Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи

Много позже она сказала, что в тот миг ощутила искру между ними, а он признался, что желание причиняло ему тогда физическую боль.

Испытав на себе силу его страсти, Оланна была потрясена. Она не подозревала, что мужские ласки способны доводить до беспамятства, поднимать туда, где ни о чем не думаешь, ничего не помнишь, только чувствуешь. За два года острота ощущений не притупилась, как не ослаб и восторг Оланны перед его чудачествами и твердыми убеждениями. Правда, Оланна опасалась, что причина только в их встречах урывками — они виделись на каникулах, а все остальное время переписывались, перезванивались. А теперь, когда она вернулась в Нигерию и им предстояло жить вместе, его уверенность и отсутствие даже тени страха перед будущим, ставило Оланну в тупик.

Оланне не хотелось ужинать с родителями, тем более что они пригласили господина Оконджи, но мать зашла к ней в комнату и стала упрашивать: ну, пожалуйста, ведь не каждый день мы принимаем министра финансов, а сегодняшний ужин особенный — из-за строительного подряда, которого добивался отец.

— Biko,[19] оденься красиво. Кайнене тоже принарядится, — добавила мать, словно упоминание о сестре-двойняшке к чему-то обязывало.

Теперь, сидя за столом, Оланна расправила салфетку на коленях и улыбнулась слуге, который поставил перед ней тарелку с разрезанным пополам авокадо. Он был в туго накрахмаленной белой форме — брюки как из картона.

— Спасибо, Максвелл.

— Пожалуйста, — промямлил Максвелл и двинулся дальше с подносом.

Оланна обвела взглядом сидящих за столом. Родители, согласно кивая, внимали рассказу господина Оконджи о встрече с премьер-министром Балевой.[20] Кайнене уставилась в тарелку с лукавой гримаской, будто посмеиваясь над авокадо. Никто из них не поблагодарил Максвелла. А стоило бы, подумала Оланна, ведь это такая малость, знак уважения к тем, кто тебе служит. Как-то раз она уже завела об этом речь, но отец сказал, что им и без «спасибо» хорошо платят; мать возмутилась: начнешь их благодарить — чего доброго, распустятся; Кайнене, как всегда, промолчала со скучающим видом.

— Давненько я не едал такого вкусного авокадо, — похвалил господин Оконджи.

— С одной из наших ферм, — вставила мать. — Под Асабой.

— Попрошу слугу вам завернуть, — предложил отец.

— Отлично, — обрадовался господин Оконджи. — Правда ведь, вкусно, Оланна? Ты так смотришь, будто авокадо кусается. — Он расхохотался грубо, фальшиво, а мать с отцом подхватили.

— Очень вкусно. — Оланна подняла голову. Улыбка господина Оконджи сочилась влагой. В клубе «Икойи» на прошлой неделе, когда он сунул Оланне в руку свою визитку, ей казалось, будто рот у него полон слюны и стоит ему улыбнуться, как по подбородку потянется ниточка.

— Надеюсь, ты подумала и решила работать у нас в министерстве, Оланна. Нам нужны первоклассные специалисты вроде тебя.

— Не каждому предлагает работу сам министр финансов, — заметила мать, будто бы ни к кому не обращаясь, и улыбка осветила ее продолговатое шоколадное лицо красоты настолько безупречной, что подруги прозвали ее Картинкой.

Оланна положила на стол ложку.

— Я решила переехать в Нсукку. Через две недели уезжаю.

От нее не укрылось, что губы отца сжались в ниточку, а рука матери застыла в воздухе, словно ее парализовало.

— Я думала, ты еще не решила…

— Надо спешить, иначе на мое место возьмут кого — нибудь другого.

— В Нсукку? Я не ослышался? Ты переезжаешь в Нсукку? — переспросил господин Оконджи.

— Меня берут преподавателем на факультет социологии, — сказала Оланна. Обычно она не солила авокадо, но сейчас фрукт показался таким пресным, что ее затошнило.

— Вот, значит, как. Ты нас покидаешь, — вздохнул господин Оконджи. Лицо его точно плавиться начало, пошло складками. Повернувшись, он с напускной веселостью обратился к сестре: — А ты, Кайнене?

Кайнене глянула на господина Оконджи в упор, почти враждебно.

— А что я? Мой свеженький диплом тоже без дела не запылится. Я уезжаю в Порт-Харкорт, управлять тамошними папиными предприятиями.

Раньше у Оланны бывали озарения, когда она угадывала мысли Кайнене. В начальной школе они могли посмотреть друг на друга и рассмеяться, не говоря ни слова, потому что им приходила в голову одна и та же шутка. Теперь такие моменты у нее в прошлом, да и у Кайнене наверняка тоже — сестры давно не говорили по душам. Они вообще едва общались.

