Хранители магии - Кэролайн Стивермер

К Лэмберту присоединился помятый жилистый мужчина с густыми темными волосами и аккуратно подстриженными усами. Головного убора у него почему-то не было. Когда мужчина заговорил, его голос оказался тихим и почти робким.

— Извините, что помешал вам, — проговорил незнакомец, подходя к скамье, — но не видели ли вы мою шляпу?

Лэмберт невольно осмотрелся. Скамья, каменные стены, уголок сада, множество деревьев и немного цветущих подснежников — вот то, что он увидел. Шляпы не было.

— Увы, нет.

Мужчина с усталым вздохом опустился на скамью рядом с Лэмбертом.

— Чтоб их разорвало! Откуда у них эти идеи? — В ответ на вопросительный взгляд Лэмберта он извиняющимся тоном объяснил: — Мои студенты считают, что я слишком мало ими занимаюсь. В отместку они утащили мою шляпу. Мне показалось, что я правильно понял их записку с требованием выкупа. Похоже, что нет. — Он немного подумал. — А шляпа хорошая. Ради того, чтобы вернуть ее, стоит пойти кое на какие неудобства. Конечно, ничего выдающегося в ней нет. Наверное, я просто смирюсь с потерей. Кстати, позвольте представиться — Николас Фелл. А вы тот самый американец, верно?

Лэмберт заморгал.

— Я просто американец, — настороженно признал он.

— Здесь это означает, что вы тот самый американец. — Фелл дернул себя за ус. — Мерзкие юнцы. Не знаю, где они находят время, не говоря уже о силах.

— Мне казалось, что студенты Гласкасла ведут аскетическую жизнь. — Лэмберт кивнул в сторону пения. — Обряды и все такое прочее.

— Встают в пять утра и поют гимны несколько часов, потом быстренько моют полы в качестве развлечения, потом получают завтрак в виде плошки каши и сплетен вдосталь, после чего отправляются слушать лекции? — Фелл презрительно хмыкнул. — При этом у них все равно остается несколько часов на то, чтобы поозорничать, у этих юных обормотов. Мне моя шляпа нравилась, черт подери!

— Если найду ее, обязательно сообщу вам об этом.

Фелл внимательно посмотрел на Лэмберта. Под его пристальным взглядом тому вдруг захотелось смущенно заерзать.

— Вы замерзли. — Фелл встал. — Пойдемте ко мне в комнаты, я найду чего-нибудь выпить. Бренди пойдет?

Лэмберт поднялся на ноги. Он оказался на несколько дюймов выше Фелла, но не чувствовал этого, несмотря на то что нависал над ним. Казалось, Фелл видит в нем равного, человека, которого следует судить не по тому, откуда он появился или что может сделать, но просто по тому, каков он.

— Вы очень добры. Однако мне не разрешают пить ничего крепче чая.

— Извините. Тогда пусть будет чай. Пойдемте.

Фелл поманил Лэмберта, и они вдвоем пошли по извилистым дорожкам к колледжу Тернистого Пути. К тому времени, когда чай был выпит, Лэмберт уже понял, что новый знакомый ему нравится. В течение нескольких следующих дней Фелл дал ясно понять, что новичок приятен ему, и настолько, что даже помог Лэмберту с жильем: пригласил его поселиться в комнатах, которые занимал в колледже.

И вот Лэмберт провел в Гласкасле уже полгода. Он выполнял ту работу которую ему поручали, старался приспособиться. То, что от него требовалось, было элементарным: как можно точнее стрелять из оружия, которое ему давали. Но в те моменты, когда работы не оказывалось, трудно было найти себе место.

Поначалу атмосфера университетского городка казалась Лэмберту совершенно чужой — временами даже более чуждой ему, чем во Франции и Германии. В тех странах, языка которых он совсем не понимал, невозможно было забыть, что он иностранец. В Гласкасле после нескольких первых недель его убаюкало сходство с родными местами. В чем-то здесь он чувствовал себя больше дома, чем в Вайоминге. Безмятежность и серьезность университетского городка заставляли Лэмберта ощущать себя здесь своим. Однако рано или поздно его неизменно возвращали к реальности. Он был гостем, проезжим чужестранцем в местах, где левое было правым, а правое — левым. Даже ударение в некоторых словах ставилось в непривычных местах, так что, говоря на своем языке, Лэмберт порой едва мог понять других или быть понятым. Чужим его заставляли себя почувствовать окружающие. Казалось, Феллу абсолютно не важно, американец Лэмберт или нет. Эми, похоже, наслаждалась любым признаком ковбойской колоритности, какой Лэмберт только мог изобрести.

А вот такие люди, как Ярдли, заставляли Лэмберта чувствовать себя иностранцем. Ярдли был членом совета колледжа Тернистого Пути. Казалось, этот человек не хотел признавать даже того, что Лэмберт говорит по-английски. Часто он наклонял голову и просил повторить сказанное, словно не мог разобрать выговора гостя. Некоторые слова типа «сдается мне» Ярдли воспринимал так, словно они были не просто незнакомыми, но непристойными. Когда Ярдли был привратником, то при виде того, как Лэмберт вписывает свое имя в книгу посетителей, он изумлялся вслух.

К счастью, Ярдли уехал на лето в Вену, и Лэмберт желал австрийцам насладиться его обществом по полной программе. Если в мире есть справедливость, то с Ярдли будут обходиться так же невежливо, как он обходится с другими. Правда, Лэмберт на такое не надеялся. Он знал, что жители Вены в целом гораздо вежливее Ярдли. Там проезжим чужестранцам приходилось гораздо легче.

Хотя Лэмберт был чужаком, он поставил своей целью узнать о Гласкасле как можно больше. В его исследованиях не было системы. Он собирал факты наугад, словно раковины на берегу моря.

Гимны в Гласкасле исполнялись на латыни. Даже самый бесперспективный студент, только что появившийся в университете, мог запомнить слова и музыку, которые служили защитой Гласкасла. В зависимости от времени дня менялись и гимны, а студенты пели посменно, в соответствии с расписанием. О времени смены гимнов возвещали колокола.

Колокола были в Гласкасле столь же обычными, как и подснежники. Полный комплект колоколов имелся в капеллах Святой Марии и Святого Иосифа. Их поддерживали одиночные колокола каждого колледжа. Дни делились на части колоколами, отбивавшими часы, словно корабельные склянки. Границы ночи также обозначались колоколами, начиная с сигнала, который в полночь звал домой загулявших студентов, и заканчивая энергичным перезвоном, приветствовавшим рассвет: радостным каскадом звуков, который начинался в последние мгновения темноты и переливался в первые серые оттенки утра.

Лэмберт изучил деревья Гласкасла, как и его колокола. Каждое дерево намекало на направление главных ветров: даже самый величественный бук, прямой, гордый и серебристый, рос под небольшим углом, наклоняясь к югу. Гласкасл утопал в зелени деревьев: тут росли огромные старые кедры, липы и дубы, а также буки. Знаменитый терн, чье изображение находилось на университетской печати Гласкасла и который дал имя колледжу Тернистого Пути, рос рядом с капеллой Святой Марии, укрытый стенами ее дворика. Легенда гласила, что этому невысокому деревцу уже девятьсот лет, хотя по его виду это трудно было сказать. Оно обильно цвело на Пасху, и Лэмберт очень надеялся, что еще будет в университете, когда терн расцветет снова, и сможет увидеть восхитительное зрелище.