Поляна №1 (7), февраль 2014 - Коллектив авторов

Теперь избушка была вся в светящихся бело-желто-красно-зеленых фонариках. Над входом светилось выведенное почему-то в старославянском стиле: «СЪКС-ШОПЪ».

В общем, народ в Соснянске развлекался как мог.

Мне повезло. В конце Кирова, ближе к шоссе и около заправки, светилось: «БИСТРО КРУГЛОСУТОЧНО». Невдалеке от бистро стояла пара фур. Я тормознула между фурами, взяла сумочку, пискнула замком и направилась в бистро. Метрах в ста, в двухэтажном доме кто-то громко разговаривал. Несколько очень нетрезвых голосов. Иногда кричали. Там явно гуляли. Догуливали.

В заведении было пусто. Только два очень похожих мужика, видно, те самые дальнобойщики из фур, молча ели пельмени за одним столом. То есть мужики были совершенно разные: один большой и толстый, к тому же блондин, а другой маленький и худой брюнет. Но похожи они были поразительно. Каким-то внутренним содержанием. Метафизически. Они синхронно посмотрели на меня и, как мне показалось, с синхронным же разочарованием вернулись к остаткам пельменей.

На витрине особых разносолов не наблюдалось. Пельмени, сосиски с капустой, котлеты с пюре, оливье цвета аллегорических манекенов, бутерброды с колбасой, сыром и красной рыбой. Пирожные. В общем – нормально. Естественно, за стойкой никого. Пока я думала, что взять, дальнобойщики опять же синхронно встали и ушли.

«Возьму-ка я тоже пельмени. А еще возьму бутерброд. Два. Чай у них, интересно, есть? Должен быть. И пирожное возьму. Вот это… Нет, вот это…»

За стеной зарычали фуры.

«Кефиру надо взять, если свежий…»

Фуры явно отъезжали. Рык удалялся. Слышно было, как говорили и орали в соседнем доме. Стучали чем-то. Какая-то тетка сначала завизжала, потом демонически захохотала. Что-то звякнуло и разбилось. Опять захохотала тетка. Типа птицы в джунглях.

– Эй, есть кто-нибудь? – спросила я.

Никто не отзывался.

– Эй!

Появилась сонная женщина примерно моего возраста. То, что она моего возраста и сонная, я видела краем глаза по ее походке. Телосложения тоже моего. Я даже машинально прикинула, что она килограмма на три тяжелее. В лицо я ей даже не посмотрела. Женщина встала у стойки и накрепко уперлась в нее животом.

– Дайте мне, пожалуйста, одни пельмени. Два бутерброда с рыбой. Так? Теперь – пирожное. Это и это. Так? Кефир. Только если свежий. А чай я у вас после возьму.

Женщина стояла молча.

– Нет, вы знаете что… вы лучше мне кефир не надо давать. Дайте соку яблочного.

Женщина стояла молча.

– И дайте еще тогда уж с колбасой бутерброд.

Я продолжала смотреть на витрину и сглатывать слюну. Люблю я это предвкушение…

– Дусюк! – вдруг шепотом сказала женщина. – Жрать – дело поросячье…

Я посмотрела на нее:

– Ленок! Ты?!. Леночек!

Это была Ленка. Стояла и улыбалась шире стойки. Только Ленка на всем свете умела так улыбаться.

– Дусюк! Колобочек ты мой родной!

– Ленка! Плюшечка моя изюмчатая… Скажи «изюм»!

– Мармелад, – расплылась Ленка в своей коронной улыбке.

В общем – это была Ленка Баш.

Толстухи бывают двух видов – грустные и веселые. Можно выразиться иначе: трагические и комические. Это такие амплуа по жизни. Толстухи в стиле «изюм» и в стиле «мармелад». Трагикомических толстух не бывает. Трагические толстухи иногда, конечно, смеются. Комические толстухи, разумеется, тоже плачут. Но дело это не меняет. Я всю жизнь была трагической толстухой. Типа сильно растолстевшего Пьеро. Или опухшего Дон-Кихота. Ленка – толстухой комической. Вроде отъевшегося Арлекина и натурального Санчо Пансы. В течение почти целого года здесь, в Соснянске, мы не расставались.

Поймите, дело не в идиотской сладкой парочке «оптимист-пессимист». Дело глубже. Оно – в «реализме-романтизме», наверное. Я не знаю, как это еще выразить. Ленка всегда была реалисткой. Она знала, что она – толстушка. Да. Я – толстушка. И? Мой тухес чуть-чуть шире вашего. И у меня нет талии. Почти нет. И? Ну и что? Да и ничего. Подвиньте ваш тухес. Дайте пройти. Жизнь продолжается.

Я же всегда была романтиком. Я всегда тактично игнорировала тот факт, что я есть то, что я есть. Я думала, что есть нечто большее. Не в смысле толщины. Я думала, что мой пухлый тухес – это бред, сновидение и временный мираж. Что он – дурная греза. А вот «реализм» заключается в том, что рано или поздно ко мне приедет принц на белом коне с голубыми коками или на синем с красными, что все равно, и, словно бы не заметив моего пухлого тухеса и полного отсутствия талии, увезет меня в Сказочную Страну. И я ждала принца. И от предчувствия и волнения кушала. И мой миражный тухес пух не по дням, а по часам. А принц все не появлялся.

