Притворись, что мы вместе - Дарья Сумарокова

Что ж, предельно честно. Не возникало ни тени сомнения: этот брак будет удачным, если, конечно, состоится. Хотя, если судить по Асрян, можно было предсказать слияние евреев и армян со стопроцентной вероятностью. Бегая между палатами от капельниц к лоткам для шприцов, я рисовала себе картину, как же буду хороша в ярко-синем платье, свидетельствуя великий союз.

Вечером в сестринскую позвонила мама:

– Лен, привет, ты завтра свободна?

– Вроде как. А что, зовете на обед?

– Да нет. Я тут у бабушки. Дед что-то совсем поник, подагра замучила, два дня практически не встает. Суставы на руках и ногах все раздулись, страшно смотреть. Ты, может, зайдешь? Подумаем вместе. Наверное, его лучше в больницу. Или на дом вызвать специалиста?

Внутри у меня все сжалось, и стало очень-очень страшно.

– Мам, я утром сразу после работы приеду.

Я не была у них около месяца – закрутилась как белка в колесе. Деду натикало почти восемьдесят семь, в анамнезе война, контузия, ранение в живот, туберкулез и старость. В последние месяцы болячки все больше и больше напоминали о себе, суставы периодически распухали, по утрам он совсем не мог начать двигаться без обезболивающих. Теперь бабушка вместе с мамой были привязаны к его кровати мрачным поводком предчувствия. Утром я бросила Асрян одну сдавать дежурство и в восемь часов уже была у деда. Маман еще не успела приехать из дома, бабушка пыталась состряпать что-нибудь диетическое, громыхая кастрюлями на общественной кухне. В комнате стоял невыветриваемый запах лекарств, дед полусидел-полулежал в груде подушек. Совсем похудел, лицо стало детским, и только высокий лоб со следами старой травмы оставался прекрасен, был таким, как и много-много лет назад. Дед всегда будет самым лучшим. Каждое Девятое мая, крепко вцепившись в его огромную ладонь обеими руками, я ревностно осматривала шагающих рядом ветеранов и всякий раз с бесконечной радостью констатировала факт: у нас медалей больше всех, а значит, мы сильнее и храбрее.

Смотрите, люди, во мне течет его кровь.

Дед, увидев меня, оживился:

– Ленок… привет. Как твои дела? Как ты учишься, как Володя?

– Привет, дедуся. Все хорошо, только вот с работы освободилась.

– Молодец, молодец. Только не бросай учебу. А то замуж вышла, так, наверное, ребенка родишь и институт бросишь.

– Да что ты, дед! Никогда в жизни. Ты ж меня знаешь.

– Ты у меня умница, красавица моя.

По морщинкам потекли слезы, я обняла его и сразу почувствовала, насколько он похудел – одни сухие косточки остались. Дед попытался отстраниться.

– Лена, я заразный, наверное, не обнимай.

– Ну какой ты заразный?! Прекрати.

– Эх, жалко, правнуков не увижу. Устал.

– Ну хватит уже. Все ты увидишь, не хандри давай.

– Лен, они с бабкой хотят меня в больницу упечь. Точно решили от меня избавиться. А я тебе сразу говорю: не поеду. Дайте умереть спокойно.

– Все, деда, не хочу это слышать. Пойду поесть тебе принесу. Никто тебя никуда не упечет. Я прослежу.

– Нет. Я слышал, как мать с тобой по телефону разговаривала. Думают, я совсем глухой.

– Никто ничего не станет делать без твоего согласия.

Я вышла в общий коридор и тут же наткнулась на бабушку с кастрюлей овсянки. Целых полчаса мы с ней вдвоем, порой совсем теряя терпение, воевали с дедом за каждую съеденную ложку – нужно было, чтобы он хоть что-то поел. В десять утра приехала мама, и начался семейный кухонный консилиум.

– Лен, надо его все-таки в больницу. Что думаешь? Он уже встать из-за этой подагры не может, плохо мочится, совсем не ест. Ты же видела.

– Мам, от чего ты его решила лечить? От старости, что ли? Чтобы он в чужом месте не мог даже чаю попросить лишний раз?

– Ну что ты из нас фашистов делаешь?! Надо же как-то помочь. Ты посмотри, как он мучается.

– Лечение в такой ситуации можно и дома организовать. На моей памяти за последний год мы его уже пять раз в больницу отвозили, и что толку? Я попрошу кого-нибудь из наших врачей с терапии приехать его посмотреть. Правда, я там мало кого знаю пока, но за благодарность в денежном эквиваленте, думаю, приедут.

Мама, видимо, решила поддержать мое предложение.

– Давай мы заплатим еще за такси.

– Сначала найду кого-нибудь, а потом обсудим что почем.

На том и решили. В понедельник после учебы я притащила терапевта из приемного покоя нашей больницы – Семена Петровича, настоящего доктора Айболита, с которым познакомилась на дежурствах. Увидев припасенную моим отцом бутылочку армянского коньяка, он без колебаний согласился: тащить деда в отделение было бы убийством – и расписал лечение на дому.

