Эльсе - Александр Хьелланн

Консул Вит летом жил обычно в вилле на берегу фиорда. Он велел кучеру въехать во двор, а сам вместе с Эльсе сошел у садовой калитки. Она не хотела входить, но он схватил ее за руку.

— Ой, моя роза! — вскрикнула Эльсе: он сорвал с нее все лепестки.

— Идем же, у тебя будет столько роз, сколько ты захочешь, — прошептал он и потащил ее за собой.

В узкой аллейке между кустами было совсем темно. Здесь он пропустил ее вперед.

Она просила отпустить ее домой — пока еще довольно почтительно, но он лишь отшучивался.

У самого дома росли необыкновенные желтые розы. Консул бросил взгляд на окна, прокрался к кустам и срезал все цветы перочинным ножом.

Руки у Эльсе оказались полны роз; ведь как-то надо было отблагодарить; цветы были великолепны даже в полумраке, от них шел своеобразный, нежный аромат, которого она никогда раньше не знала… Это были розы, и все же — это были не ее розы.

Но когда он отворил маленькую дверку с задней стороны дома, у нее промелькнула мысль, что дело принимает скверный оборот. Она попыталась убежать, но он быстро обхватил ее за талию, втащил внутрь и запер дверь.

Итак, «Общество помощи падшим женщинам общины святого Петра» начало свою деятельность, и полицмейстерша была немало горда своим журналом.

Это была толстая, внушительная книга в светло-желтом пергаментном переплете, с красным корешком, а название общества было вытиснено золотыми буквами.

Впрочем, общество вело пока только подготовительную работу. Еще не хватало средств построить собственное здание приюта со своей администрацией. Кроме того, дело со сбором взносов шло довольно туго — общее настроение не благоприятствовало этому; к тому же создавалось впечатление, что найти падших женщин в общине святого Петра будет не очень легко.

Но секретаря это не касалось. Фру полицмейстерша объявила, что будет принимать посетителей в своей гостиной каждое утро с десяти до одиннадцати. Журнал лежал раскрытым на первой странице, где пока еще, кроме различных граф — имя, возраст, кем рекомендована и т. п., — ничего не было. Рядом стоял чернильный прибор с крашеным гусиным пером — для красоты и новым стальным — для писания.

Но посетители не являлись, и фру порой начинала терять терпение. Время от времени устраивались собрания, иногда к ней заходил капеллан, чтобы поговорить о делах общества. Говорить с молодым мужчиной о таких вещах — дело довольно щекотливое, и фру полицмейстерша часто должна была в смущении опускать свои красивые глаза в журнал. Но вместе с тем, сколь возвышающим было ощущение того, что ты — как выражался капеллан — при всей своей чистоте видишь окружающий тебя грех и делаешь все, что в человеческих силах, чтобы спасти падших!..

В Ковчеге жили как могли, хотя и не всегда как следовало. Несколько раз появлялся человек с множеством лиц, и следствием этих посещений было благоденствие жильцов дома и добродушное настроение у брюзгливой хозяйки.

Поэтому процветали концерты трио. Доставалось не только покойному Фюрстенау; и Онслов и Калливода и даже сам папаша Гайдн должны были примириться с тем, что их заливисто высвистывал Рюмконом, барабанил Йорген Барабанщик и молотил старик Ширрмейстер, который играл как одержимый, и пил как немецкий музыкант.

У Кристиана Фалбе этой осенью был один из его самых скверных периодов, и это настолько поглощало все внимание его сестры, что она не заметила, как побледнела и изменилась Эльсе.

Мам Спеккбом, напротив того, прекрасно все видела, но лишь улыбалась своей понимающей улыбкой: когда молодые люди влюбляются, они иногда именно так и выглядят.

Как только она увидела Эльсе вместе со Свенном, она сказала себе: из них вот выйдет прекрасная пара. Мадам сразу же увидела, что они прекрасно подходят друг к другу, а насчет подобных вещей взгляд у нее был наметанный.

Поэтому, когда Свенн, неуклюжий и смущенный, явился однажды субботним вечером, мам Спеккбом приняла его крайне приветливо, усадила на диван и пошла на кухню за Эльсе.

Но там Эльсе не оказалось. Ее нигде не было, ее невозможно было отыскать. Она появилась лишь после того, как Свенн уже давно ушел. Мадам побранила ее, но все же лукаво улыбнулась: этот симптом тоже был ей знаком — ведь именно так ведут себя девушки, когда болезнь эта принимает у них особенно серьезную форму.

В первые дни Блоха не поднимала глаз. Она рьяно занялась хозяйством и совершенно не выходила из дому. А по ночам она плакала от стыда и страха и каждое утро ожидала, что весь мир узнает о случившемся.

