Кружево-2 - Ширли Конран

Кейт никак не предполагала, что эта эротическая богиня сможет вызвать у нее когда-нибудь чувство жалости и умиления.

– А мы, в свою очередь, надеемся, – мягко произнесла она, – что вы, Лили, тоже поймете, почему Джуди не могла оставить дочь. В 1949 году шестнадцатилетняя девушка из бедной семьи не в состоянии была позволить себе еще и растить ребенка.

Встревоженная, Джуди спросила:

– А ты… а вы… твоя приемная мать хорошо с тобой обращалась?.. Я никогда не могла простить ей, что она взяла тебя в Венгрию после того, как туда вошли русские.

– Я всегда любила Анжелину, – ответила Лили. – И всегда буду ее любить. Она тоже любила меня и никогда не лгала мне, всегда повторяла, что моя настоящая мамочка придет за мной.

– И она бросилась за тобой, – впервые вступила в разговор элегантная блондинка в платье из голубого шелка. Ее манера произносить слова безошибочно выдавала французское происхождение. – Мы знали, что ты была на каникулах в Венгрии, и, когда там произошла революция, Джуди понеслась через всю Европу к венгерской границе. Там царил хаос: полторы тысячи венгерских беженцев просочились через австрийскую границу и жили в лагерях для переселенцев. Мы поговорили с каждым из них. Но никто не знал, где тебя искать. – Максина вспомнила, в каком неистовстве кляла себя Джуди, когда они бродили от палатки к палатке в лагере беженцев.

Наверное, и Джуди в этот момент вспомнила то же самое – мучительное чувство стыда за то, что она бросила Лили, не сделала все возможное, чтобы найти ее. Закрыв лицо руками, она тяжело опустилась на диван; воцарившееся в комнате тяжелое молчание нарушалось лишь ее всхлипами.

Кейт подняла трубку телефона.

– Появление новорожденного отмечают шампанским, не так ли? – обратилась она к присутствующим. – Интересно, есть ли у них «Крюг» сорок девятого года?

– Я предпочла бы наше шампанское, – отозвалась Максина. – Попроси принести бутылку «Шазаллъ-74».

Посреди бури эмоций, последовавшей за выпитым шампанским, Пэйган вдруг спросила:

– А как насчет прессы? Будем ли мы держать всю эту историю в секрете?

– Она неизбежно так или иначе выплывет наружу, – задумчиво произнесла Максина. – Мы все люди достаточно известные, к нам постоянно приковано внимание публики. Самое позднее через неделю кто-нибудь подслушает наш телефонный разговор или выкрадет письмо и запродаст историю в «Нэшнл инкуайрер» за какие-нибудь пятьдесят долларов. – Она обернулась к Кейт: – Ты ведь журналистка, не так ли?

Джуди вспомнила, с каким удовольствием она читала в прессе смачные подробности о жизни Лили, с тем самым удовольствием, которое порождает описание порока и которое появляется всякий раз, когда речь идет о пикантных историях из жизни Элизабет Тейлор, Фараха Фасетта и Джоан Коллинз.

– Мы сможем уберечь тебя от вранья, Лили. Мы обнародуем правдивую историю твоей жизни, такую, как ты сама расскажешь, – обратилась она к дочери.

– Нет, только не это, – отпрянула Лили в испуге. – Вы же знаете, какие помои на меня выливают. А по такому случаю они особо постараются.

– Не бойся, Лили, – вступила в разговор Кейт. – Я главный редактор «Вэв!», и я смогу держать ситуацию под контролем. Мы напечатаем только то, что ты сама найдешь нужным. – Она обернулась к Джуди за поддержкой. – Если мы берем настоящую историю и делаем ее так, как надо, то все остальные остаются вне игры. Вряд ли кто рискнет браться за тот же сюжет после нас.

– Да, пожалуй, это действительно «правдивая история», – улыбнулась Лили.

И пока Максина бесшумно разливала очередную бутылку шампанского, четыре находившиеся в комнате женщины погрузились в историю пятой – Лили. Тихо и неторопливо рассказывала она обо всем, что случилось с ней после 1956 года: чудесную историю превращения парижской порномодели в кинозвезду мирового класса, печальную историю одинокой души, так же мало способной отстоять свои права и достоинство, как не в силах удержаться на ветках осенние листья в темнеющем Центральном парке.

Было уже два часа ночи, когда Кейт вернулась домой. Стоя в дверях своей огромной спальни, слипающимися, покрасневшими от бессонной ночи глазами она смотрела на мужчину, спящего на их стоящей в углу просторной двухместной кровати. По стенам над изголовьем была развешена коллекция старинных картин и гравюр с изображением тигров. На полу возле кровати валялись пара мокасин, носки, смятый номер «Уолл-стрит джорнэл» и серебряный поднос с недоеденным куском пиццы и опустошенным наполовину стаканом пива. «Том никогда не научится разбираться в еде, сколь бы изысканные блюда я ему ни готовила», – думала Кейт, осторожно, на цыпочках приблизившись к мужу и тряся его за плечо.

– Уже поздно, дорогой, – прошептала она, когда он, растерянно мигая спросонья, вдруг сгреб ее в охапку.

– Ну, как дела, родная? Тебе удалось договориться с тигренком Лили?

– Утром все тебе расскажу. Все отлично, но сейчас я смертельно устала и мечтаю только об одном: завалиться спать. Как жалко, что не изобрели пока машину, которая могла бы тебя раздеть, умыть, почистить тебе зубы и уложить в постель!

– Со мной!

– Ну, это была бы дополнительная услуга и очень дорого оплачиваемая.

В залитой мягким светом ванной комнате в отеле «Плаза» Максина аккуратно вскрыла три стеклянные ампулы, смешала прозрачную жидкость, вооружилась пипеткой, оттянув веко вниз, осторожно закапала несколько капель в глаз и аккуратными движениями стала втирать жидкость в нежную кожу вокруг глаз. Потом розовым кремом она сняла косметику, протерла лицо тоником и наложила тонкий слой регенерирующей эмульсии на нос, щеки и подбородок. По легким морщинкам, прорезавшим лоб, не более заметным, чем прожилки лицевой стороны зеленого листа, она провела кисточкой, смоченной в растворе искусственного коллагена. Потом она перешла к груди. Соски ее благодаря длительному и тщательному уходу были мягкими и розовыми, как персик. Аккуратно повесив на плечики шелковое голубое платье, она облачилась в шелковый пеньюар, отделанный кружевом. Расчесав волосы, она забралась в постель и, открыв записную книжку в кожаном, каштанового цвета переплете, стала делать заметки, пометила то, что завтра предстояло телексом отправить ее секретарю. Потом крупным размашистым почерком она написала записку Джуди, поблагодарив ее за приглашение в Нью-Йорк, и написала ободряющее письмо Лили. Она всегда писала такие письма ночью, независимо от позднего часа, пока еще чувство благодарности не притупилось. Максина была убеждена, что ничто не может позволить человеку пренебрегать своими обязанностями, своим телом и долгом вежливости.