Последующие три недели я жила между институтом и дедушкиной комнатой. После лекций я неслась ставить капельницу и делать уколы, потом тащила пробирки с дедовыми анализами в наш приемный покой. Дежурства на выходных пришлось нам с Асрян поделить: когда я дежурила в больнице, она заменяла меня на боевом посту у деда. К концу второй недели ему стало заметно лучше: воспаление в суставах спало, боли уменьшились, понемногу начали двигаться пальцы рук. Он пробовал потихоньку вставать, даже сам добирался до туалета, придерживаясь руками за стенку. Однако настроение у деда по-прежнему было совершенно не боевое: раздражение вызывала любая новая вещь, любая еда, слово, звук или запахи. Было легко понять, как он мучается от своего бессилия, потому что теперь это тело точно было не его. Настоящий Иван Певучий остался там, где грохотала война, где приходилось голыми руками отрывать уши немцу, вцепившемуся своими лапищами в шею, где так хотелось жить и это желание с невероятной силой наполняло каждую клеточку организма. Самое главное – тогда он не был дедом. Он не был дедом даже тогда, когда тащил меня втайне от всех родственников на прослушивание в музыкальную школу. Его страшно раздражали все эти шприцы, пилюли и банки с растворами. Как только он обрел малейшую свободу, он тут же выгнал нас вместе с адскими приспособлениями и выбросил остатки таблеток и лекарств для капельниц, прежде чем мы успели их припрятать на всякий случай.

Прошло три недели, самочувствие деда улучшилось, но он совсем осатанел: срывался на неприличную брань в наш адрес и требовал прекратить даже внутримышечные уколы, настаивал, чтобы мы дали ему наконец копченой колбасы вместо овсянки. До ремиссии было еще далеко, но пришлось свернуть боевые действия и сдаться. Небольшой пакет не попавшихся ему на глаза шприцов я выкинула на помойку, понимая, что зря это делаю: все равно скоро ситуация повторится. Вся «отрава» понадобится заново. Домашние брюки и тапочки я не стала убирать далеко и сложила все в бабушкин комод.

Вовка ждал, с трудом припарковавшись в крошечном колодце; салон машины сильно прогрелся, меня немного укачало и из-за этого клонило в сон. В полудреме накатили забытые в последнее время мысли: эти три недели я так ни разу и не увиделась с нашей компанией. Асрян в мое отсутствие тоже не стремилась к общению и проводила все свободное время со своим перспективным евреем. Я же не признавалась даже самой себе, кого конкретно мне так хотелось увидеть. С каждым днем становилось все холоднее, и теперь вместо прогулок по Невскому вся наша компания сразу перемещалась на Апражку, в какую-нибудь из местных забегаловок. Это означало только одно: меня там не будет – идти на открытую конфронтацию с Вовкой мне не хотелось. Серая питерская осень заканчивалась тоской и безысходностью…

Однако адские часики тикали для деда гораздо быстрее, чем я думала. Буквально через две недели после окончания первой серии пыток позвонила бабушка, совсем упавшая духом: ночью у него опять раздуло суставы и поднялась высокая температура, почти сутки уже не было мочи. Взяв с собой Семена Петровича, я приехала к деду после лекций с новым пакетом лекарств. Дед так ослаб, что даже не поморщился при виде вываленных на тумбочку упаковок с новыми шприцами и капельницами. Семен Петрович провел у постели буквально полминуты, после с мрачным выражением лица написал новую петицию, в два раза короче предыдущей. Уже на пороге он кратко подвел итог:

– Только симптоматическое лечение, барышня.

Никто никогда не помнил имена новеньких медсестер.

Субботнее дежурство удалось поменять, и я решила остаться у деда на все выходные. После ухода врача сделала ему мочегонное с обезболивающим, надела свежий памперс и помчалась к метро: надо было заехать домой, собрать сумку в институт и оставить записку Сорокину. Дома я его не застала. Максимально вероятным объяснением Вовкиного отсутствия являлся пятничный бильярд. Быстренько поменяв учебники, я побежала обратно к деду. На часах было около десяти, в вагонах подземки уже никто не толкался, нашлось даже свободное место. Моя пустая съемная квартира только добавила мрачных красок в размышления: насколько я могла помнить совместную жизнь своих родителей, отец вообще не позволял себе не ночевать дома. И если бы Вовка мог довезти меня до бабушки на машине, мое отсутствие длилось бы не два часа, а вполовину короче. Мысли прервал громкий смех из другого конца вагона. Обернувшись, я увидела всю нашу компанию с Петькой во главе. Наверное, уже выпили не по одной пива, а то и чего покрепче, и теперь двигались догоняться дальше. Пятница только начиналась. Слава богу, мне было пора выходить, хорошо, что меня никто не заметил.