Но так как день сменялся днем и ничего не случалось и так как все шло своим чередом, ничем не затрагивая ее, то Эльсе начала думать, что, может быть, все это не так уж опасно. В ней появилась чуждая ей раньше боязливость; она уже не могла так же смеяться, как раньше; но ее легкий и веселый характер помог ей вскоре справиться с бедой, и она мало-помалу вновь обрела крепкий сон и ясный взгляд.

Но видеть Свенна она не хотела. Всякий раз, когда она думала о нем, она краснела до корней волос: о нем думать было много тяжелее, чем о том, другом.

Они видела, что консул много раз проходил в темноте мимо ее дома, и, к своей радости, поняла, что он не смеет войти. Зато почти каждый вечер, когда мам Спеккбом не было дома, приходила какая-то пожилая женщина, всегда улыбающаяся и приветливая. Она усердно приглашала Эльсе к себе в гости — она живет совсем рядышком, на Прибрежной улице. Но при этом она велела ей ни в коем случае не говорить ни слова о ее посещении мам Спеккбом…

Но однажды вечером произошла ужасная сцена. Мам Спеккбом схватила в темном коридоре какого-то незнакомого мужчину и, поскольку он не пожелал назвать свое имя, решительно распахнула дверь в гостиную, где у лампы сидела Эльсе.

Когда оказалось, что мадам схватила консула Вита, ей было достаточно одного-единственного взгляда на растерянное лицо молоденькой девушки, чтобы сразу же понять все: она прекрасно знала консула. Мадам не чувствовала к нему ни малейшей почтительности, и поэтому она дала ему крепкого пинка и вышвырнула за дверь, окатив потоком бранных слов и проклятий, которые знатный господин снес с изысканным достоинством, радуясь возможности удрать.

А затем мадам учинила расправу над Эльсе и в конце концов в тот же вечер выгнала ее из дому.

Потому что, как она говорила, был бы здесь замешан кто-нибудь другой, например этот вот парень с кирпичного завода, она бы и слова не сказала, а, напротив, помогла бы им устроить совместную жизнь. Уж никто не может обвинить мам Спеккбом в том, что она строга с молодежью. Но отдаться такой старой свинье, как консул Вит! Нет, нет! Если Эльсе ставит себя так низко, то ей нечего делать под одной крышей с мам Спеккбом.

Обычно добродушная, мадам, если уж ее рассердят, приходила в совершенное бешенство. А эта история задела и возмутила ее до глубины души. Какая безграничная подлость со стороны Блохи так одурачить ее этим парнем с кирпичного завода — ее, мам Спеккбом, у которой в этих делах был такой верный взгляд! — и с кем — с этим консулом Витом! Нет, ничего не скажешь, Эльсе проявила самую черную неблагодарность и оказалась хитрым, фальшивым и изолгавшимся существом!

Блоха долго стояла в темноте на улице, пока не собралась с мыслями. Сначала она поплакала, но потом перестала, чтобы обдумать то, что произошло. Больше всего она боялась, что мадам не станет молчать, и тогда все узнают об этой истории.

На улице было холодно и ветрено, а она была без пальто. Она решила пойти к подруге, служившей неподалеку, и подождать немножко — возможно, мадам одумается.

Блоха провела ночь у подруги, а на следующее утро направилась к дому мам Спеккбом. Но мадам увидела, как она спускалась с холма, и захлопнула перед нею дверь.

Лишь тогда Эльсе поняла, что ее выгнали всерьез. Несчастье обрушилось на нее с такой силой, что, казалось, ей не вынести это. Нагнув голову, рыдая, она пошла, не разбирая пути, и оказалась в самых узких улочках приморской части города.

Тут ей встретилась та самая приветливая женщина, которая много раз заходила к ней.

— Бедняжка Эльсемур,[11] — сказала она, — чем тебя обидели? Пойдем ко мне, я живу тут совсем рядом, там тебе будет хорошо-хорошо, и никто не обидит тебя. Пойдем же, детка.

Эльсе стало несказанно приятно от этих приветливых слов, и она охотно пошла за ней.

Крохотный домик, в котором жила эта женщина, был зажат двумя огромными пакгаузами, принадлежавшими консулу Виту. Женщина ввела ее в очаровательную маленькую комнатку, окна которой выходили на гавань. За комнаткой находилась еще более крохотная и еще более очаровательная спаленка.

— Вот здесь ты можешь жить, сколько захочешь, — сказала женщина, ласково потрепав ее по плечу. — Я так давно ждала, что ты придешь.

Эльсе в общем даже не была особенно поражена.