Не страшись купели - Геннадий Солодников

С Наташей они познакомились в яхт-клубе.

Было воскресенье. Лешка проснулся очень рано, весь налитый нетерпеливым ожиданием. Несколько дней назад они наконец-то спустили свою старушку яхту на воду, заштопали и отладили парус, опробовали на ходу. Сегодня они пойдут вверх по реке на целый день.

А время тянулось медленно. И трамвайчик прибыл из города с опозданием, и обратно шел уж чересчур натужно, словно тягучий бег реки не помогал ему, а оказывал сопротивление. Даже при выходе на городской пристани — надо же, именно сегодня! — случилась заминка.

Последние месяцы Лешка так часто ездил в город, его настолько хорошо знали местные водники, что он давно уж перестал покупать билеты. Да и денег на них матери ни за что б не напастись.

В командах обоих трамвайчиков его почему-то называли Гаврошем.

— А-а, Гаврош, — небрежно бросил как-то у трапа молоденький матрос из своих, затонских, и отвел в сторону руку. — Давай проходи.

С тех пор так и пошло: Гаврош да Гаврош. А что в нем от того французского парнишки — ничего вроде общего нет. Лешка представлял Гавроша себе совсем по-другому. Считал, что для него самого не по чести это звание-прозвище: ни воли, ни характера. Может, только в одном общее, что все один да один. Рядом ни отца, ни матери — полная самостоятельность. И еще внешность заметная. Ходил он все лето в «непробиваемых» штанах из тонкого зеленоватого брезента — кажется, от плащ-палатки — и в тельняшке с короткими рукавами, перешитой из старенькой, большемерной. Вихры у него выгорели уж к началу июля и стояли над ушами белесой копной. Приметный парень, ничего не скажешь.

Пристанские матросы, стоящие на контроле, тоже хорошо знали его. А тут вдруг оказалась какая-то новенькая деваха. Вцепилась в Лешку мертвой хваткой, чуть тельник не порвала. Ладно, выручил механик катера, солидный старикан. А то бы пока с ним, безбилетником, разбирались — прости-прощай первый поход под парусом. Не будет же Владька такой день терять, да и в помощниках нужды нет, только свистни…

Лешка прибежал вовремя, даже с запасом. Яхта с нерасчехленным парусом преспокойно покачивалась возле бона. На нем топтались незнакомые Лешке двое солидных мужчин и две женщины. Рядом на дощатом настиле стояла туго набитая сумка. Владька был озабочен, холодно поздоровался, подтолкнул к незнакомой девчонке.

— Это Наташка, вместе учились в школе. Пойдет с нами. — И торопливо убежал в шкиперскую за снаряжением.

Девчонку Лешка сразу и не разглядел за спинами взрослых. Теперь она стояла перед ним и, чуть откинув голову, разглядывала его. Разглядывала смело, неприкрыто. В ее серых глазах таилось плохо скрываемое лукавство, а может быть, озорство: сразу и не разберешь. Две косички, сочные, тугие, тоже озорно выгнутые на концах, топорщились над ее плечами. «Сейчас спросит о чем-нибудь с подковыркой», — кисло подумал Лешка, мучительно подыскивая, с чего бы начать разговор. Но девчонка опередила его:

— Так вы тот самый Леха, как называет вас Владик? Слыхала — рассказывал.

— А что обо мне рассказывать, — улыбнулся Лешка, смущенно поправляя бляху флотского ремня, — ничем не знаменит. На фронте не был, медали не имею… — Это он от растерянности начал об известном уж всем из газеты: про парнишку из их области, воспитанника войсковой части, который отличился в боях и в четырнадцать лет получил медаль «За боевые заслуги».

— Ну, конечно, все вы, мальчишки, такие. Любого из вас туда — ух и дел бы натворили! Что там медаль. Орден сразу. Только допусти.

— А ну тебя, — вспыхнул Лешка. Он не приучен был выкать своим одногодкам, тем более девчонкам. Да если б и выкал, сейчас все равно сказал бы «ты». — Разве я об этом… — Он махнул рукой и стал подтягивать яхту к бону: нечего трепалогию разводить, пока Владька ходит, надо хоть парус расчехлить.

Интерес к плаванию стал пропадать у Лешки, когда он узнал, что компания взрослых тоже будет с ними. Владька об этом буркнул мимоходом: сам был не рад такому довеску. И добавил для ясности: это, мол, дядькины знакомые с завода.

Ветер был попутный, ровный низовик, но настолько слабый, что не мог по-настоящему наполнить даже большой парус — грот: он часто заполаскивал, безжизненно обвисал. Сразу от яхт-клуба Владька крутым галсом кое-как пересек фарватер, чтоб уйти с дороги больших судов, и повел яхту вдоль низинного берега. «Чистый фордевинд», — отметил про себя Лешка. Он уже кое-что понимал в парусной, науке: во время ремонта яхты зря времени не терял.

