.
— Агроном. В этом году институт окончила. Теперь она Анна Николаевна. Такая стала, даже трактористы боятся!
Марфенька вскинула свои голубые глаза на Ваняту и вдруг вздохнула.
— Я ей вот как завидую, Нюське…
— Почему?
— Знает она все. И вообще красавица… Ты кому-нибудь завидуешь?
— Я никому не завидую, — сказал Ванята.
Марфенька рассмеялась.
— Врё-ошь!
— Вот еще…
Марфенька удивленно посмотрела на человека, которому чужды людские слабости.
— Тебе хорошо! А я всем завидую! Чем лучше человек, тем больше завидую. Даже Ване Сотнику…
— Ха! — выдохнул Ванята. — Чему завидовать?
— Не знаю. Я не умею объяснять.
Марфенька наморщила лоб.
— Ты «Чапаева» видел?
— Ну да, — сказал Ванята.
— Я тоже видела. Несколько раз. На коне. А бурка, как туча…
Ванята пожал плечами.
— Что ж, по-твоему, Сотник — Чапаев, да?
— Не, он не Чапаев. Сотник — он другой. Он…
Марфенька запнулась, не умея объяснить Ваняте, кто же такой Сотник и что он из себя представляет.
— Ты чего нахмурился? — спросила она Ваняту. — Обиделся, что я про Сотника так говорю?
Молча шел Ванята рядом с Марфенькой. Конечно, Марфенька загнула со своим сравненьем. Но все равно ему было завидно, что есть на свете люди, о которых так тепло и преданно думают девчонки, похожие на лесной гриб подберезовик.
Оргвопрос
Ничего выдающегося в Нюське, то есть Анне Николаевне, Ванята не заметил.