— Значит, Кайнене будет управлять цементным заводом? — обратился господин Оконджи к отцу.

— Она будет ведать всем на Востоке — заводами и нашими новыми нефтяными месторождениями. Делового чутья ей не занимать.

— И кто сказал, что иметь дочерей-двойняшек — невезение? — пафосно заявил господин Оконджи.

— Кайнене стоит двух сыновей, — отозвался отец, бросив взгляд на Кайнене, та отвернулась, будто не замечая гордости на его лице, а Оланна спешно уставилась в тарелку, чтобы никто из них не догадался, что она наблюдает. Светло-зеленая тарелка сливалась цветом с авокадо.

— В выходные приходите все вместе ко мне, — предложил господин Оконджи. — Вам стоит отведать рыбного супа с перцем. Мой повар родом из Нембе и знает толк в свежей рыбе.

Отец и мать хором захихикали. Оланна не поняла, что тут смешного, но чего ждать от шутки министра. Пошутить изволил — и на том спасибо.

— Отлично! — воскликнул отец.

— Хорошо бы прийти всей семьей, до отъезда Оланны, — добавила мать.

Оланну кольнули ее слова.

— Я бы рада, но уезжаю на выходные.

— Так скоро? — Во взгляде отца Оланне почудилась мольба. Интересно, как родители обещали господину Оконджи связь с ней в обмен на контракт — прямо или намеком?

— Собираюсь в Кано, повидать дядю Мбези и всех родных, а заодно и Мухаммеда, — объяснила она.

Отец что есть силы ткнул ножом в авокадо.

— Ясно.

После ужина все вышли на балкон выпить. Оланне был по душе этот обычай, она любила постоять у перил в стороне от родителей и гостей, глядя вниз, на высокие фонари вдоль дорожек, такие яркие, что в их свете вода в бассейне серебрилась, а розовые бугенвиллеи и алые гибискусы пламенели. В тот единственный раз, когда Оденигбо гостил у нее в Лагосе, они стояли на балконе вдвоем, глядя на бассейн. Оденигбо бросил вниз винную пробку, и они вместе следили, как она плюхнулась в воду. За ужином он перепил бренди и ввязался в спор, когда отец стал доказывать, что мысль основать университет в Нсукке — бред, поскольку Нигерия не созрела для национального университета, а получать поддержку из Америки вместо серьезного британского университета — глупость несусветная. Оланна думала, Оденигбо поймет, что отец всего лишь хочет позлить его и показать, что старший преподаватель из Нсукки — невелика птица. Она надеялась, что Оденигбо пропустит слова отца мимо ушей. Но Оденигбо, с каждой минутой распаляясь, доказывал, что Нсукка свободна от колониального влияния. Оланна без конца подмигивала ему — мол, замолчи, но Оденигбо, должно быть, в темноте не заметил ее знаков. Хорошо хоть телефонный звонок прервал разговор. В глазах родителей Оланна прочла невольное уважение, и все же это не помешало им сказать дочери, что Оденигбо ей не пара, что он ненормальный, один из тех ученых горлопанов, которые все уши прожужжат своей болтовней, а о чем болтают, поди разберись.

— Какой прохладный вечер, — услыхала она за спиной голос господина Оконджи.

Оланна обернулась. Она и не заметила, что родители и Кайнене давно ушли.

Воротник агбады[21] господина Оконджи был расшит золотом. Оланна взглянула на его жирную шею и представила, как он раздвигает складки, когда купается.

— Как насчет встречи завтра? В отеле «Икойи» вечеринка с коктейлями. Я представил бы всю твою семью кое-кому из наших эмигрантов. Им нужна земля, и я могу устроить, чтобы они купили у твоего отца раз в пять, а то и в шесть дороже.

— Завтра я участвую в благотворительной поездке общества Святого Викентия де Поля.[22]

Господин Оконджи подошел к ней вплотную и дохнул ей в лицо перегаром.

— Ты сводишь меня с ума.

— Мне это неинтересно, господин министр.

— Я без ума от тебя. Вот что, в министерстве тебе не придется работать. Я тебя назначу в любой совет, в какой захочешь, и квартиру для тебя обставлю, где пожелаешь.

Он притянул ее к себе, и в первый миг Оланна безвольно обмякла. Она привыкла к приставаниям мужчин, от которых несло дорогим одеколоном и самоуверенностью: у меня есть власть и деньги, а у тебя — красота, значит, ты создана для меня. Когда Оланна оттолкнула его, ощутив под пальцами дряблое тело, ее едва не стошнило.

— Довольно, господин министр.

Глаза его были закрыты.

— Я люблю тебя, поверь. Люблю.