Рассказы и сказки - Роман Волков

- Гвозди-т подбей тама, …! – крикнул я сержанту. Он как-то сразу признал во мне офицера и молодцевато забил торчащие шляпки обухом топора.

Солнышко уже стало наливаться червонным золотом. Стали подтягиваться организаторы и служки. Толстопузый волхв Добромир уже был выпимши. Он покачивался среди всех остальных штатских в своей карей распоясанной рубахе ниже колен. Мне это было безразлично. Я уже попарился в единственной уцелевшей городской бане, грязное шмотье оставил в шкафчике, а сам напялил все чистенькое, надеванное только на свадьбу. Сейчас даже под задницу подложил газетку. Может поэтому я и смотрелся на егозливой площади как ленивый проверяющий.

Постепенно стал собираться народ. Какой-то зритель даже припер вместе с сыном длиннющую школьную скамью.  За час до начала обряда пришел Лют. Он  приехал на ЗИЛке, из кузова которого солдатики выкатили по сходням две полные цистерны. Пока они поливали ладью маслом и устилали ее борта хворостом, Лют заметил меня, подскакал к скамейке и плюхнулся рядом.

-          Как она? – спросил он, неторопливо закуривая.

-          Потихоньку, - ответил я, вытягивая у него из пачки плоскую сигаретину.

-          Не боишься?

-          Боюсь, что больно будет – заору. Нехорошо выйдет.

-          Везет. – Лют развалился на спинке и отшвырнул в сторону костыль. – Хату отписал кому?

-          Кому. В фонд общины Перуна! Здорово? Продашь – тыщу мелкашек купишь. Или сто тысяч перчаток боксерских.

Лют несмешливо засмеялся:

-          Или миллиард пулек для мелкашки. Ладно. Дурман будешь пить?

-          Пожалуй.

-          Могу и по вене добавить. Только тут чистая химия, незаговоренная.

-          Давай. А крышу не снесет?

-          Это уж я не знаю.

Народ подходил и подходил, площадь заполнялась впритык. Только к нашей лавке никто не подступался, словно задыхаясь от смерти, окутавшей меня.

-          Везет! – еще раз повторил Лют. Он долго смотрел в сторону. На небо. Оно было ласково чистым. Облака были где-то далеко-далеко, чистили дождями клоаки фронта. Лют, не скрываясь, плакал, так же безмятежно улыбаясь. Губы его шевелились. Я был спокоен, тоже улыбался и хлопал себя по пустой ширинке.

-          Поехали, - сказал Лют, и вскочил, быстро вытирая слезы. Толпа расступилась. Я пошел за ним к ЗИЛу. Солдаты устанавливали за нарощенными бортами аппаратуру. Лют быстро сбросил через голову футболку. – Давай, время. – Тут нутрь моих грудков забилась. Руки остыли и стали мокрыми. Сердцу стало больно. Отсутствующие яйца по старой привычке сжались. Площадь уже была полна, забивались улицы. На балконах прилегающих домов выползали голопузые калеки. Прямо передо мной на каталке выкатили камуфляжного самовара – без рук, без ног, и с наивным туповатым взглядом. Девочка, приперевшая его мне под ноги, была еще дебильнее инвалида.

Лют бросил мне чистую вышитую рубаху-луду, но я отказался. Остался в своей свадебной сорочке, только снял пиджак, а потом и жилетку (в ней я был похож на жида). Тут, словно на землетрясении, меня совсем забил озноб. Лют напялил свою червонную однорукую рубаху, подпоясался. Потом извлек из своего рюкзака ампулы и огромный стеклянный шприц.

– Качай руку. СПИДом заболеть не боишься? – Я засмеялся вместе с ним. Обжал бицепс расстегнутым рукавом и задергал кулаком. Когда в вену вошла дурь, долго ничего не чувствовалось. Потом, когда меня уже стали поливать из шланга вонючим маслом, как-то расслабило, и стало похоже на спокойную пьянь, как будто напился хорошего вина. Две красивые девушки в сарафанах из Круга Родной веры под руки подвели меня к трону на вершине ладьи и усадили на шелковую думку. Народ странно молчал. Из рюкзака вынули и разложили вкруг меня и мачты остатки моего имущества помимо грязной одежды: трость, огромный портрет меня, Вики и Славки, блок сигарет, стопочку книг. Призывной пункт презентовал гигантскую бутылку дешевой водки (хотя я никогда не страдал злоупотреблением алкоголя). Двое стройбатовцев лили вокруг мачты, о которую я оперся спиной, масло, щедро умащивая мне ботинки. Масло было теплым и густым. Страх стал интересным, словно перед соревнованиями в юности. С ладьи отлично было видно аж полгорода, люди казались смешными и ненужно-маленькими, даже хотелось их схватить, поднести к лицу и тщательно рассмотреть.

Подскакал Лют и сунул мне фляжку. Я глотнул. Это был очень густой настоянный мед. Тело расслабилось.

-          Как ты?

-          Хорошо. Чего-то меня расперло. Я же раньше сначала нe хотел ни пить, ни это. А тут как в дупель пьяный. Что ж это за жертва?

Лют засмеялся.

-          Ничего. Нормально все будет. – Внизу забили барабаны.

То, что говорил внизу волхв Круга Родной веры из грузовика, было почти не слышно, только эхо торкалось между коробчатым домами. Лют валялся передо мной на дощатой неструганой палубе и глотал из солдатской фляги мед.

-      Жень! Давай я с тобой полечу.

Я покачал головой.

-      Ай-яй-яй! А слова как же? Про Родину? Кто же Перуна будет славить?

Лют улыбался и плакал.

-      Ладно. Полетели. А только твое начальство как это воспримет?

-      А как ты многоразовым шприцом мазался? Поздно уже будет.

Я засмеялся. Было очень легко и покойно.

-      Лют! А ты себе не колол дурь?

-      Не-а! И так дурной.

Было тепло. Бабье лето перло. Солнышко устало смотрело на город, окруживший ладью, в центре которой валялся Лют, а зa ним на троне сидел я.

Тут город заревел. Я высунулся через борт. Ор захлебнулся  и стало слышно эхо волхва:

-      Евгений Черкасов!!

Лют многозначительно кивнул, и я поднялся.

- Говори! – зарокотал родновер. Площадь взорала и, только я качнулся, утихла.

- Ничего не имеет значения. Главное – жизнь, – буднично и не торжественно сказал я. Вся моя жизнь упрямо не неслась перед глазами. Внизу два молодых жреца в белых рубахах уже дымили копотью с факелов. Сказать почему-то стало нечего. Все вдруг стало бессмысленным: и я сам, и Вика со Славкой, и Родина, и растопырившийся крабом одноногий Лют. Я замолчал. Площадь бесшумно дышала. С факелов капало. Ноги у меня задрожали. Пауза затягивалась. Волхв на грузовике замотал головой. На часах передо мной на здании бывшего Сбербанка стрелки сливались на полдень. Лют хлебал из фляги, обшитой брезентом. Над площадью летал белый голубь.

-      Да будет победа! – нескладно заревел я, разрывая горло. – Пали! 

И молодой жрец, не дожидаясь команды начальника, изо всех сил швырнул факел в высокий борт ладьи.