Владька хоть и был недоволен нежданными пассажирами, а сам чуточку важничал перед ними, может, и перед Наташкой тоже. В голосе его появились командирские нотки. Лешка даже растерялся поначалу, когда услышал непривычно резкое: «Подобрать стаксель!» Он должен был следить за этим носовым треугольником и поэтому сидел в передней части кокпита, сжимая в руках стаксель-шкот. Наташа изредка поглядывала на него, и в ее быстрых глазах Лешке по-прежнему чудилась легкая усмешка. Он не знал, насколько эта, по всему видать, шустрая девчонка сильна в парусе: первый ли она раз на яхте, десятый ли — не поймешь, не показывает виду. Он боялся допустить какую-нибудь оплошность, выказать себя перед нею неловким и неумелым.

Снова прозвучала команда рулевого: «Стаксель на бабочку!» Это было что-то новое, неизвестное Лешке. Он привстал, вопросительно глядя на Владьку, и невольно ослабил шкот. Стаксель колыхнулся и обвис, яхта замедлила ход. «На бабочку, говорю!» — взъярился, входя в роль, рулевой. Лешке показалось, что Владька вскочит сейчас и сам пойдет на нос ставить «стаксель на бабочку». Вот позору-то! Но друг его быстро все понял, придержал свой пыл, стал объяснять спокойно и совсем необидно: «Передерни парус на свой борт. Понадежней упрись ногами и зависай над водой. Нижнюю шкаторину паруса — врастяжку. Втугую». Лешка в момент выполнил все и сам удивился: ведь проще простого… Паруса теперь стояли по обоим бортам и действительно напоминали бабочку с крылами разной величины.

Выполняя маневр, Лешка был сосредоточен, забыл и о взрослых пассажирах, и о Наташе. Но когда парус наполнился, он невольно расслабил тело и снова почувствовал на себе взгляд девчонки. Лешка не повернулся в ее сторону, даже не посмотрел на своего капитана: ладно ли выполнил? И все-таки ему не безразлично было, как оценила его действия Наташа, что она думает о нем. В другой раз он не заметил бы таких мелочей, как задранная штанина, выползшая тельняшка, оголенный загорелый живот. Теперь же ему почему-то стало неловко. Но заниматься собой, привлекать еще больше чье-то внимание Лешка был не в силах. Он лишь поудобней уперся в кромку борта и смотрел вперед на плоский остров, густо заросший тальником.

Когда они высадили пассажиров, ветер совсем стих. Пришлось спустить парус и вброд по отмели отвести яхту подальше от веселой компании. День разгорелся в полную силу. Блеклое небо, тусклый песок, слюдяная поверхность воды — все казалось раскаленным, стало еще более белесым. Даже солнце по кромкам словно оплавилось, начисто выгорела его утренняя красота.

Наташа разделась первой: без обычного девчоночьего жеманства, отворачивания и приседания в кустиках. Быстро скинула легонький сарафанчик, деловито вошла в воду и сразу поплыла на глубину. Поплыла свободно, энергично, выбрасывая руки почти без всплесков и брызг. Лешку опять охватило томливое беспокойство: а так ли ловко получится у него, оценит ли его умение по достоинству Наташа?

Потом они все трое, продрогшие, обессиленные, лежали на горячем песке, как птицы в свободном парении, распластав руки. Владька вначале все задирал Наташу, подшучивал над каким-то давнишним малолетним увлечением, выспрашивал про нынешних вздыхателей. Они перебрасывались колкостями осторожно, боясь чувствительно царапнуть друг друга. И в то же время разговор шел свободно, открыто. Не было в нем скрытого напряжения, которое трудно спрятать, когда один к другому явно неравнодушен. Из всей их болтовни Лешка безотчетно усвоил именно это и почувствовал необычайную легкость.

Вкрадчиво всплескивая и шипя, набегали на песок невидимые волны. Где-то далеко-далеко чуть слышно молотил по воде плицами пароход. Глухо и мерно рокотало внутри заводских цехов на городском берегу. Но молчали в этот час пушки на пристрелочной площадке, закрытой с речной стороны густой зеленью. Тихо млел в полдневной жаре заречный лесной полигон. Не проносился над водой громкий перестук тяжелого состава, на платформах которого под глухим брезентом угадывались бы орудийные стволы. Казалось, что нет никакой войны, не гремит над землей канонада; не существует госпиталя под Казанью, где лежит тяжело раненный отец; исчезли заботы и страдания в их маленьком домике, не падает обессиленно после работы мать, и глаза у нее снова светлые-светлые и счастливые, как когда-то давным-давно в изначальном Лешкином детстве.