И вот в те моменты, когда мне особенно остро казалось, что он вот-вот должен появиться, но он все не появлялся, появлялась увесистая и конкретная Ленка со своей фирменной улыбкой в стиле «мармелад», и спасала меня от трагического наваждения. Она появлялась и тогда, когда вместо принца появлялось очередное уёжище, искусно загримировавшееся под эталон женского счастья.

Без нее я бы, наверное, уже триста раз повесилась или отравилась. Ленка говорила всегда так: «Опять трагедия? Ладно, давай, чтоб Бога не травмировать – пожрем…» Ленка, Ленок, Леночка… Где же ты все это время была? И где была я? Господи… чтоб тебя не травмировать… прости.

7. Целлюлит-97

В Соснянск я попала в 97-м. Меня направил сюда Паровозов.

В Соснянске открылся рынок. Директором рынка был друг Паровозова, бывший «коллега» по зоне. Звали его Анатолий Васильевич Дышлюк.

Особенностью Анатолия Васильевича было прежде всего его лицо: все измятое, в каких-то рытвинах, буграх и буераках. Типа осеннего подмерзшего проселка или скомканной простыни. Может быть, он когда-то болел оспой. Может быть, в юности у него были проблемы с угрями. Может быть, дело было в боксе, которым он занимался в молодости. Может – во всем сразу. Не знаю. Не спрашивала. В криминальном мире за ним числилась одна кличка необидная, другая – обидная. Необидная – Дышло, обидная – Целлюлит. На «Целлюлита» он обижался смертельно и вполне мог убить. Но дело не в этом.

К 97-му я уже неплохо освоила бухгалтерские дела. Знала, что такое торговля. Паровоз направил меня к Целлюлиту. Типа – замом. Так ему при мне по телефону и говорил:

– Толь, это тебе не сикильдявка смазливая, понимаешь? Этих ногастых сосок с ресницами – их у нас, сам знаешь, как в гальюне окурков. Тут другое. Девчонка с хваткой. Сообразительная, перспективная. При этом – честная.

Здесь он по-отечески многозначительно, сурово и нежно в одном прищуренном флаконе взгляда, посмотрел на меня, потом продолжил:

– Так что – бери, Толя. Работать будет. Конечно, не секретаршей. Доверь девахе серьезное направление, разверни дочку вширь, вдаль и вглубь…

И я развернулась. И работала. Дышлюк сильно щедрым не был, но жмотизмом тоже не страдал. В общем, я кое-что прикупила из вещей, приобрела однокомнатную квартиру и даже съездила отдохнуть в Турцию и в Египет, а это для Соснянска-97 было, что ни говорите, круто. Мы вместе с Ленкой съездили. Но – это отдельная история.

Ленка у Целлюлита была чем-то вроде главного пивного дилера. Ездила по точкам, налаживала сбыт и все такое. Тут самым сложным было уследить за тем, когда что сожгут и когда какого хозяина посадят или пристрелят. Здесь нужно было чутье на пожар, как у крысы, и на смерть, как у вампира. А я заведовала складом. В общем, мы занимались на пару примерно одним и тем же. Только я больше поставщиками, а она – заказчиками. С нашими грузчиками на складе в основном разбиралась я.

Это были шесть лбов. Трое с полукриминальным прошлым. Двое – зашитых алкашей. Один – бывший колхозник. Самый, кстати, среди них нормальный парень. Целлюлит сказал мне:

– Дуня! Ты – ихняя главная мамка. Наподобие Пугачевой. Секёшь? Секёшь, спрашиваю?..

– Да, Анатолий Васильевич.

– Ну и вот. Действуешь по методу: занесение – занесение со строгим – матумба. Секёшь? Два предупреждения – и адью навек. Скажем: напился, прогулял – будь здоров. Или: нахамил, подрался – будь здоров. Или: спер, напился – будь здоров. Секёшь?

– Да, Анатолий Васильевич, секу.

– Если что, сразу ко мне. Ну, если забеспредельничают…. Я им лично бобо с бякой буду делать. Я им ухи к пяткам шпагатом пришью. А потом в этой позе каждый сам себе персональный минет будет делать трое суток. Извини, Дуня…

– Ничего, Анатолий Васильевич, я привыкла. Они ж там… выражаются.

– Я им повыражаюсь! Я им скальпы с задниц поснимаю. Я им всем эпиляцию газонокосилкой буду делать. Медленно. Чуть что – сигнализируй.

Сигнализировать не приходилось. До автоминетов и ягодичных скальпов дело так и не дошло. Ребята понимали, что к чему, за место держались. Со мной обращались хорошо.

Жизнь шла, вроде бы, нормально. Хотя «жизни», в настоящем понимании этого странного слова, в общем-то и не было. Личной… или как это называется?.. Склад, разъезды по району, опять склад. Рынки, грузчики, накладные… По двенадцать-четырнадцать часов в сутки. В редкие выходные – двадцать часов мертвого сна. Единственным проблеском этой самой «жизни» были посиделки с Ленкой, которая тоже крутилась как белочка больная.